Костас Кодзяс - Забой номер семь
– Будешь платить? Говори! – вопил он, вытаскивая из-за пояса нож, прикрытый рубахой. – Будешь платить сволочь?
– Завтра парень разбогатеет, – раздался чей-то насмешливый голос.
Выигравший зеленщик бросился разнимать дерущихся. Его оттеснили в сторону. Кто-то вооружился перочинным ножом. Все шумели, ругались, толкали друг друга. Из соседней комнаты прибежал Маньос и прыгнул на стол. Клинок коснулся воротника Клеархоса.
– Все по местам, сволочи! – раздался голос Апостолиса.
В левой руке держа пистолет, он угрожающе размахивал правой с ампутированной кистью. Он скомандовал, чтобы Клеархос отправился в кухню, а сам подошел к посетителю в шляпе набекрень.
– Выкладывай нож, наркоман! Мальчишку знают в заведении. Поделите эти деньги, а остальное он принесет завтра… – Он обратился к Клеархосу: – Завтра? Даешь слово?
– Завтра расплачусь, – сухо ответил тот.
Когда затих шум и возобновилась игра, Клеархос сидел уже на низкой скамеечке рядом со старухой. В его ноги упирались колени девочки, которая читала букварь.
– Де-и. П-е-а-пе-а… – тянула Вула.
– Нет, смотри лучше, в начале еще «и».
– Ах да, бабушка!
– Будешь стараться, станешь хорошей ученицей, – сказала старуха, помешивая в жаровне ореховую скорлупу.
Потом она достала из кармана фартука полотняный мешочек и высыпала немного гашиша, чтобы набить трубки.
– Плохо кушает малышка. Вот дядя будет бранить ее. Будешь бранить ее, дядя?
Клеархос скорчил страшную рожу. Девочка хотела спать. Она отложила букварь и забралась на колени к матери, дремавшей тут же на кухне.
Проходя через спальню, Клеархос увидел Зафириса, продолжавшего стоять в той же позе, прислонившись к стене. Его прищуренные глаза были устремлены на красное дрожащее пламя лампады.
– Дерьмо! – пробормотала проститутка.
Клеархос медленно брел по узким переулкам. Ночь была облачная. В его рваных ботинках хлюпала вода. Бараки, лепившиеся друг к другу, погрузились в глубокий сон. Изредка то в том, то в другом окне мелькал свет ночника. От общественной уборной на углу распространялась удушающая вонь… На кухне в одном из домов что-то жарили. Усталый женский голос затянул грустную народную песню:
В богом забытом поселке пашемТолько страданья полною чашей.Ночь ли наступит иль рассветает —Знаем: нас горе одно ожидает.Девушки бедныеСемечки щелкают,Шелуху на порог выплевывают.Помоги, богородица, бедным.
Горе, только нужду и гореНовый день сулит, наступая.Будь же проклята жизнь такая.Башмаки все чиненые,Малыши истощенные.Девушки бедныеСемечки щелкают,Шелуху на порог выплевывают.Помоги, богородица, бедным.[32]
Сотириса Хандраса Клеархос нашел в пустой кофейне.
Сотирис, огромного роста, здоровенный, как буйвол, в молодости отличался необыкновенной физической силой. Еще в то время, когда он был связан с бандой Бубукаса, друзья как-то шутки ради предложили ему согнуть толстый гвоздь. Он взял его в руку и сжал так сильно, что лицо и шея от напряжения стали у него красные, как спелый помидор. Но гвоздь поддался.
Однажды ночью во время пожара он руками защитил лицо от огня. Из-за ожогов атрофировались мышцы, и пальцы у него стали скрюченными, как у птицы. Даже рубец на правой щеке и шее, доходивший до волосатой груди, был менее страшным. Сотирис работал на шахте десятником. По окончании вечерней смены он ужинал в ближайшем кабачке, а потом шел в кофейню. Часто, засидевшись допоздна, он оставался один в пустом зале, наблюдая, как официант подметает пол и ставит на место стулья. Он тихонько напевал печальную восточную песню или беседовал с хозяином.
Как только он увидел Клеархоса, лицо его просияло от радости. Так радуются люди при встрече с человеком, от которого могут услышать хотя бы самые незначительные новости о любимой женщине. Он засуетился, подвигая ему стул, и готов был угостить его чем угодно. Клеархос, находившийся еще в возбужденном состоянии, заказал коньяк.
– Давно не видал тебя, Сотирис… Ты что-то не появляешься теперь в нашем доме.
– Да… То есть прохожу иногда мимо, но не заглядываю. Она не говорила тебе, что прогнала меня?
– Нет, но я слышал кое-что от этой потаскухи, жены Николараса. А Фотини… Мне и не к чему с ней разговаривать.
– Как она живет? – жалобным голосом спросил Сотирис.
– Хорошо.
– А дети?
– Хорошо… Знаешь, Сотирис, я хотел…
– Куда она решила перебраться? – перебил его тот. – Каково в прачечной женщине с пятью ребятишками! После пожара я предложил ей: «Переходи, Фотини, ко мне в комнату хоть ради детей, а я буду жить где-нибудь в другом месте».
– Знаешь, Сотирис…
Опять он не дал ему ничего сказать.
– Ты еще молод, Клеархос, потому не в состоянии понять. И большинство людей не понимает. Они думают: «Так ему, подлому, и надо. Чего он хочет? Чтобы она валялась у него в ногах?» Да, она прогнала меня, но если я скажу тебе, как это случилось…
Он положил на стол свои изуродованные руки. Правой доверительно коснулся плеча Клеархоса. Тот вздрогнул. Ему хотелось отстраниться, но он постеснялся.
– Двадцать лет я люблю ее. Вот тебе крест! Двадцать лет…
Клеархос знал эту историю и не имел ни малейшего желания снова ее выслушивать. Но Сотирису необходимо было с кем-нибудь поделиться своим горем. Он наклонился в смущении поглаживая изуродованными пальцами Клеархоса по плечу. Как только тот открывал рот, Сотирис крепко сжимал ему плечо и не давал говорить.
Еще до войны Сотирис Хандрас жил напротив дома Фотини. Увидав ее, он останавливался и, разинув рот, смотрел на девушку. Но она гордо проходила мимо или, если стояла у окна, тут же его захлопывала. Он следил за ней, ходил по пятам, а в воскресенье, прихватив кого-нибудь из друзей, отправлялся на шоссе. Она, задорно хохоча, гуляла там под руку со своими подружками.
Все считали Фотини самой красивой девушкой в поселке. Но Сотирис робел перед женщинами. Когда он бывал пьян, то подговаривал приятелей пройти с ним мимо ее дома. Он останавливался под окном Фотини и пел низким приятным голосом. Но ему не хватало смелости заговорить с ней. Он стеснялся своего огромного роста и понимал, что стоит ему подойти к ней на улице, как язык у него прилипнет к гортани и он покажется смешным. Они познакомились случайно, перед тем как он пошел на военную службу. Когда он уезжал, она махала ему рукой из своего окна.
Сотирис отслужил двухлетний срок, но не успел демобилизоваться, как началась война. Он вернулся домой лишь после того, как немцы, прорвав фронт, вступили в Афины. Фотини давно уже вышла замуж. На следующее утро по приезде он увидел, как она стояла у калитки, держа за руку дочку. Через несколько дней появился ее муж. Сотирису он показался чахоточным и некрасивым. Повстречав их вместе на улице, он наклонял голову, как буйвол, и проходил мимо, не здороваясь…
Клеархос залпом выпил коньяк. Отодвинув немного стул, он откинулся на спинку, чтобы Сотирис не дотянулся до его плеча. Возбуждение его все росло. Он хотел встать и уйти, но наконец улучил момент, когда Сотирис прервал свой монолог, и заговорил о пистолете. Он, мол, слышал уже давно… от приятеля Якова… что у Сотириса есть хороший шестизарядный… что он, мол, продает его…
Сотирис подскочил как ужаленный.
– У меня нет никакого пистолета! – возмущенно закричал он.
– Но я слышал от Якова…
– Когда он тебе это говорил?
– О, давно… Может, года два назад. Глупо, конечно сейчас просить у тебя пистолет, ведь прошло столько времени! Глупо, конечно, я понимаю… глупо… – растерянно твердил Клеархос – Ты, наверно, давно уже продал его.
– Я его выкинул, – сказал Сотирис. – Отломал курок разбил камнем дуло и зашвырнул пистолет в речку.
– Почему?
Нагнув голову, Сотирис по старой привычке потер затылок изуродованным пальцем. Он не ответил на вопрос Клеархоса и испытующе, с удивлением смотрел на него.
– Зачем тебе, Клеархос, пистолет?
Клеархос уже готов был оборвать его, чтобы он не совался не в свое дело, но смолчал. В раздражении он чуть не смахнул рукавом стакан с коньяком. Он сам не знал, что побудило его спросить:
– Когда ты убил его… Тогда, давно… ее мужа… что ты чувствовал потом, Сотирис?
– Я не убивал его. Нет, я не убивал его. Он был больной, я не виноват…
– Все говорят, что ты его убил.
Такой неожиданный оборот разговора взволновал Сотириса. У него внезапно побагровел шрам на щеке и шее.
– Я не виноват, я не хотел… И она знает это! Иначе я должен был бы исчезнуть… Так говорят все? До сих пор говорят? – Он запнулся, подняв на Клеархоса печальные и покорные, как у овцы, глаза, – А может, они и правы, – со вздохом закончил он.
– Ты, вижу, и сам не уверен. – Клеархос не сводил с собеседника пытливого взгляда. – Лучше бы ты был уверен, что убил его. Не так ли?
