Ханс Браннер - Никто не знает ночи

– Естественно, вы сбежали, – проговорил рыжий человечек, отрывая взгляд от своих рук. – А что вам еще оставалось?

– Что еще! Разве вы не понимаете, что моим долгом было остаться? Я не имел права скрываться, я был обязан встретиться со злом лицом к лицу, чего бы это мне ни стоило. Этого требовал от меня Господь, этого ждала от меня моя паства, этот обет я как бы давал в своих проповедях. Я сам уличил себя во лжи. Сбежал от ответственности. Предал тех, кто видел во мне пример для подражания. Вчера я был частью живого общества, сегодня я мертвец. Теперь вы понимаете, что нам надо держаться вместе? Понимаете, что каждый из нас несет ответственность за другого?

Пастор, подавшись вперед, зажмурил глаза, словно прислушиваясь к ответу. Но не было ответа – лишь молчанье и отвернувшиеся лица.

– Нет, – сказал он с горечью, – вы ничего не понимаете. Все это ни к чему… – Он всхлипнул. Вытащил большой белый носовой платок, снял очки и собирался сунуть их в нагрудный карман, но промахнулся, очки упали на пол, он нагнулся было за ними, однако в ту же секунду забыл о своем намерении. – Простите меня, – сказал он, прикладывая платок к глазам, – не надо было… мне не следовало…

Девушка подняла с пола очки и протянула ему. Не заметив ее руки, он на негнущихся ногах ушел в темноту – среди нагромождения ящиков его качающаяся фигура напоминала большое неуклюжее привидение.

Девушка побежала за ним, держа в руке очки.

– Нет, – крикнула она дрожащим голосом, – не надо… Я понимаю вас, слышите! Я понимаю вас!

– Бенедикта, – позвал бородатый юноша, но она уже исчезла во мраке. Послышались прерывистые рыдания. Никто не проронил ни слова.

Капитан застыл на своем кресле. У медика в уголках губ пряталась улыбка. Рыжий человечек рассматривал свои руки, безнадежно качая головой. Человек в исландском свитере снова подошел к младенцу.

– Тс-с-с, – раздалось вдруг, – она идет.

Сразу же наступила полнейшая тишина. Замолк плач младенца, прекратились рыдания пастора, внезапно остановились беспокойные ноги над их головой. Из безмолвия длинных лестниц пакгауза донеслись легкие, быстрые, словно танцующие шаги.

– Я ручаюсь за него, – сказал Симон.

– Хорошо бы ты хоть за себя мог ручаться, идиот несчастный, – ответил Кузнец. – У меня нет времени слушать дурацкую болтовню. Мне надо идти.

– Я хочу знать, что с ним будет, – сказал Симон.

– Ты хочешь знать! Мы что, отчитываться перед тобой должны? Все как раз наоборот, мой мальчик. Это мы тебя попросим кое-что нам рассказать.

– Я все объясню. Только дайте мне немного времени. Сперва мне надо… – Симон посмотрел на вытертый зеленый линолеум столешницы с кругами от стаканов, с черными царапинами и порезами. У него поплыло перед глазами.

– Проваливай, – сказал Кузнец. – Поспи чуток, потом поговорим. Ты же едва на ногах стоишь, парень. Похож на вытащенного из воды котенка.

– Сперва я хочу узнать, что будет с ним, – упрямо повторил Симон.

– А мне откуда знать? Заниматься доносчиками не мое дело, правда?

– Он не доносчик.

– Вот это-то мы и выясним.

– Его отсюда уведут? – спросил Симон. – Ты…

– Пока я еще ничего не предпринимал, – ответил Кузнец. – У меня не было времени. Ну иди же. Нечего тебе здесь ошиваться.

– Ты обещаешь, что с ним ничего не случится, пока мы с тобой не поговорим?

– Я ничего не обещаю. Не могу же я оставить его здесь. И тем более не рискну выпустить его в город. Что ты мне предлагаешь?

– Ты можешь переправить его в Швецию. Если ты захочешь, то сможешь переправить его.

Кузнец немного помолчал.

– Ну ладно, – сказал он, – если он окажется своим парнем, мы его переправим. Теперь доволен?

Симон с трудом отвел глаза от стола и посмотрел прямо в большое угрюмое лицо.

– Если ты решишь его переправить, обещаешь, что он доберется до места?

– Этого никто не может гарантировать. А почему вдруг он может не добраться?

– Немецкий дезертир, который был у нас здесь на прошлой неделе, -разве он добрался?

– Он был отправлен. Это все, за что я отвечаю.

– Ага, был отправлен. Но не добрался.

– Вот как? Этого я не помню.

– Помнишь, помнишь. С ним произошел несчастный случай.

– Заткнись, – сказал Кузнец. – Есть вещи, о которых мы не помним, ясно? Иногда приходится действовать по собственному разумению. Мы не можем ставить под удар дело из-за ненадежных людей.

– Ты и с ним надумал поступить так же?

– Пока я вообще ничего не надумал.

– Надумал, конечно. Как раз сейчас про это и думаешь. Но если вы и с ним сделаете то же самое, тогда…

– Тогда что?

– Я не отвечаю за свои поступки-

– Какого черта… – Кузнец покачал своей массивной головой, потер рукавом лоб, почесал в курчавых волосах. – Какого черта, – повторил он и встал, громадный, широкоплечий, уперев кулачищи в стол. – Сядь, -приказал он, отходя, чтобы подбросить в печку топлива. – Проклятый мокрый торф, – он в ярости потряс решетку, – опять гаснет… Не надо ли тебе чем-нибудь подкрепиться?

– Нет, – ответил Симон. – Я в полном порядке.

Он сидел, согнувшись, и не отрываясь глядел на зеленый линолеум стола. Черные царапины проступали уже не так отчетливо.

Кузнец, приоткрыв дверь в трактирный зал, заглянул внутрь.

– Куда она, черт подери, подевалась? – сказал он. – Никогда не знаешь, где ее искать. – Он вернулся к столу и пододвинул свою чашку Симону. -Выпей, он по крайней мере горячий.

Симон отхлебнул горького черного кофе. Его затошнило, рука дрожала, он поспешно отодвинул от себя чашку и уставился на мокрое пятно, расползавшееся по столу. Все время он ощущал на себе пристальный взгляд Кузнеца.

– Какого дьявола? Что с тобой? – спросил Кузнец. – На тебе лица нет, малыш. Что произошло, во что ты влип?

– Я как раз за этим и пришел, чтобы все объяснить, – ответил Симон. – Но ты не желаешь слушать.

– И не стану, пока ты не будешь в состоянии разумно и здраво рассуждать, – сказал Кузнец. – Сейчас ты сам не знаешь, что болтаешь. Иди ложись.

– Некогда. Дело неотложное.

– Так давай, выкладывай.

– Сперва ты должен обещать мне, что он живым доберется до места, – сказал Симон.– Он не виноват. С ним все в порядке. Я ручаюсь за него.

– Ты опять за свое, – сказал Кузнец. – Что это значит – ты за него ручаешься? Ты понятия не имеешь, кто он. Ты даже не знаешь, как его зовут.

– Его зовут Томас.

– А дальше?

– Фамилия не играет роли. Я знаю его.

– Так, значит, не играет роли? Может, и то, что у него при себе был немецкий аусвайс, не играет роли?

– Аусвайс не его.

– Точно, он принадлежит Габриэлю Блому.

– Габриэлю Блому?

– Этого ты, оказывается, не знал. Да, Блому, человеку, заработавшему миллионы при немцах. Возможно, он уже переметнулся на сторону англичан, почем я знаю. Капиталисты умеют разыгрывать свои карты. Но от этого они не становятся более надежными.

– Томас не имеет к этому отношения, – упрямо гнул свое Симон. – С ним все в порядке. Мне это известно. Я знаю его.

– Знаешь! Ты знаешь его всего несколько часов!

– Дело не во времени. Есть другие, более важные вещи. Я знаю его.

– Нам не легче от того, что ты полагаешь, будто знаешь его. Будь ты знаком с ним хоть всю жизнь. Будь он твоим братом…

– Он мой брат, – сказал Симон.

– Какого дьявола! – Кузнец вытаращил глаза. Опять почесал в голове. – Что за чепуху ты болтаешь, парень? Твой брат! Ты что, бредишь?

– Не знаю,– ответил Симон. – Я так чувствую. Я знаю его, как самого себя.

Кузнец медленно покачал своей большой головой.

– А знаешь ли ты самого себя, сын мой?

Симон ощущал на себе его взгляд. Он сидел, уставившись на стол, и ковырял дырку в зеленом линолеуме. Лицо его подергивалось.

– Значит, вы мне не верите? – проговорил он. – Вы мне больше не доверяете?

Кузнец встал, подошел к печке, опять потряс решетку, медленно зашагал по комнате.

– Мы не имеем права никому доверять,– сказал он.– Даже самим себе. Мы не можем принимать в расчет чувства, только факты. Все это ты прекрасно знаешь.

Симон пытался овладеть своим лицом. Он поднял глаза и увидел огромную тень, медленно движущуюся по потолку и голым стенам. И вновь уставился на стол.

– Давай предположим самое ужасное,– сказал Кузнец. – Я не утверждаю, что так именно и обстоит на самом деле, но мы обязаны принять это в расчет. Он помог тебе…

– Если бы он мне не помог, я бы сейчас…

– Я знаю. Не перебивай меня. Мы обязаны исходить из наихудшего. Почему он привез тебя сюда? Не лучше ли было бы подождать, пока ты сам смог бы доехать на трамвае?

– Он не рискнул оставлять меня в доме. Гости напились, он не доверял им. На улице поблизости была заваруха.

– Так. Ты говоришь, что вас остановили немцы. Он вышел из машины и поговорил с ними. Что он им сказал?

– Не знаю. Не слышал.