Галина Лифшиц - До свадьбы доживет
Он коротко и четко изложил ей все детали произошедшего. Отвел в ванную и развернул полотенце со скорченным существом.
– Решил оставить на тот случае, если ты захочешь сделать генетический анализ, – пояснил Семен, – чтобы у тебя сомнений не возникало. А то еще решишь, что дочь твоя все выдумала. Такое тоже бывает.
Лиза смотрела и слушала, как сомнамбула. Потом попросила повторить еще раз. Тина взяла ее за руку. Рука подруги была легкой и совершенно безжизненной.
– Сеня, возьми в аптечке нашатырь, ей совсем плохо, обмирает, – воскликнула Тина.
Лизу привели в чувство. Она снова попросила повторить, просто чтобы убедиться, что поняла все правильно. Сеня повторил все: про насилие дочери отчимом и про последний вечер его пакостной жизни.
– Так это что? Я зря этих людей проклинала? Которые его сбили? Они же Ваську спасли! Не задавили, объехали. И это хорошо, что он – неживой? Бедная моя доченька! Что же она вытерпела!
– За тебя больше всего боялась, – сказала Тина, – Он ей все время угрожал, что тебя будет на ее глазах резать.
– Я же чувствовала в последнее время, что он меня разлюбил! Я не знаю, как сказать! Брезгливо со мной разговаривал, а я не знала, в чем провинилась. Знала бы я! Сама бы его искромсала всего!
– Ты понимаешь, как все хорошо? Насколько это может быть хорошо в данной ситуации, – спросил Семен, – Сколько бы это все еще тянулось. Что бы с девочкой было? Выжила бы она? Плод примерно четырехмесячный. Она совсем не ела. Сколько бы еще протянула?
– Да! Да! Понимаю! – воскликнула несчастная женщина, – Это – понимаю! Его не стало, она живая, для нее ад кончился! Я не понимаю себя! Как и почему я не видела? Что же это со мной творилось? Жила, как под гипнозом! И теперь я еще знаешь что понимаю? Я понимаю, почему его бывшая жена со мной так говорила! Он наверняка на этом попался! С родной дочерью! Будь он проклят! Почему я раньше ей не позвонила? Почему?
– А знаешь – давай у нее спросим, хочешь? Для полной ясности? – предложила Тина.
Они позвонили той чужой неприветливой женщине, ни на что особенно не надеясь. Но она, узнав что ее бывшего мужа нет в живых, радостно воскликнула:
– Сдох! Ну – туда ему и дорога!
Вот это жизнь прожил человек: кто он нем ни вспомнит на следующий день после его смерти, радуется тому, что он сдох!
Тина быстро объяснила, о чем речь и попросила ответить лишь на один вопрос: не из-за этого ли первая жена рассталась в свое время с отцом своей дочери.
– Именно из-за этого! – подтвердила та, – Пошел в спальню дочь укладывать, очень он любил ей сказки на ночь говорить, ну и я вошла случайно. Обычно уставала, валилась на диван, дух перевести. А тут меня как в спину кто толкнул. Ну и смотрю: он руку ей кой-куда засунул. И еще… Не буду дальше. Тошнит вспоминать. Ну, я его и погнала, табуреткой била, не глядя. В тапках из дому убежал. Я ему с балкона документы сбросила и пообещала посадить, если к нам приблизится. Вот и вся история.
– Он говорил, что алименты платит, по дочери тоскует.
– Какие там алименты, вы что! Кто б взял у него его алименты! Чур меня! Звонил, правда, хвастался, когда женился снова. Но мне-то что до того?
– Жаль, что вы никуда не сообщили, – вздохнула Тина, – хотя бы предупредили вторую жену.
– Куда мне было сообщать? И кто поверил бы предупреждению моему? Ведь сказала бы она, что я ревную, мужа вернуть пытаюсь. Ко из нас кому поверит, если влюблена? Мы ж такие: на помойке подбираем, не знаем, кто, что, а доверяем больше, чем себе. И горой стоим. Слепые мы, бабы. Кто нас предупредит?
– Да, все так, – кивнула Лиза, слушавшая этот разговор по громкой связи, – Слепая я и была. Не поверила бы.
Лушка и Васька уже спали у себя в комнате, а взрослые все решали, как поступить, предавать ли огласке весь этот ужас или похоронить монстра и постараться забыть, стереть из памяти все чудовищное, что он принес в их жизни.
– Я его кремирую, а прах в канализацию спущу, – заявила Лиза, – или на помойку выброшу. И туда ж, в гроб перед сожжением его эмбрион засуну. Пусть все, что к нему относится, сгорит. И ему в аду гореть.
Лиза ушла к себе наверх, а Тина говорила с мужем, говорила и никак не могла остановиться:
– Мне так хочется быть счастливой, Сенечка! Так хочется. Жить бы и знать, что вот мы вместе, и именно поэтому ничего плохого не случится. И мы будем просто долго-долго счастливы все вместе. Но такое впечатление, что конец света со всех сторон наступает. Хочется спрятаться и носу не казать.
– Иногда и я думаю про конец света. Но если прятаться, он еще быстрее наступит. Прятаться – последнее дело. Вон Лушка – не спряталась, довели дело до логического завершения. Посадили шантажиста, контору его поганую закрыли. Или вот с Васькой. Если бы она не решилась побежать, так и терзал бы ее этот мерзавец. И сколько бы еще терзал. Действовать надо. Защищаться, отбиваться, не думая о приличиях. Этому детей надо учить.
– И еще, Сень, я что подумала. Помнишь, в школе, на литературе, как мы спорили несколько уроков подряд из-за Достоевского, из-за счастья человечества, купленного ценой слезы ребенка? И как мы все отказывались от такого «счастья». Помнишь, как кто-то сказал, что если бы преступника перед преступлением этим вопросом озадачить, он бы, может, и на преступление не пошел? И я тогда тоже думала, что да, может и не пошел бы, остановился бы. Какая же я дура была! Ну, маленькая, понятное дело. Думала, что все знаю про жизнь, а не знала совсем ничего. Зато сейчас очень хорошо знаю, вижу: со слезой ребенка человечество давно разобралось – по умолчанию. Реки слез пролились и проливаются. Да что там слез! Моря крови – и никого это не останавливает. Ни политиков, ни экономистов, ни просто – людей. Мы же это видим ежедневно. Как жить в этом мире?
Сеня прижал жену к себе. Вздохнул.
– Жить, как и жили. Хранить друг друга. А там – как Бог даст. Но понапрасну не трусить. Смысла нет. И унывать нельзя. Все как-то образуется. Спи, мое счастье!
– И ты мое счастье, Сенечка!
«Вот, посмотри на меня!»
После кремации Сеня увез всех на дачу, приходить в себя. Его мама получила подробное изложение всех обстоятельств, разлучивших ее с сыном на целых пять дней. Она, в отличие от Тины, не ужасалась, не восклицала тирад о конце света и страхе, душащем все живое. Она сказала, что пора полить огород: Александра Михайловна и так еле справляется по хозяйству. А огород – это тоже – живое. И о нем надо заботиться.
Луша снова принялась приходить к старой даме, слушать ее истории из жизни. Василиса заходила вместе со старшей подругой и усаживалась в уголке. Ее тянуло к старухе, волевой, ухоженной, сильной. Она хотела дожить до старости и быть такой же. Чтобы все перед ней робели, а она не боялась бы ничего.
– Иди-ка ко мне, – подозвала ее однажды необыкновенная женщина, – Иди ко мне, я хочу тебя рассмотреть.
Васька приблизилась, ничего не боясь. Она вообще чувствовала себя легкой и необыкновенно счастливой, учась заново улыбаться и не ждать страшного.
– Ну-ка, ну-ка, наклонись, – велела старая дама и погладила девочку по щеке, – Глазки ясные, ручки теплые, – определила она. – Все у тебя будет хорошо. Ты теперь умная, ты знаешь, что надо сражаться, так?
– Так, – согласилась Василиса.
– Садись тут, на скамеечке, поближе. Я расскажу тебе кое-что. Ты знаешь, сколько мне лет? Осенью будет девяносто один! Я долго живу. Как ты думаешь, счастливая у меня жизнь?
– Думаю, да, – мгновенно ответила Васька.
– И правильно думаешь. А начиналась она, как у тебя. Приблизительно. Мне было пятнадцать, мы жили в коммуналке, и меня постоянно насиловал сосед. Он служил в НКВД, мелкая сошка, как я понимаю. А я была красива уже тогда, хотя никаких женских ухищрений не ведала. Однажды родители были на работе, он постучал, спросил соли, я отсыпала, а он меня завалил, сказал, если пикну, посадит родителей, как врагов народа. Куда уж тут пикнуть! Все сделал, как хотел. Терзал меня, как шакал. Я молчала. Своим ни слова. Я только каждый вечер писала на бумажке: «Пусть сдохнет Рапченков! Пусть сдохнет Рапченков!» Это мне придавало силы. Никто не учил, сама придумала. Он почти год меня подлавливал: понимал, что боюсь за своих и буду молчать. А я все писала на своих бумажках. Писала и сжигала. Не оставлять же на виду. А потом его арестовали. Он сделался сам врагом народа. И расстреляли его. Жену с сыном куда-то выселили. А я осталась, счастливая, но – беременная. Я ж для него была пыль лагерная. Так он мне объяснял. И не думал пыль эту как-то беречь. Ну, что было делать? У подруги школьной отец был знаменитый гинеколог. Попросила подругу, он меня принял. Я ему все и нашептала, что со мной произошло. И он сделал мне аборт. Сказал, все пройдет без последствий. И – выше голову! И так я и жила, как он велел. Что бы ни случилось, я повторяла: «Я все равно сильнее вас всех, вместе взятых! Я буду жить долго и счастливо! Спасибо, жизнь, что рано научила!» Сама придумала – сама так и прожила. Запомнила слова?
