Маргарет Лоренс - Каменный ангел
— Сестра…
— Я здесь. Что случилось?
— Простите меня за грубость…
— Да ладно вам, — невозмутимо говорит она. — Не берите в голову. Я привыкла. Постарайтесь заснуть.
— Хорошо-хорошо, — мне хочется порадовать ее, сказать ей что-то приятное. — Я постараюсь.
Я то отключаюсь, то снова просыпаюсь. Голоса жалобно стучатся в мое сознание, как листья в оконное стекло.
Ни об чем не волнуйся, Том
Матерь Божия, молись о нас ныне и в час смерти нашей
Mein Gott, erlӧse mich[24]
Помнишь, Том? Я-то помню то времечко
Прости меня, что оскорбила Тебя, ибо я люблю
Erlӧse mich von meinen Schmerzen[25]
Брэм!
Последнее — почти крик. Только через некоторое время я осознаю, что крик был мой.
Я… где я? Мне надо в туалет, это единственное, что мне ясно. Где же этот чертов выключатель? И куда подевалась Дорис? Уже сколько ее зову, а от нее ни звука. Казалось бы, хоть ответить-то можно? Я стою у кровати и, держась за нее, продвигаюсь к выходу.
— Сестра! Сестра! — Кто это так пронзительно и испуганно кричит рядом со мной? — Скорей! Миссис Шипли вылезла из кровати.
Я стою посреди какого-то длинного прохода, а вокруг слышно ровное и шумное дыхание. Вдали свет. Надо идти на него.
— Скорей же, сестра. Она собралась на выход…
Сестра? Кто-то цокает ко мне. Я все вспоминаю.
— Куда же вы, миссис Шипли? Пойдемте, провожу вас обратно.
— Я просто хотела в туалет. Только и всего. Что в этом плохого?
— Все хорошо. Пойдемте со мной, я все сделаю. Берите меня под руку…
— Да не нужна мне ваша помощь… — Слабенькое раздражение в моем голосе совсем не передает всей моей ярости. — Я всегда все делаю сама.
— А вы разве никому в жизни руки не подавали? Теперь ваша очередь. Смотрите на это так. Настал ваш черед.
Она права. Нет причин чувствовать себя обязанной. Только многим ли за свою жизнь я протянула руку помощи? Вот в чем беда. Я помогала Дэниелу с правописанием. Мне оно давалось намного легче. Благодарности от него я не дождалась. Он обставлял все так, будто это он помогает мне, а не наоборот. Но отец верил мне, когда я ему рассказывала. Он знал, что Дэниел умом не блещет. Теперь я жалею, что рассказывала отцу. Но я ужасно злилась на брата: несправедливо, когда не получаешь должной благодарности за помощь.
Больше сил нет. Она укладывает меня в койку, накрывает простыней до самого подбородка. Я лежу, не шевелясь, и вдруг слышу голос соседки:
— Все хорошо, Агарь?
Я поворачиваюсь на бок, чтобы смотреть на нее, хотя в темноте все равно ничего не видно.
— Да, Эльва. Все хорошо.
— В общем, если забудете, я вам завтра напомню, чтоб попросили у доктора укол. С ним-то спать ловчее.
— Да-да, напомните, пожалуйста. Вообще-то я на память не жалуюсь, но иногда из головы вылетает…
— И не говорите, сама такая. Ну что, подружка, на боковую?
Я улыбаюсь. И незаметно засыпаю.
Наутро ко мне приходит доктор. Как его зовут? Я забыла, но спрашивать не стану.
— Ну, как мы сегодня? — вопрошает он.
Мы. Ну-ну.
— Не знаю, как вы, доктор, но мне, должна признать, немного лучше.
— Идем на поправку?
— Очевидно. — Зачем я вру? Меня вдруг страшно злит эта моя гордыня, это глупое притворство. — Болит… вот здесь. Особенно ночью. Вы даже не представляете…
Ненавидя свое хныканье, я отворачиваюсь от него и вижу на соседней койке Эльву Жардин, которая отчаянно тычет прямым указательным пальцем в руку. Я вспоминаю.
— Вы же можете мне что-нибудь выписать?
Он кивает, ощупывает меня, затем слабенько, натужно улыбается, и я вижу, что его роль тоже не так проста.
— Конечно, могу. Не беспокойтесь, миссис Шипли. Я распоряжусь. Вам будет полегче.
Позже приходит Марвин — на этот раз с Дорис. И с цветами. Чудеса не прекращаются. И это не обычные садовые цветы. Розы из цветочной лавки, бледные бутоны, только-только начавшие распускаться, в зеленой стеклянной вазе, разбавленные пушистыми ветками аспарагуса.
— Ох, ну зачем же вы…
— Мы подумали, вам понравится, — говорит Дорис. — Цветы лучше всего поднимают настроение. Вот вам сорочки, розовая и голубая, все правильно? Одеколон и сеточки для волос. Хотите, причешу сейчас.
— Да, пожалуй. Ужасно надоели эти космы до плеч. Не терплю неопрятности.
— Как ты, мама? — спрашивает Марвин.
Какой глупый вопрос. Но я оправдываю его ожидания, ибо так проще.
— Ничего.
— Вчера получили весточку от Тины, — говорит Дорис.
— Как у нее дела?
Дорис вздыхает, втыкает последнюю шпильку мне в волосы, шумно падает на стул рядом с койкой. На ней серый шелковый костюм. Мне кажется, ей в нем жарко, да и вид у него помятый. Как это в ее духе — наряжаться ради посещения больницы. Букет на шляпе глупо кивает. Все ее шляпы ужасно безвкусны. Вечно пестрят искусственными цветами. Голова, что оранжерея, засаженная клубневыми бегониями и усыпанная лепестками всех оттенков розового: свежая плоть, румянец, кровь. Теперь я вижу: ее что-то тревожит.
— Что стряслось, Дорис, в конце концов? Тина заболела?
— Замуж она выходит, — говорит Дорис.
Я смеюсь от облегчения.
— Глядя на тебя, я уж подумала, что она ногу сломала. А что такого ужасного в замужестве? Кто у нас жених?
— Молоденький адвокат, пару месяцев знакомы. Нет, я верю, что он хороший парень и все такое, да и дела, Тина говорит, у него неплохо идут. Но она же только-только начала с ним встречаться.
— Подумаешь. Она не ребенок. Двадцать пять же ей?
— В сентябре двадцать семь стукнуло, — поправляет Дорис.
— Да хоть бы и шестьдесят ей было, ты бы волновалась за нее точно так же.
— Неправда, — говорит Дорис, поджав губы. — Мне кажется…
— Ну ладно вам, — вклинивается Марвин. — Не о чем тут спорить. Говорю тебе, Дорис, Тина взрослая, сама разберется.
— Да знаю я. Но все равно — так хочется, чтобы мы знали жениха.
— Тина, она разумная девочка, — говорю я. — Передайте ей…
А что я, собственно, могу ей сказать полезного? Она знает гораздо больше, чем знала я, когда выходила замуж. А если и не знает, разве ей расскажешь? Нечего мне сказать внучке. Вместо слов я тяну и кручу кольцо на правой руке, и вот наконец оно снято.
— Передай ей это, Дорис. Сапфир моей матери. Пусть Тина его носит.
У Дорис аж дыхание перехватывает:
— Ой… а вы точно решили, мама?
Она смотрит на меня такими глазами, что мне становится грустно, мне хочется отвернуться.
— Ну конечно. Мне-то оно на что? Давно надо было тебе его подарить. А я все расстаться не решалась. Как глупо. Жаль, что ты не поносила. Больше оно мне не нужно. Передай Тине.
— Мама… — У Марвина иногда очень громкий голос. — Ты уверена?
Я беззвучно киваю. К чему вся эта суета? Еще миг — и я отберу это несчастное кольцо, чтобы только они замолчали. Дорис бросает его в сумочку, как будто подумала ровно то же, что и я. Марвин переминается с ноги на ногу и прокашливается.
— Ах ты, чуть не забыл. Про палату я договорился. Сегодня тебя переселят в двухместную.
Укол, чувство утраты, как будто меня изгнали. Этого не объяснишь. Ему надо спасибо сказать. Я не могу вымолвить ни слова. Смотрю на него и чувствую, что глаза предательски намокли. Мне стыдно, я стараюсь сморгнуть слезы, но он уже их заметил.
— А что такое? Ты же хотела в двухместную? Говорила, спать не можешь.
— Да-да, все так. Просто привыкла уже. Оставили бы уже все как есть.
— Ну не знаю я, — удрученно говорит Марвин. — Даже и не знаю, что сказать. Тебя не поймешь. Все уже решено. Надо переезжать. Извини, конечно, но уже ничего не попишешь.
Я понимаю, что от этого никуда не деться. Он не виноват. Я и правда говорила, что хочу в двухместную палату. И, несмотря на это, все равно сержусь на него. Мог бы предвидеть, что я привыкну. Ему невдомек, что мнения могут меняться. Куда там, в его глазах это непорядок. Ни капли воображения. Зря я отдала им кольцо с сапфиром. Все равно не оценят. Для них это просто безделушка.
— Не усердствуй, Марвин. Не надо больше слов. Перееду я. Делайте со мной, что хотите. Вам же наплевать, куда меня поместят.
— О Господи, — говорит Марвин. — Что ни делай, все равно я плохой.
— Перееду я, сказала же.
— Вам там понравится, — вступает Дорис. — Вот увидите. Она в новом крыле.
— Это, конечно, радует, — огрызаюсь я. — Только нового крыла мне и не хватало для счастья.
— Бесполезно, Марв, — шепчет она. — Видишь же, всё бестолку. Пошло-поехало. Надо уходить.
Но он не уходит.
— Неужели ты не можешь четко сказать, чего хочешь, мама?
Я устала. Разбитое корыто.
— Мне все равно, Марвин. Совершенно все равно.
— Точно? — хмурится он.
