Маргарет Лоренс - Каменный ангел
— Хорошо, — говорит он. — Я попробую все устроить. Ты чего-нибудь хочешь?
— Да нет, пожалуй. Много ли здесь надо? А, скажи Дорис, чтобы принесла две мои атласные сорочки, светло-розовую и голубую. Их сорочки — это же мука смертная. Грубые, как из мешковины пошиты, и чешется от них всё. Да, и резинку для волос, я свою потеряла. В верхнем ящике комода пусть возьмет. И скажи, чтоб не забыла сеточки для волос, не плотные для ночи, а другие. Она знает. И шпильки. Заодно пускай захватит бутылочку «Ландыша», что Тина мне дарила.
— Понял. Постараюсь запомнить. Еды какой-нибудь хочешь?
— Нет у меня аппетита. То, что здесь дают, несъедобно. Сплошная каша. Кто такое станет есть? Ни один желудок не справится. Знаешь, что мне выдали на ужин? Вареное яйцо. Представь себе, одно яйцо. Ни кусочка мяса. Ненавижу яйца. На десерт — клюквенное желе, ешьте на здоровье, смотрите не лопните. Хорошо же они на нас наживаются.
— У тебя, как они говорят, щадящая диета, — грустно сообщает он. — Доктор так сказал. Здесь никто никого не надувает.
— Щадящая, говоришь? Не знаю, кого она щадит, но точно не меня. Этот доктор, как уж его? Этот доктор Тэппен никогда большим умом не отличался.
— Доктор Корби. Доктор Тэппен работал в Манаваке много лет назад.
— Я знаю. Уж и оговориться нельзя…
Его исправление унижает меня и настраивает против него. Такта ему всегда не хватало.
— Если б тебя заставили есть эти помои, ты бы меня понял…
— Хочешь винограда? Он сказал, фрукты можно.
— Ну, не знаю… — Я немного смягчаюсь, и в то же время мне как-то неловко сдаваться, ибо я знаю, что неправа. Марвин ни в чем не виноват. Вообще никто не виноват, что теперь у меня есть щадящее яйцо, что мир сузился, а ночи наполнились стонами страждущих. Почему всегда так трудно найти истинного виновного? И почему всегда так хочется его найти? Как будто от этого кому-то станет легче.
— Принесу завтра, — говорит Марвин. — Постарайся заснуть, ладно?
Все уговаривают меня поспать, как будто сон — лучшее лекарство от моей хвори.
— Постараюсь. На самом деле все у меня неплохо.
— Правда? — он смотрит на меня глазами, полными надежды, и мне невыносимо больно вспоминать о своем недавнем нытье.
— Правда. Ни о чем не волнуйся, Марвин.
— Как тут не волноваться, — говорит он. — Волнуюсь, еще как.
Он не лжет. Это видно по его лицу.
— А что с Дорис? Ничего серьезного?
— Да опять приступ, — отвечает он. — Сердце никуда не годится.
Стоит, нахмурив брови.
— Беспокоюсь, — говорит он.
И я вижу, что он боится, за нее и за себя. Он любит ее. Она много для него значит. Полагаю, так оно и должно быть. Но мне это кажется странным, мне трудно это понять и принять.
— Ну, тебе пора, — говорю я.
Внезапно мне становится стыдно, что я еще здесь, на этой земле. А вдруг она уйдет раньше, чем я? Несправедливо получится, не по законам природы.
— Я узнаю насчет палаты, — обещает он.
И уходит, оставляя меня одну в этом царстве хнычущих старух. Одна из которых — я. Редкий миг озарения.
У соседней койки сидит на стуле, сцепив руки и хрустя костяшками, муж Эльвы Жардин, Том. Лысый старичок с изжелта-белыми усами. Он очень тих. Что неудивительно при такой-то жене. Хорошо, если за всю жизнь ему хоть пару слов удалось вставить.
— Доктор сказал, завтра снимут швы, — трещит она. — Говорит, это быстро. Вы, говорит, миссис Жардин, образцовая пациентка. Обычно-де швы попозже снимают. Я уж почти до туалета сама дохожу. Это хорошо.
— А не сказал, когда выпишут, Эльва?
— Ну так-то не сказал пока. Но если все будет хорошо, как сейчас, то долго не продержат.
— Ох, скорей бы.
— Ты-то там как, Том? Справляешься?
— Конечно, чего ж не справиться. Но все равно. Без тебя все не так.
— Ясно дело. Ну да ладно, уже скоро. Миссис Гарви звала тебя на ужин, как обещала?
— Дважды, — мрачно отвечает Том. — Кухарка из нее никудышная. Спасибо ей, конечно. Но стряпня ее никуда не годится.
— Ну и Бог с ней. Скоро уж я вернусь.
— Ох, Эльва, жду — не дождусь. Тебе чего-нибудь принести?
— Ничегошеньки мне не надо, — уверяет она его. — У меня всё-всё есть.
— Как тут кормят? Терпимо, говоришь?
— Последнее время неплохо, — отвечает она. — Есть можно. Сегодня съела немножко ветчины и кусок шоколадного пирога. Мне и хватит. Я ж отродясь много не ела.
— Ты всю жизнь ешь не больше котенка, — сетует он. — Надо заставлять себя, Эльва. Если дров не подкидывать, огонь и потухнет.
— Сколько живем, столько ты мне это твердишь, — говорит она.
В ее голосе столько нежности, что мне стыдно подслушивать. Я отворачиваюсь от них и лежу, не двигаясь. Звенит звонок. Время посещений окончено. Том Жардин неуклюже проходит к выходу.
Становится тихо. С соседней койки вдруг доносятся какие-то звуки. Это миссис Жардин, и она плачет. Вскоре она уже сморкается.
— Слезами делу не поможешь, — приговаривает она, — это уж точно.
Она выдвигает ящик металлической прикроватной тумбы и роется в его содержимом.
— Где же эта расческа? О, попалась. Господи, когда ж я головушку-то помою…
Она расчесывает свои седые волосы, негусто покрывающие череп.
— Лю-лю, — припевает она, держа во рту шпильки. Против своей воли я оборачиваюсь посмотреть. Она осторожно вынимает каждую шпильку изо рта и втыкает в волосы. Непонятно, зачем ей вообще нужны шпильки, волос-то совсем немного, что там удерживать. Она снова принимается петь, на сей раз со словами. Поет она, как будто дует в дудочку, и голос ее то срывается на визг, то стихает, и всё невпопад.
Вот тебе лесочка, вот мне шесток,В речке поймаем мы раков пяток…[21]
Зубы щелкают, как челюсти каймановой черепахи. Она лезет в рот и вынимает мешающий ей протез. Мрачно разглядывает его. Потом замечает мой взгляд. Я отворачиваюсь, но уже поздно.
— Том не любит, когда я без протеза, — говорит она. — Но эта штуковина ужасно плохо сидит. Я ее вставляю, только когда он приходит. Жевать я и без нее могу — всё, кроме жестких корок.
Я не отвечаю. Она переключается на койку напротив, где колышется и булькает под одеялом живая гора.
— Как ваша дочь, миссис Рейли? Цветочков вам принесла, я гляжу?
— Это гладиолусы. Розовые гладиолусы. Чудесные цветы.
Голос, извергаемый горой, снова поражает меня чистотой звучания и приятной мелодичностью. Миссис Рейли трогает цветы гигантской белой рукой, с которой свисают трясущиеся шматки сала.
— Гладиолусы долго стоят, — соглашается Эльва Жардин.
— У дочки с ногами неладно, вот ведь напасть-то, — говорит миссис Рейли. — А все работа на ногах. Целый день за прилавком стоит. Не всякий выдержит.
— Девочка-то у вас нехуденькая. Попробуй такой вес на ногах поноси.
— Не может она на диете сидеть, Эйлин моя. У нее от голодания голова кружится. И я сама такая. Без еды и жить не хочется. Не поверите, миссис Жардин, что мне сегодня дали на ужин.
— Да вы ж показывали. Ясно дело, что такое никому не понравится, но вам же добра хотят, миссис Рейли. Диету, дорогая моя, доктор прописал. Не забывайте об этом. При таком весе сердце может не выдержать.
Миссис Рейли шумно вздыхает:
— Правда ваша, конечно, и я это знаю, но без кусочка хлебушка и еда не еда. Я всегда все любила есть с хлебом.
— Вот ведь смех-то, — рассуждает Эльва Жардин. — Взять, к примеру, меня. Я хоть до второго пришествия могла хлеб есть, и хоть бы хны. Кому чего, видать, Господь уготовил, всякому свои испытания.
— Все правильно вы говорите, — с раскаянием в голосе говорит миссис Рейли. — А я еще та упрямица, это верно. И ведь надо же, чтобы вы меня к уму-разуму призывали, — вы ведь протестантка, миссис Жардин. Мне должно быть стыдно.
Меня тошнит от этого ее смирения. Я бы на ее месте орала до хрипоты, требуя хлеба, и добилась бы своего, даже если б это стоило мне жизни.
— Судно!
Голос, как клубок дыма — слабый, невнятный. Потом в нем слышится отчаяние.
— Судно! Пожалста, судно…
Эльва Жардин вытягивает свою морщинистую шею, как старый матрос, высматривающий землю.
— Вот те на. И где же у нас медсестра? Сестра! Ау! Миссис Доберайнер просит судно!
— Сейчас, — невозмутимо отвечает сестра, находящаяся где-то поблизости. — Уже иду.
— Вы бы поторапливались, — говорит Эльва Жардин, — а не то понатворим мы тут делов.
Приходит медсестра, сдвигает занавески. Вид у нее уставший.
— Персонала сегодня не хватает, и как назло всем до одного нужно судно. Немудрено к кому-нибудь не успеть. Ну вот, миссис Доберайнер.
— Danke vielmals. Tausend Dank. Sie haben ein gutes Herz[22].
Эльва Жардин выбирается из кровати:
— Попробую-ка я до туалета на своих двоих доковылять.
