Лена Элтанг - Другие барабаны

Лена Элтанг

Другие барабаны

Тавромахия

«В этом храме они собирались то на пятый, то на шестой год, попеременно отмеривая то четное, то нечетное число, чтобы совещаться об общих заботах и творить суд. В роще при святилище на воле разгуливали быки; и вот десять царей, оставшись одни, приступали к ловле, вооруженные только палками и арканами, а быка, которого удалось изловить, подводили к стеле и закалывали над ее вершиной так, чтобы кровь стекала на письмена».

24 февраля, 2011

Когда они пришли за мной, все произошло как в фильме братьев Люмьер — быстро, плоско, непредсказуемо, в черно-белом мерцании. Паровоз летел мне прямо в лицо, потом брал чуть правее, обдавая горячим паром, я кашлял и задыхался, будто наглотавшись угольной пыли, а статисты в черной униформе прохаживались по квартире перронными носильщиками. Я ждал их уже давно, я ни о чем другом думать не мог, я извел все свои запасы травы, все ошметки и дрова подобрал, и вот они пришли.

Дверь они открыли ключом моей служанки, разбудив ее в восемь утра — вероятно, после бессонной ночи, потому что выглядела она паршиво. Их было четверо: трое проворно разбрелись по дому, инспектор же постучался ко мне в спальню и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Вместе с ним зашла настороженная бледная Байша. Она принесла стакан с молоком, кивнула мне от дверей, и я успел подумать, что ни разу не видел ее в папильотках, я ее даже без фартука ни разу не видел.

— Константинас Кайрис? Я — инспектор криминальной полиции. Одевайтесь.

Разговаривать с инспектором, бесцветным, как глубоководная рыба, мне пришлось на кухне — в остальных комнатах шел обыск. Для начала мы минут десять помолчали, не глядя друг на друга: он рылся в портфеле и прихлебывал молоко, а я сидел на подоконнике и слушал, как двое полицейских швыряют на пол увесистые книги в кабинете и скрипят дверцами платяных шкафов. Один из них вошел в кухню и выложил на стол грубо оторванную видеокамеру — наверное, ту, что висела у лестницы, над дверью, ее проще всего было найти. Инспектор нахмурился и залпом допил молоко.

— Садитесь к столу, Кайрис.

В столовой раздалось хриплое уханье и краткий обиженный звон — похоже, там уронили музыкальную шкатулку, жаль, что я ее вовремя не продал. Я подвинул стул и сел возле стола, прислушиваясь к шагам над головой и представляя, как полицейский ходит по спальне Лидии Брага, проводя пальцем по вытисненным на обоях стрекозам, заглядывая под пыльный полог кровати, отражаясь в огромном пятнистом зеркале.

Через минуту зашел сержант с конвертом, который я вчера приготовил для банка «Сантандер» и с вечера положил на край стола, чтобы не забыть. Инспектор поставил портфель под стол, подвинул камеру на край столешницы и разложил свои бумаги ровно посередине, движения его были плавными, но значительными, как у танцора фламенко. Потом он заглянул в конверт, поднял брови и, не пересчитывая денег, сунул его в папку.

— Я должен подписать акт об изъятии? — сказав это, я подумал с досадой, что мог бы вчера положить конверт в сейф. — Но у вас должна быть санкция прокурора, разве нет?

— Это ваша камера? — спросил инспектор со скучным лицом.

Проводок у камеры был похож на поджатый хвост пойманного на какой-то пакости щенка. У моего друга Лютаса был щенок спаниеля, однажды он забрался в стиральную машину, и его постирали вместе с полотенцами.

— Нет. Это камера моего приятеля. Так как насчет санкции?

— У нас нет бумаги, ее выпишут только завтра. Но если вы не будете сотрудничать, то мы проведем обыск как следует: вскроем полы, разворотим стены, разломаем мебель и пустим пух из всех подушек. Предлагаю вам сдать оружие самому, а также предъявить имеющиеся в доме ценности. Мы все равно вас заберем, для этого у нас есть основания.

Он говорил так нудно и размеренно, что я поверил. Они разнесут дом вдребезги, а заодно обнаружат сейф за зеркалом, в стене кабинета, нет, этого я позволить не мог. Ясно, что полиция отыскала тело датчанки, и теперь у них есть подозреваемый номер один.

— Я буду сотрудничать.

— У вас есть армейский пистолет Savage М1917, — он заглянул в свои записи, — калибра 7,65 мм, с инкрустацией и наградной надписью на рукоятке?

— Да. Он принадлежал прежнему хозяину дома, покойному сеньору Браге.

— Вы можете предъявить этот пистолет?

— Могу, — я кивнул на полицейского, вставшего у меня за спиной, — пусть он сходит в гостиную, там на стене висит дядино оружие. Я ничего не прячу.

— Вы знаете, что из него недавно стреляли?

— Знаю. Но я не имею к этому отношения. Пистолет был украден из дома десять дней назад. Потом его вернули, и я повесил его на место.

— То есть вам известно о совершенном убийстве? — недоумение мелькнуло в его прозрачных слезящихся глазах. — Так и запишем. Когда вы в последний раз выезжали из Лиссабона?

— Два дня назад. Я был в Эшториле, у моря.

— Эти видеокамеры принадлежат вам?

— Я уже говорил, что это собственность Лютаураса Раубы, моего литовского друга.

— То есть вы подтверждаете, что знакомы с господином Раубой, гражданином Литвы?

— Разумеется. Много лет, со школьных времен.

— При каких обстоятельствах эти камеры оказались в вашем доме?

— Мы снимали кино. То есть мой друг снимал. Но из этого ничего не вышло.

Инспектор повертел камеру в руках, посмотрел на меня с небрежением и потянул носом. Я сразу вспомнил, что не был сегодня в душе, но его, похоже, интересовало другое.

— Вы употребляете наркотики, Кайрис?

— Вы не имеете права задавать подобные вопросы.

— Да ну? — он снова принюхался и так сморщил нос, будто вокруг стояла целая толпа немытых лемносских женщин. — Так вы употребляете или нет?

— Погодите, — я поднял руку. — Я хочу заявить, что к убийству, произошедшему в этом доме, я не причастен. Полагаю, вы нашли тело, но я к нему не прикасался, я просто хозяин этого дома, иногда я даю ключи знакомым, но в этот раз...

— Какое тело? — он не смотрел на меня, но я видел, что его верхняя губа дрожит от удовольствия. Этому pervertido нравилось меня мучить, он даже записывать забыл.

— Послушайте, инспектор, судя по вашему поведению, мне понадобится адвокат. В чем меня обвиняют? Когда все произошло, я был за городом. В коттедже «Веселый реполов», вот и служанка может подтвердить, — я посмотрел на Байшу, стоявшую у стены, но она отвернулась.

— Вас пока не обвиняют, Кайрис. Вы задержаны по подозрению в убийстве. Вам придется поехать с нами в Департамент криминальной полиции. Адвокат вам будет предоставлен в свое время.

— Я могу взять компьютер и телефон?

— Обсудите это со следователем. Пока можно взять только смену белья и туалетные принадлежности. Вот здесь поставьте подпись. И вы тоже, сеньора.

Сказав это, он сунул подписанный бланк в свой портфель, разваливающийся, будто обугленное полено, и окликнул полицейского:

— Что вы там возитесь, сержант? Выводите задержанного.

— Минуту, капитан. Тут еще устройство какое-то, — откликнулся полицейский, — и куча проводов на полу. Мне отключить провода и принести этот ящик?

— Ничего не трогайте! — инспектор поставил портфель на пол, неохотно поднялся и направился в кладовку. Я быстро соскользнул под стол, дотянулся до краешка папки, торчащей из портфеля, нащупал в ней толстый конверт, вытянул деньги, примерно половину, и сунул их за пазуху. Инспектор что-то недовольно гудел за дверью, я услышал звук бьющегося стекла и хруст стеклянной пыли под каблуками. Похоже, они наткнулись на сервер, стоявший в кладовке за плотным строем банок из-под теткиного варенья.

Сиделка-марокканка, чье имя я забыл, сказала мне, что Зоя, моя тетка, варила варенье целыми днями. Она начала в ноябре, месяца за два до смерти, и закупорила последнюю банку в то утро, когда в последний раз встала с кровати. Я-то знаю, почему она это делала. Варенье напоминало ей питерское лето, заброшенные заросли малины, дощатую веранду, выходящую на озеро, и сладких ос, плавающих в сиропе. Детство, одним словом. Пожалуй, я бы сам стал делать нечто похожее, если бы знал, что скоро умру.

— Я с самого утра возле сеньоры вертелась, — сказала сиделка. — Да еще ягоды с рынка таскать приходилось. Или абрикосы. А сеньора все варит и варит!

Это было в день теткиных похорон, сиделка с утра пришла в дом, поехала с нами на Cemitério dos Olivais выбирать нишу в колумбарии, вернулась оттуда вместе с нами и устроилась со стаканом портвейна в углу гостиной.

— Вы же могли отказаться, — заметил я. Вникать в ее обиды мне не хотелось, в кабинете меня ждали мать, нотариус и несколько родственников, которым не терпелось услышать, что написано в Зоином завещании.

— Какое там, — она покачала головой, — если ягод не купишь, с ней вовсе сладу не было, вся извертится, изноется, а то еще по дому начнет ходить среди ночи, ронять что ни попадя. Я все ждала, что банки у нее кончатся, а они прямо как грибы росли!