Дмитрий Тростников - Знаменитость
— Аслан, что ты делаешь! — быстро взмолился я через стол. — Магнитофон ведь отлично играл, не хуже японского. Ты «Boney M» слушал, разве плохо звучало?
Аслан кивнул головой, соглашаясь, что звучало хорошо.
— Никто не будет знать, что он не японский, только мы с тобой! Сейчас еще один аппарат на подходе, я его тебе бесплатно отдам, как компенсацию. Родственникам подаришь, — продолжал шепотом обрабатывать я. — Забери заявление, брат, очень тебя прошу!
— Сломался он… — пробормотал Аслан.
— Я же тебе говорил, сломается — сразу мне неси! — перебил я, все еще не теряя надежды. — Пожизненную гарантию даю!
Кавказец, наконец, поднял взгляд прямо на меня.
— Он сломался. Мастеру понес. Тот крышка снял, а внутри магнитофона даже окурки сигаретные кто-то набросал, вах! — гневные желваки заходили на его скулах. — Ты не просто меня обманул, Сергей! Ты неуважение проявил…
Проклятая Витькина небрежность — понял я. Увлекаясь работой, он имел привычку, тут же и «бычок» погасить или забыть россыпь лишних деталей, или отвертку, закрывая корпус своего изделия. Витька был доморощенный гений, но он никогда не был «фирмой». И за это мне теперь светил реальный срок.
— Хаджиев на выход! — наконец скомандовал дежурный.
Аслан поднялся и неспешно пошел вон, машинально сложив руки в замок за спиной.
— Ну вот, Сергей, теперь ты видишь, какое счастье, что заявление попало мне в руки, а не кому-нибудь? — Соколов моментально вернувшись к прежнему покровительственно-доверительному тону. Только мне уже не хотелось играть с ним в заговорщиков. — С гражданином Хаджиевым мы разберемся. За ним своих грехов хватает. И заявлению я, конечно, постараюсь ходу не дать. Только ты сам должен нам помочь…
Я уже ждал — когда он произнесет эту фразу, и вот она прозвучала. Я даже уже догадывался, что захочет от меня КГБ. И как мне только взбрело в голову самому явиться сюда? На что рассчитывал? Каким дураком был! Я просто молчал, уже понимая, какой выбор сейчас мне будет предложен.
— Скажу тебе откровенно — ты очень вовремя пришел, — продолжил развивать наступление чекист. — Потому что наверху принято решение покончить с этим рассадником антисоветчины, который развели в Ленинграде коллекционеры всех этих сомнительных певцов. Записывающих песни, проповедующие воровские понятия и безнравственность нэпманов, давно уже пылящуюся на свалке истории. А вокруг этого пышно расцветает подпольное предпринимательство и откровенная спекуляция и другой криминал. И даже на Западе уже обратили на это внимание. Не даром, вражеские голоса из-за бугра ухватились за это направление. Недавно «Голос Америки» транслировал откровения твоего знакомого — Алеши Козырного. Из его уст звучала махровая клевета на советский строй…
Я смотрел перед собой на стол. На чертово заявление лежавшее здесь же. В голове у меня не было ни одной мысли. Только лютая тоска и жалость к самому себе. И как же только меня занесло сюда! Какое было бы счастье, открутить время назад на час. Когда еще не был сделан этот роковой шаг. Я мысленно представил себе, как говорю отцу — «нет, не звони» — и он кладет трубку. И я не иду сюда вместе со Старковой. И не захожу в двери, которые я открыл полчаса назад. Если бы только можно было открутить время вспять.
— Так, что Сережа, мы очень рассчитываем на твою помощь, — повторил майор. — Нам важно знать, что происходит внутри этой шайки дельцов подпольной звукозаписи, и все, что связано с наиболее разнузданным исполнителем этих с позволения сказать песен — Алексеем Козыревым. Нам важно иметь информацию о каждом их шаге. Знать все их связи, все закоулки этой вражеской паутины. Вот тебе бумага, ручка.
— Зачем? — поинтересовался я, принимая стопку белой бумаги и обыкновенную шариковую ученическую ручку за 35 копеек.
— Напишешь заявление о согласии сотрудничать с органами, — пояснил Соколов. Пафоса в его интонациях поубавилось. Гебист почувствовал, что завербовать меня так легко, как ему сначала показалось — не получится. — Можешь на мое имя писать, — продолжал обработку Соколов.
Я посмотрел на белый лист бумаги, оказавшийся прямо передо мной. Вот, как оказывается, это начинается.
— А как же Бес? — спросил я, отложив ручку рядом с бумагой.
— А что Бес? — пожал плечами Соколов. — Вор-рецидивист. Анатолий Бессмертных, в криминальной среде известен, под прозвищами «Бес» или «Перо». Разберемся и с этим уголовником. Как только справимся с песенным подпольем. Дай только срок, и его очередь настанет…
В этот раз он не проконтролировал свою интонацию. В ней сквозило такое равнодушие, что было ясно — этот и пальцем не шевельнет, чтобы нейтрализовать опасного бандита. Ведь его задание — разгром рынка подпольной звукозаписи. Ну и послал меня папа к другу!
— Я не буду стучать на Алешу Козырного, — отказался я, отодвигая бумагу.
В кабинете повисло молчание. Майор Соколов, видимо, прикидывал, какие аргументы предъявить для меня, чтобы намеченная вербовка не сорвалась. Он колебался: надавить сильнее или подождать?
— Я не смогу положить под сукно заявление Хаджиева, если не буду иметь на руках вашего заявления, — вздохнул Соколов, отставив сантименты. — Просто не имею права. Поэтому у вас нет выбора. Или в тюрьму на несколько лет, или помогать своей стране…
— Вместо того, чтобы настоящих бандитов ловить, вы за обычными людьми охотитесь, — я прервал повисшее молчание. — Что плохого, если кто-то поет, а кто-то это записывает? Людям нравится. Это такое творчество… И вообще, Александр Николаевич, знал бы мой отец, когда к вам отправлял — что вы тут меня тюрьмой стращать будете, чтобы я друзей своих закладывал…
Никогда еще у меня не было так паршиво на душе. Казалось бы, еще совсем недавно все было плохо: долги, Бес. Но, оказывается, все это было мелкими неприятностями по сравнению с тем, что вышло, как только я по глупости сунулся за помощью в КГБ. У меня не было ни малейших иллюзий. Этот чекист мог воспользоваться заявлением Асланбека прямо сейчас и даже не выпустить меня из этого здания.
— Насчет моей совести, не тебе переживать. Молод еще! — поднял глаза Соколов, которого, все-таки зацепило мое последнее замечание, косвенно обвинявшее его в предательстве. — И не понимаешь слишком многого. Страна медленно катится к катастрофе. Все идеалы утрачены. Махровая коррупция пронизывает все структуры, включая партию. Подпольный капитализм растет как на дрожжах. Молодежь готова родину предавать за американские джинсы. Мы — чекисты — остались последним заслоном, который этому противостоит. И если мы не остановим это скатывание Союза в пропасть — этого никто не остановит. Мы — последняя страховка — спасательный круг, чтобы стране не пойти ко дну… Три-пять лет — и все посыплется…
Он даже покраснел от напряжения. И, похоже, впервые с момента встречи говорил искренно.
— Пока такие как ты думают, как бы повеселее время провести, и деньжонок срубить по легкому и много, неважно каким способом, нам — офицерам — приходится думать, как страну защитить. Вот в чем разница между нами. Усек? И, уверен, твой отец меня поймет… Не сразу, но поймет.
Я не очень вслушивался в его слова, представляя себе Старкову, которая сидит где-то в окрестностях на лавочке. Если меня сейчас заберут, сколько она там будет ждать? Наверное, досидит до позднего вечера. Сначала решит, что я ее, таким образом, бросил? Впрочем, какая там Старкова! Сейчас этот тип нажмет свою кнопку и вызовет конвой. Я внутренне сжался и едва не завыл от тоски.
— Ладно, дам тебе неделю подумать, — вздохнул, наконец, майор Соколов. — Чтобы принять правильное решение… Ради дружбы с твоим отцом. А не примешь — не взыщи. В следующий раз придешь прямо с вещами…
Он быстрым росчерком подписал мой пропуск и протянул мне через стол, давая понять, что разговор закончен. Я помню, что даже не почувствовал радости от того, что мне вот сейчас дают уйти. Помню ощущение, что ловушка все равно захлопнулась и идти мне некуда.
Гебист, видимо, тоже раскаивался, что позволил себе несколько искренних фраз, на секунду раскрывшись передо мной. Поэтому, когда я уже вставал, на ватных ногах, он, как бы невзначай, бросил вслед:
— А для твоих так называемых друзей не будет иметь никакого значения — подписал ты здесь что-то или не подписал. Стоит им узнать о самом факте твоего посещения нашего здания — и они тебя моментально запишут в «стукачи». Стоит только им намекнуть об этом, — со значением подчеркнул он.
И почему-то именно сама интонация вдруг напомнила мне другую его неброскую фразу. «Разберемся и с этим уголовником. Как только справимся с песенным подпольем. И его очередь настанет». Может быть в этом отгадка — почему они его не трогают? Неужели, Бес тоже играет для них какую-то роль, он тоже маленькое звено большой операции?
