Татьяна Москвина - Женская тетрадь
Я эти двадцать строчек написать не могу, а Ирэн небось сидела молотила на своем компьютере как… как паровоз. Впереди гонорар, позади – великая русская литература. Далеко позади, чтоб и не вспоминать. (Листает книгу.) «Ледяной ветер обжигал ее горящие губы». Ничего, знойно. Ага, Ящерица, значит, сирота, у нее откуда-то приемный ребенок… два трупа… четыре… а эротика-то есть… ага. «В эту ночь свершилось то…» – ясно что. «Я не знала, что это может быть так прекрасно», – прошептала Мария..» – ого, в четвертом романе только узнала, какая стыдливая писательница… Нет, я под угрозой расстрела такого не смогу написать. О, тут же фотография моей Ирэн. Интересно… интересно… (Всматривается пристально.)
Не может быть. Не может быть. Какая же это, к чертовой матери, Ирэн Абрикосова. Это… это Лешка Ложкин. Лешка Ложкин, с моего курса, дружок мой верный… в очках и в бусах только, а так Лешка Лешкой.
Я ж его сколько лет не видела… он после института в школе работал, потом запропал, да и мне было не до старых друзей… Лешка, отец семейства – мы его так дразнили, он когда поступал, уже был женатый и с дитем. Где мои фотографии институтские… а, в пятом ящичке должны быть. У меня всегда порядок. Другой бы рылся-рылся, а у меня – пожалуйста. Вот мы все, вот я отдельно, а вот мы с Лешечкой… (Сравнивает фото.) Ну, цепкий глаз журналиста ошибиться не мог. Лешка, дружище, что, другого способа подработать не нашел? Ай-ай-ай. А еще стихи писал. Мне читал, между прочим. И теперь что пишем? «Сердце в крови»? «Она затрепетала»? Ясно, отчего у тебя героиня такая стыдливая, ты же сам был точно старая дева, хоть и женатый. Так и смотрел на меня все пять лет, как на фею Драже. «Я не знала, что это может быть так прекрасно», – прошептала она». Любопытно, кому ты это прошептал сам, недотепа? Наверное, никому… Все, это конец. На Лешку я никаких рецензий писать не могу. Проще обокрасть нищего или прирезать сироту. Да может, это не он все-таки. Знакомый или знакомая, а фото – так, розыгрыш. Надо его найти. Кто может знать, кто может знать, кто может знать… Алло, алло, Ира? Это я. Слушай, тут срочное дело. Как говорится, письмо позвало в дорогу. Помнишь с нашего курса Лешку Ложкина? Почему толстый, худенький совсем. Я с ним дружила. Да, тот, что отец семейства. Кто может знать? А ей удобно звонить? Ладно. Мерси сбоку. Звони всегда. Так-так-так. – Алло, добрый вечер, будьте добры Аллу Ильиничну. Это Маша, Маша Дунаева, помните, я… Да. Да. Да. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Вот, Алла Ильинична, если вы так меня цените как журналиста, помогите найти одного человечка. С нашего курса. Лешу Ложкина. Нет, не общаемся, давно. Какая любовь, да вы шутите, ничего не было. Второй раз? Ну и дела. Я удивлялась, как он один-то раз женился. И еще двое детей? Господи, чем он их кормит. Я вот одну себя – с трудом… Нет, пока все по-прежнему. Записываю. Спасибо, Алла Ильинична, до свиданья. Конечно, обязательно, зайдем. Счастливо, здоровья вам.
Что-то я волнуюсь. Странно. И ни к чему… – Алло, здравствуйте, мне нужен Алексей Ложкин. Это Мария Дунаева, из «Городских новостей». Да, Маша. Ты? Не узнала. Нашла, потому что искала. Ну конечно, Ильинична, кто ж еще. Я тоже рада. Читаешь? Правда? Спасибо. Я стараюсь. Помню твои уроки… стилистики русского языка. Я вообще все помню. Помню, как ты мне на день рождения вместо цветов подарил алоэ в горшочке. И трогательно так сказал: пока ты меня… пока ты со мной дружишь, он будет расти, его зовут Фридрих. Кто, Фридрих? Ты с ума сошел, столько лет прошло. Погиб давно твой Фридрих. Теперь у меня Генрих! Ага, тоже алоэ. С твоей легкой руки. Я в разводе восемь лет, что за намеки. Ого! Ты, какой смелый стал! Ты сейчас где? Понимаю. Я сама где только не работала. Даже по обмену жилплощади. Конечно, никогда и нигде не пропаду. Давай встретимся, чего проще, и я помню, что ты не любишь говорить по телефону, просто у меня дело. Я тебе не помешала, кстати? Дети спят? Большие? Да, понимаю. Слушай, я тут взяла вести книжное обозрение. Ну, попросили, а я вообще от работы не отказываюсь, по своей рабоче-крестьянской привычке. Да, значит, у меня рубрика строится так: три книги, одна историческая или философская, одна художественная и одна из… облегченного чтения. Ну да, чтиво. Я на бегу схватила романчик… «Сердце в крови». Автор Ирэн Абрикосова. Что ты молчишь? Давай, колись. Бусы надел, думал, инкогнито проклятое, что журналист Мария, по прозвищу Ящерица его не просчитает. Короче говоря, у меня тут профессиональный долг борется с внезапной страстью. То есть, Лешка, откровенно говоря, если это ты, я рецензировать не буду. Правильно, я всегда делала то, что задумала, и сейчас я задумала этого не делать. Леш, ну какая бескомпромиссность, когда у тебя трое детей. Если бы не знала, что это ты? Что я написала бы… ну, об чем толковать. Чтиво есть чтиво, оно само себя пишет, тут автор не нужен. Ой, только не надо мне лекций про макулатуру. Узнаю друга Лешу – подо все базу подведет. Отбой, отбой, не рецензирую твое «Сердце в крови». Не твое? Так из чего ты бьешься? Дочь? Какая дочь? Ирэн Абрикосова – твоя дочь? Двадцать четыре года, как ей может быть двадцать четыре… да, помню… да, господи, ведь правда двадцать лет… Господи, крошечный такой колобочек, мы на экзамене по научному атеизму ее нянчили, пока ты этот кошмар сдавал… Ах, вот что. На пари написала роман, что за пари? Она выиграла? Сколько-сколько? Способная девочка. Можешь быть спокоен, твою дочь я рецензировать не буду. Нет, читать не буду тоже. Знаешь, думай обо мне что хочешь. Да, правильно, решила, что ты бесперспективный, и покатила вперед на всех парах. Да разумеется, я из кирпича и железа, господи! У одного тебя сердце в крови. До свидания. Телефон? Телефон возьмешь в редакции. (Вешает трубку.)
Тем более в редакции никогда тебе моего телефона не дадут. Не люблю я теней из прошлого. Вот что он мне наговорил, а? Зачем я это слушала? Нет, правильно говорила моя мама: «Всякое добро наказуемо». Значит, дочь Лешки Ложкина пишет бульварные романы и содержит семейство, чего ж лучше! Раньше девушки на панель ходили, а теперь в литературу. Да пошли вы все. Без Марии Ящерицы без вашей обойдусь. (Ложится на диван, листает роман.) Господи, сколько вздора можно написать, когда есть способности! (Читает.) «В Москву пришла поздняя весна. Ласковое апрельское солнце пригрело золотые купола церквей и стальные крыши новых домов… Мария проснулась внезапно, и ей стало страшно…» (Засыпает.)
Но когда засыпает Маша Дунаева, просыпается Мария Ящерица.
Ловкая, гибкая, в черной кожаной куртке и джинсах, Мария выпрыгивает на сцену. Она проворно стреляет, виртуозно танцует, целуется, изгибает героическое тело. Она стремительна и непобедима.
МАША (просыпаясь). – У, черт… Сколько времени? В самый раз. Руки в ноги – и бежать. О-о. А что же мне с ящерицей-то делать. Я так ничего и не написала. Эх, Лешка, ради тебя и твоего колобка иду на должностное преступление. Живите и радуйтесь! Нет моего мнения о романе Ирэн Абрикосовой! Генрих, пожалуйте завтракать. (Поливает Генриха и танцует, повторяя некоторые движения Марии Ящерицы из своего сна.) «Она затрепетала, она затрепетала…» Ну, понятно, трое детей, трое детей… а как услышал меня, голос-то задрожал… «В Москву пришла поздняя весна…» (продолжает танцевать). Мария, Мария! Мария по прозвищу Ящерица! Алло, это я, привет! Все в порядке, только вместо трех книжек будет две! Ну, не успела я чтиво прочитать. Не ус-пе-ла! В другой раз! (Вешает трубку и танцует.) Странно. Первый раз за месяц хорошее настроение.
Занавес.
Появляется ЖЕНЩИНА.
ЖЕНЩИНА. Я надеюсь, и у вас тоже хорошее настроение. Маша Дунаева – славный человечек и, конечно, никогда не пропадет. Но есть и другие женщины, которые могут и пропасть, запросто. Вы их видели. Вы их знаете. Я хочу про одну такую рассказать. Невеселый будет у меня рассказ – так не всегда выходит веселиться.
Песня вторая. «О неразменном рубле»
Каждый день бюджет сверяю, и выходит убыль.Только верю – есть на свете неразменный рубль:Не пропить, не потерять, не забыть, не закопать,Эту милость Божью – потратить невозможно.
Как дела? Да что дела – все обыкновенно.О тебе моя тоска тоже – неразменна,Не пропить, не потерять, не забыть, не закопать,Эту милость Божью – потратить невозможно.
Но не плачь, мой глаз ревнивый, не дрожи, рука,Наша жизнь куда нежней, чем деньги и тоска.И пропить, и потерять, и забыть, и закопать —Эту милость Божью потратить так несложно…
Монолог второй. «Мамочка, рапортую!»
Кладбище. Старый, заброшенный уголок. Появляется ЖЕНЩИНА, в поношенном плаще, с волосами, стянутыми аптечной резинкой, со стертым, усталым лицом давно и безрадостно пьющего человека. Женщина толкает перед собой детскую коляску (лежачую), в поддоне которой разместилась авоська с пустыми бутылками. Она подвозит коляску к одному из крестов и садится на ветхую скамеечку.
