Маргарет Лоренс - Каменный ангел
Медсестра выглядывает из-за занавески:
— Погодите, миссис Жардин. Я помогу.
— Сама справлюсь. Вот, видите? Вроде получается!
— Молодец. Ну что, сами?
— Ежели что, я вас крикну, не волнуйтесь.
Согбенная, она уходит, ступая шатко и придерживая руками живот.
Медсестра заканчивает с миссис Доберайнер.
— Как вы, миссис Шипли?
— Сегодня, пожалуй, получше. Недавно выпила таблетку, и сейчас все неплохо. А скоро она выписывается, эта миссис Жардин?
— Она-то? — Медсестра, кажется, удивлена. — Совсем не скоро. Пока еще только одну операцию сделали. А чтоб вылечиться, еще две нужно, и то если ее вообще можно вылечить.
— А что с ней? Чем она болеет?
— Да много чем, — неопределенно отвечает медсестра, как будто жалея, что вообще что-то мне рассказала. — Не берите в голову. Лучше отдыхайте, хорошо?
— Да-да. Буду отдыхать. Больше я сейчас все равно ни на что не гожусь.
— Не надо так настраиваться, — говорит она.
Уже у двери она оборачивается:
— Может, вам судно, пока я здесь?
— Нет, спасибо. До туалета я легко дойду сама.
— Даже не думайте, — она, кажется, возмущена. — Вам нельзя.
— Но я же могу. Запросто. Если уж это крохотное создание может, я-то чем хуже?
— Нельзя, — говорит медсестра. — Это не одно и то же. Вам вставать не разрешается.
Неужели у меня все еще хуже, чем у Эльвы Жардин, этого хиленького гнома?
— Меня же скоро выпишут? Мне уже намного лучше. Скоро уже домой?
— Посмотрим. А сейчас — отдыхайте.
— Отдохну я сами знаете где.
— Не надо так настраиваться, — повторяет она.
— Надо смотреть в будущее с оптимизмом, вы хотите сказать?
— Именно, — отвечает она.
Она смотрит на меня в удивлении, как будто не может понять причину моего горького смешка. Затем пожимает плечами и уходит. Эльва Жардин возвращается и усаживается на стул рядом со мной.
— Поболтаем? — предлагает она и тут же набрасывается на меня, как крохотный ястреб. — Сильно болит, дорогая?
— Ну… болит. То хуже, то лучше.
— Понимаю. Ну так вот, если совсем невмоготу, вы бузите. Тут не пошумишь, так и ничего не получишь. Главное — все говорить доктору на обходе. Без его свиста вам даже аспирину не дадут, понимаете? Без разрешения и головы не помыть. Тут, милочка, хочешь жить — умей вертеться. Я здесь уж три месяца как. Меня ж к операции этой много недель готовили.
— Три месяца? Так долго?
— Разве ж это долго? Миссис Доберайнер, та вообще здесь семь месяцев торчит. Бедняга, все никак не отмучится. Тут одна санитарочка есть — такая крепенькая, она еще сок разносит, помните? Так вот, она немка. Она и рассказала мне, что говорит миссис Доберайнер, когда не поет эту свою песню.
— И что же?
— Молится о смерти, — сообщает миссис Жардин мерзким голоском, в котором слышится радостное предвкушение моего ужаса. Она откидывается на спинку, складывает ручонки и смотри на меня в ожидании моей реакции.
— Я бы так не смогла, уж не знаю как вы, — говорит она. — Хотя, конечно, все может быть. Ну а главная по молитвам у нас миссис Рейли. День и ночь молится.
Она снова наклоняется ко мне и доверительно продолжает:
— Она думает, кроме нее, никто молиться не умеет. Забавно, правда? Зато она добрая. Последнюю рубаху отдаст. Мы с ней подружки. Я ее поддразниваю. Я, говорю, тоже молюсь, так и знайте, старая католичка. Она, конечно, вежливо улыбается, а сама не верит мне.
Она тихонько гогочет, а потом начинает петь:
Господь меня зовет лучом Ему светитьНе выйдет лучик из меня, тудыть-растудыть…[23]
Дальше она не поет.
— Это я так хулиганю. Что ж поделать, если иногда она меня выводит из себя. А все потому, что не расстаемся — так оно всегда и бывает. Том всегда этот гимн пел с такими словами, только еще хуже, ну, вы понимаете. Он никогда церковь не жаловал. А я не такая: для меня церковь — это вечное дыхание, вот как. Во Фрихолде я тридцать лет ходила в воскресную школу.
— Так вы из Фрихолда?
— Из него самого. Неужто вы про него слыхали?
Не подчиняясь разуму, сердце мое тает.
— Ну а как же? Я сама из Манаваки. А это всего двадцать пять миль от Фрихолда, верно?
— Что-то вроде того. Ну и дела. С Манаваки, говорите? Много кого я знала с Манаваки. Мы с Томом жили во Фрихолде на ферме. Семью Перлов знаете?
— Конечно. С Генри Перлом мы учились в одном классе. Очень хорошо их знаю.
— Чудеса, да и только! Старшенькая моей сестры — Дженис ее зовут — вышла за Боба Перла. Сын старика Генри, получается?
— Младший, кажется. У Генри было три сына. Надо же, как интересно. И как же поживает Боб?
— Вроде бы у него своя лавка во Фрихолде, если ничего не поменялось, — рассказывает она. — Все у него было чин чинарем. Четверо детишек у них. Сейчас я уже и не знаю толком, как там во Фрихолде дела. Сестра моя пять лет как померла.
— Я прекрасно знала Перлов. Хорошая, работящая семья.
— Ну Боб-то уж точно был работящий, что верно, то верно. Сестра моя больно его любила. Во Фрихолде поговаривали, что манавакские нос задирают, но про Боба такое ни в жисть никто не сказал. Золото мужик. Никогда от Фрихолда нос не воротил, а городок-то наш помельче Манаваки будет.
— Так вы говорите, у вас была ферма?
— Угу. А вы, поди, городская?
Как это ни глупо, я радуюсь тому, что она подумала про меня именно так.
— Как вам сказать… Не совсем. Я выросла в городе. Но у мужа была ферма.
— Вот как? А давно он умер?
— Давно.
— Тяжко вам, наверное, было, — говорит она. — Моя мать овдовела в тридцать лет. Разве ж это жизнь.
Наши взгляды встречаются. Я чувствую к этой женщине дружеское расположение.
— Он был очень крупным, — рассказываю я. — Силен, как вол. Борода черная, как вороново крыло. Красивый был мужчина, очень красивый.
— Иногда лучшие уходят первыми, — говорит она. — А что тут попишешь, судьба ваша такая. Мы с Томом везунчики. Ни разу в жизни не разлучались, пока я сюда не попала. Скряга он тот еще, Том-то мой, но за это ему, может, еще и спасибо сказать надо, иначе кто знает, где бы мы сейчас были.
Она наклоняется и смотрит мне в глаза.
— Силов у вас, похоже, маловато. Завтра как доктор придет, не забудьте попросить у него укольчик. Пока не попросите, шиш вы чего получите, уж поверьте мне на слово.
Я вынимаю руку из-под простыни и беру ее за тощую кисть.
— Не знаю, как вас и благодарить, миссис Жардин.
— Забудьте. Постарайтесь хорошо отдохнуть ночью. Если нужна будет медсестра, так вы меня будите, а уж я ее позову. Меня трудно не услышать. Я ж не знамо сколько лет пела в хоре при баптистской церкви во Фрихолде.
— Вы… — я не знаю, что хочу сказать и как мне это выразить. — Вы очень добры, миссис Жардин.
— Мы ж обои фермерши из прерий, нам надо держаться вместе. А давайте вы будете звать меня Эльвой? Мне так привычней.
— Меня зовут Агарь.
— Вот и ладненько, Агарь. Увидимся утром.
Сколько лет прошло с тех пор, как меня называли по имени? Она ковыляет к своей койке.
— Доброй ночи, миссис Рейли, — говорит она. — Хороших снов, дорогая.
— Господь с вами, — сквозь сон отвечает гора.
Но вот свет выключен, и воцарившаяся тьма гасит разговоры между койками. Каждая из нас проживает свою ночь; одурманенные лекарствами, мы погружаемся в полудрему и плаваем в полной темноте, иногда всплывая на поверхность, где слышны голоса. Если посмотреть на яркий свет, а потом закрыть глаза, можно увидеть лазоревые и алые штрихи на черном фоне. Так же и голоса: они как обрывки воспоминаний, написанные маслом на тени. Я уже не боюсь их, как раньше. Теперь я знаю, откуда они. С дальних коек до меня доходит лишь невнятное бормотание. Соседние я знаю по именам. Я все перебираю и перебираю имена в памяти, стараясь запомнить. Миссис Рейли, миссис Доберайнер, миссис Жардин. Не могу вспомнить имя последней. И ведь знала же. Ида? Эльвира? Мужа ее зовут Томом, и у них была ферма во Фрихолде. Не спится. Сознание путается, но боль не дает спать.
— Сестра…
Я зову снова и снова, и наконец она приходит. Ох, не хотят к нам спешить молодые девчонки.
— Лекарство… Дайте хоть что-нибудь. Болит… вот здесь…
— О Господи, — вздыхает она. — Могу дать вам еще таблеточку, но про укол доктор не распоряжался, вы уж извините.
Нужны мне ее показушные извинения.
— Если б вы знали…
— Мне правда жаль, — говорит она. — Но я не имею права…
— Нет вам до меня дела. Не у вас же болит. Ох, посмотрела бы я на вас…
Я и сама слышу упрек в своем голосе, и мне за него стыдно. Но остановиться я не в силах.
— Плевать вы хотели на меня…
Она приносит таблетку. Я выхватываю ее у нее из рук, как будто она ни за что не отдала бы ее по доброй воле. Она подает мне воды и уходит. Боль стихает, но теперь мне не дает покоя совесть.
