Елена Сазанович - Гайдебуровский старик
– Случайно нет. Но случайно моими друзьями оказались цыгане. Они и впрямь виртуозы.
Уже легче. И все же я не понимал. Впрочем, что тут понимать? Ну, какие-то гастролеры решили поживиться за счет старика. Что тут удивительного. Никто мою лавку не охраняет. А в лавке очень даже много чего. Из-за чего могли и убить. Получается, Дина не только спасла мое драгоценное имущество, но и мою не очень драгоценную жизнь. Благодарить ли ее за это? Или все было бы гораздо проще, если бы не она. Я чувствовал, что у меня нет сил, бороться за эту жизнь. Я был слишком стар.
– Мы еще поборемся, дорогой, не переживайте, – Дина положила руку на мою ладонь. Так ласково, нежно. Холодное прикосновение ладони в натопленной комнате. Словно протянула свою жизнь. Чтобы я мог ею воспользоваться. Если своей уже не могу.
– Вы мне верите, дорогой?
– Я не знаю, Дина, не знаю.
– Знаете, сколько мне пришлось бороться! И я сумела! И никогда не отчаивалась. И вы сможете.
– Сколько у меня той жизни, Дина? И даже эта малость, вряд ли уже радует.
– А сколько бы ни было! Даже если всего один месяц остался! Что месяц, даже день! Нет, даже если всего один час! Представьте! Как можно прожить всего час! Можно его проспать, можно проесть! А можно прожить! Знаете, сколько за час можно увидеть! Вы только посмотрите! Даже из вашего замерзшего окна можно увидеть звезды! А звезды в городе – это такая редкость. Пожалуй, они больший раритет, чем все ваши антики. А если мы выйдем на улицу! Мы увидим деревья в снегу, это красиво, честное слово! Мы почувствуем, как снег падает на наше лицо! Прохладный, мягкий снег! И фонари! Они освещают улицу, словно солнце, словно луна. И улица уже другая. В снегу, при свете фонарей, она сверкает. Можно даже услышать молчание ночи. Молчание ночи больше говорит, чем все слова, сказанные при свете дня. И еще за этот час мы можем все узнать друг о друге. И как здорово рассказывать друг другу истории своей жизни и растирать продрогшие от холода руки. И растирать замерзшие лица. А потом вернуться в натопленную комнату и поставить на плиту чайник. И ждать его протяжного свиста. Словно ждать поезда, который может унести от всех, всех бед. Разве этого мало? И разве за это не стоит бороться? За один час. У многих вся жизнь не стоит одного такого часа. Глупая, никчемная жизнь.
Я взбодрился, и ей богу, помолодел, ей-богу сбросил этак годков двадцать. Что с нами делает любовь? Даже если нас не любят, а просто жалеют.
– И что ты предлагаешь, Дина? – старость цеплялось за молодость. Старость не верила в свои силы.
– Я предлагаю доказать, что вы ни кто иной, как Григорий Карманов! Что вы живы-живехоньки! И, следовательно, убийства никакого не было! И быть не могло, если нет даже трупа!
– Дина, Дина, но как? – мое сердце заколотилось. Комок в горле застрял, как тогда, в детстве, в яблочном саду. И этот комок – целая жизнь. Стоит только откашляться и выплюнуть. Мне вдруг показалось, что я могу умереть. Нет, мне одного часа мало. Мне нужно доказать. И значит выжить. Чтобы увидеть улицу в свете фонарей. И услышать молчание ночи. И дождаться гудка паровоза. – Как, Дина, как?
– Сдать свою кровь.
Я вновь постарел в один миг. Сгорбился. И опустил руки вдоль кресла. Господи, как просто. Действительно, просто сдать свою кровь. Это она на глобусе. Это она в подвале. Кровь от случайно порезанного пальца. И как я раньше до этого не додумался? Или не пожелал додуматься? Что я скажу, если сдам кровь? Вернее, что это изменит, если я смогу доказать. Разве что не сяду в тюрьму. А остальное? Я вдруг представил лицо Таси, искаженное торжеством и злобой! Ее час наступил! Перед ней ее парень! Гришка Карманов, который не захотел жениться на ней! Который ее унижал бедностью и пьянством! Что теперь из него вышло? Уродливый дряхлый старик! Я вдруг представил лицо репортеров, которые, как голодные волки, набросятся на меня. Сенсация века! За пару жалких месяцев молодой цветущий парень превратился в жалкого старикашку! Я даже представил Косулек, которые шарахаются от меня в страхе! Почему-то Косульки меня расстроили до слез. Они даже не захотят рассуждать со мной об искусстве! Я же не аристократичный старик! И Сенечка побоится ко мне забегать. И Роман обледенит мою кровь своим взглядом. Он повзрослевший Кай, он это сумеет. А Дина… Что скажет Дина, если это окажется правдой. Если я и есть тот парень, в которого она влюбилась с первого взгляда. Дина, господи, я не подумал! Дина! Почему она это сказала! Спастись, если сдать кровь! Она же ничего не знает, и знать не может!
– Дина, но если я не Гришка Карманов, как я могу сдать кровь?
– Но ведь ты он, – вдруг тихо и просто, и очень уверенно сказала Дина.
Но ее слова прозвучали, как взрыв петарды, нет бомбы, как грохот тысячи, миллион орудий. Я похолодел. Мое сердце вообще куда-то провалилось. И я уже не пытался отыскать свое сердце. Мне даже показалось, что лучше сейчас умереть. Лучше потерять сердце, чем остатки здравого смысла.
– Я знаю, что ты это он. Об этом, возможно, только я и знаю.
– Откуда, Дина? – я нахмурился. Очень уж мне все это не нравилось.
– У вас совсем другие глаза. Совсем не такие, как у старика. Вроде и цвет похож, только у вас они светло зеленые, а у него дремуче болотные. Но даже не это. Даже не в глазах дело, во взгляде, что ли. У него он был… Немного пьяный, даже неприятный. Что-то отталкивающее было в его взгляде. Знаете, как говорят – с поволокой. Но обычно это говорят в хорошем смысле. Для старика эта поволока была дурным смыслом. Словно он все время что-то замышлял. Плохое замышлял. Знаете, можно подделать все что угодно. Люди в принципе не так уж и отличаются друг от друга. Особенно, если они одного роста, примерно одного телосложения. И на лице борода и усы. Кто особенно будет вникать в другие подробности лица, возраста, разве не так? А вот глаза… Их невозможно подделать. В них, наверно, скрывается все. Вернее, в них ничего скрыть нельзя, вы не находите?
– В таком случае…Все равно странно. А Косульки? А Сенечка? Господи, да ладно они, они люди и простодушные, и бесхитростные, в некотором смысле.
– Точнее, глуповатые, – уточнила Дина.
– Пусть так. Но Элеонора Викентьевна! Это же невозможно! Она старика знала сто лет! И у меня подозрение, что все эти сто лет она была в него влюблена на все сто! И не меньше! Она была на нем помешана! Она его боготворила и цитировала как классика антикварного жанра! Она пела ему дифирамбы и не пропускала ни одной щели с пылью! У нее наверняка была тайная мечта женить его на себе! И кто знает, вдруг у них что-то было! Ну, хотя бы в молодости! В молодости часто что-то бывает! И он возможно в силу характера забыл, а она… Она запомнила на всю жизнь эту мгновенную любовь! И чтобы она… И не узнала взгляд! Да этого просто не может быть!
– А вы, сколько вы были знакомы с Элеонорой Викентьевной?
– Ну, я видел ее один раз…
– Один! – Дина торжественно подняла палец вверх. – Один! И скажите, она на вас смотрела? В упор?
– Ну, – я наморщил и без того морщинистый лоб. Я задумался. – Нет, пожалуй, нет, ни разу. Она все время говорила, говорила, но так ни разу и не посмотрела на меня. И меня это обрадовало. Она, наверно, не смотрит на собеседников. Знаете, есть такие люди… главное им говорить, а ответ вовсе необязателен. Иногда он только раздражает…
– Скорее влюбленные люди! И скорее вы правы. Она была влюблена. И когда-то у нее что-то с ним было. И до сих пор она не могла посмотреть ему прямо в глаза. Настолько любила! Вы представляете! Она тоже анахронизм, эта Викентьевна! Тоже антик и раритет! До сих пор ей было и стыдно, и радостно. От стыда она готова была уйти от старика. Но чувство радости при виде его, все превышало. И она вновь и вновь оставалась. Она была в некотором роде заложницей любви. И заложницей антиквара, который превратил ее в служанку.
– Получается, никто, никто не узнал меня, кроме вас? Но почему, Дина? Ведь вы видели меня… Мельком, случайно… И запомнили взгляд?
Дина улыбнулась. По-детски, ямочками на щеках.
– Как будто, чтобы запомнить взгляд, нужна вечность. Или пуд соли с вами съесть. У меня хорошая память на лица. Я ведь продаю, ни больше, ни меньше – цветы. Я в некотором роде психолог. Я по лицам определяю – для чего человеку цветы. На лицах все написано. Для похорон, для свадьбы, дня рождения, для примирения. Даже для разрыва! Или развода! И то могу угадать! Желтые всегда в точку попадают! А, скорее, холодные хризантемы или официальные гвоздики. Что означает – прощай навсегда! Знаете, люди ведь не хотят с нами вступать в контакт. А многим просто неловко распахивать свою жизнь, вернее показывать ее отрезок. Вот самой и приходится угадывать.
– Я понятия не имел, что для развода нужны цветы.
– А для похорон нужны? Ну, если по сути. Вот так же и для развода. Вообще, это красиво. Развод с цветами. Но такие чудаки не так часто попадаются. Скорее, виноватые чудаки.
– Представляю, как бывшая жена его этими хризантемами…
