Аласдер Грей - ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
— Прежде чем мы продолжим службу, я, как меня попросили, прочитаю вам следующее: «В последние месяцы болезни Мэри Toy была прикована к постели. Я желал бы поблагодарить многих добрых друзей и соседей, по мере сил облегчивших ей это трудное время. Ей приносили фрукты и печенье, но гораздо более драгоценным подарком было их общество. Мне хотелось бы сказать от имени Мэри, как высоко ценила она эти знаки внимания, и выразить всем благодарность, которую сама она сегодня выразить не в состоянии».
На задних скамьях кто-то засопел и высморкался. Toy покосился на отца и шепнул: «Отлично». Служба продолжилась. При словах «Прах возвратится к праху» послышалось тяжелое приглушенное громыхание, и алая ткань начала оседать по мере того, как гроб под ней опускался вниз. На мгновение ткань вздулась от напора воздуха, потом провисла с сохранившимся на месте гроба прямоугольным углублением. Сердце Toy остро кольнуло чувство утраты, но его тут же вытеснило воспоминание о фокуснике, взмахом руки заставившего ячменную лепешку исчезнуть из-под носового платка.
По выходе из церкви собравшиеся расправили плечи и начали громко и весело переговариваться.
— Ну как, все прошло неплохо, правда?
— Прекрасная служба, прекрасная.
— Привет, привет! Давненько не виделись. Как поживаешь, Джим?
— Сносно. Прекрасная служба, согласен?
— Еще бы! Мне понравилось то, что прочитал священник.
— О добрых соседях славно было сказано.
— Как же, разве она их не заслужила? И сама была доброй соседкой.
— Кто это там маячит у ворот? Неужто старина Нейл Баннерман?
— Он самый. Нейл Баннерман и есть.
— Господи боже, да он совсем развалина. Сущая развалина. Подумать только, пережил Мэри Toy. Последний раз я видел его на похоронах ее отца лет десять тому назад.
— Точно, а… э-э… послушай, где-то тут вроде бы закуска выставлена?
— Знаешь, чай накрыт в «Гранд-отеле» на Чаринг-Кросс. Садись ко мне в машину.
Мужская половина родственников собралась в отдельном кабинете гостиницы на Сочихолл-стрит на плотный ужин с чаем, холодной ветчиной и тушеными овощами. Болтали о старых знакомых, о футболе и о тех временах, когда местные церкви имели собственные футбольные команды. Toy сидел молча. Случайно был упомянут Бернард Шоу, и Toy попросили рассказать какой-нибудь связанный с ним случай. Рассказ приняли на ура. Возвращался Toy с отцом в чьей-то машине. Дождь разошелся вовсю. Toy подумалось, как приятно было бы оказаться дома у камина в спальне и выпить чаю с матерью, но потом вспомнил, что этому теперь не бывать.
Мистер Toy пожелал развеять прах жены на склоне холма с видом на Лох-Ломонд: там они гуляли вдвоем до свадьбы. Солнечным и ветреным весенним утром семейство отправилось к Лох-Ломонд поездом. Toy держал продолговатую деревянную коробочку с прахом на коленях. Крышка ничем не была закреплена, и Toy раза два ее приподнимал, чтобы с любопытством взглянуть на мягкий серый порошок внутри, который ничем не отличался от сигаретного пепла.
— Осторожнее, Дункан, — предостерег его мистер Toy.
— Не волнуйся, раньше времени мы ее не рассыплем, — отозвался Toy и не без удивления заметил, как у отца вытянулось лицо.
Они взобрались на холм по каменной дорожке, утонувшей в зарослях кустарника и цветущих живых изгородей. Выше через зеленое поле пролегла проселочная дорога, дальше они пролезли через пролом в невысокой земляной ограде и выбрались на песчаную тропу посреди вересковой пустоши, где вокруг них слышались крики кроншнепов. У тропы лежал плоский камень с отверстием посередине: сюда, готовясь к сражению, клан Колкухуна водрузил свой стяг.
— Думаю, место вполне подходящее, — заметил мистер Toy.
Они присели отдохнуть, глядя вниз на озеро с зелеными островками. На севере отчетливо вырисовывалась неровная стена горных пиков: казалось, о них можно постучать костяшками пальцев. Выждав, пока удалится молодая пара, заглядевшаяся на пейзаж, они открыли коробочку и горстями раскидали прах по воздуху. Ветерок унес его на вересковую пустошь легким дымком.
Спустя две недели мистер Toy, сидя за своим рабочим столом в гостиной, подозвал к себе Toy:
— Послушай, Дункан. Вот, взгляни-ка сюда. Это счет за похороны матери. Цифра фантастическая, не правда ли? Все думают, будто кремация обходится намного дешевле похорон, но это не так. Расценки практически одинаковые.
— Да, сумма непомерная, — согласился Toy, взглянув на счет.
— Что ж, тратить на себя такую прорву денег я не намерен и потому заключаю договор на использование моего тела для научных целей. Ты подпишешь эту бумагу? Нужно подтвердить, что ты, как ближайший родственник, против этого не возражаешь.
Toy поставил свою подпись.
— Отлично. Согласно договору, ты должен известить о моей смерти медицинский факультет университета: они приедут и заберут меня в железном гробу. Если ты известишь их в течение суток, ты и Рут получите на двоих десять фунтов. Как видишь, это не только экономно, но и выгодно.
— Я потрачу деньги на выпивку за здоровье твоей памяти, — сказал Toy.
— Если в голове у тебя не пусто, потрать их иначе.
Примерно через год Toy обнаружил в ящике комода письмо, написанное рукой матери карандашом. Это был с трудом различимый черновик письма, которое она, по-видимому, так и не собралась отправить. Адресовано оно было в отдел писем дешевого женского журнала.
Мне очень понравились письма ваших читательниц о забавных ошибках, которые иногда делают дети. Интересно, напечатаете ли вы мою историю. Когда моему малышу было лет шесть или семь, мы однажды вышли погулять довольно поздно и смотрели в небо, на звезды. Вдруг Дункан спросил: «А где черпак?» Отец учил его различать созвездия, и он перепутал названия (надо было сказать «ковш»). Последнее время я неважно себя чувствую и вынуждена целые дни проводить в постели. Самое большое удовольствие мне доставляют такие вот воспоминания.
Toy помедлил, держа письмо в руке. Он вспомнил ту ночь. Это было возле хостела в Кинлохруа перед Рождеством. Они собирались всей семьей на концерт в главном здании, и вопрос этот задала Рут. У миссис Toy он всегда был любимчиком, и вопрос она невольно приписала ему. Toy положил письмо обратно в ящик. Печаль защемила болью какой-то дальний уголок его сознания: так щенок пытается привлечь внимание хозяина, ухватив зубами край его пальто.
Глава 20
Работодатели
Результаты выпускных экзаменов еще не были оглашены, но почти каждый знал, хорошо или плохо он их сдал, и в школе взволнованно рассуждали о максимальных жалованьях и минимальном уровне квалификации. Агенты по найму рассказывали, как сделать карьеру в бухгалтерском и банковском деле, на государственной гражданской службе. Юрист говорил о правоведении, инженер — об инженерном искусстве, майор — о военной службе. Шотландец из Канады толковал о преимуществах эмиграции. Ученики, сбившись кучками, спорили, что лучше: пройти в школе шестой год обучения и набрать побольше баллов — или же сразу поступать в университет, в коммерческие и технические колледжи. Мистер Toy обратился к сыну с вопросом:
— Итак, какие у тебя планы?
— Не знаю.
— Чем ты собираешься заняться?
— Да какая разница?
— Взгляни на вещи трезво, Дункан. Если ты не сможешь обеспечивать себя любимым делом, ты должен выбрать что-то родственное ему.
— Я хочу написать современную «Божественную комедию» с иллюстрациями в духе Уильяма Блейка.
— Похоже, можно бы попытаться стать коммерческим художником?
— Для этого мне нужно проучиться в художественной школе еще четыре года, но у тебя не будет на это средств.
Мистер Toy задумался.
— Когда я работал у Лэрда, изготовителя коробок, у меня завязались дружеские отношения с Арчи Таллохом, возглавлявшим художественный отдел. Тогда они принимали на работу шестнадцати-семнаддатилетних. Они рисовали ярлыки для упаковок и картонных ящиков, придумывали узоры для оберточной бумаги. Это, вероятно, не очень согласуется с твоим богемным складом, но важно начать. Если я черкну Арчи Таллоху, он, думаю, посмотрит твои наброски.
Освободившись от занятий после полудня, Toy направился в Бриджтон — в свежевычищенном пальто, держа под мышкой папку с рисунками. Фабрика располагалась возле реки, и Toy спустился к берегу по узким улочкам, где между жилыми домами и свалками ютилось множество мелких предприятий. Серое небо над крышами Кэткин-Брэс казалось плоским и темным: оно стеной замыкало город, хотя вдали, на горизонте, и различимы были силуэты деревьев. Ему вспомнились слова матери, сказанные ему, когда он был совсем маленьким. Эти деревья напоминали ей караван верблюдов, бредущий по пустыне. Потолок облачности, придавив город, исторг из себя туманную морось. Улицы заблестели, отразив бледное небо; проскользнувшая над улицей чайка, казалось, задевала крыльями облака. Город словно бы завис в сером пространстве; жильцы поднимали оконные рамы и выставляли на подоконники растения в горшках для поливки. При виде дождя на душе у Toy стало легче. Он почувствовал уверенность в себе и начал воображать, как будет часто проходить этой дорогой к заведению Лэрда. Даже разбогатев, он с такой пунктуальностью будет появляться на этих улицах, что окрестные жители станут проверять по нему часы. Он войдет в их жизнь неотъемлемой частью. Toy подошел к фабрике — огромному кирпичному кубу на скрещении двух улиц. Он поправил галстук, пригладил волосы, крепче прижал к себе папку и толкнул вращающуюся дверь из меди, стекла и резного красного дерева.
