Пьер Леметр - До свидания там, наверху
Но страх ввязаться в столь безумное предприятие был во всяком случае сильнее, чем жажда женщины, порой неистово терзавшая Альбера. Выжить на войне, чтобы очутиться в тюрьме, – разве есть женщина, из-за которой стоит идти на такой риск?! Хотя если посмотреть на девушек в иллюстрированных журналах, то, похоже, многие из них того стоили.
– Подумай, – сказал Альбер как-то вечером, – неужто ты думаешь, что я, подскакивающий при каждом стуке в дверь, ввяжусь в такую аферу?
Поначалу Эдуар отмалчивался, продолжая рисовать, чтобы проект двигался своим чередом, но он понимал, что время работает против него. К тому же, чем больше они говорили об этом, тем больше у Альбера возникало доводов против.
– И потом, даже если удастся продать эти твои воображаемые памятники и муниципалитеты выплатят аванс, сколько мы заработаем? – двести франков сегодня, двести завтра, а ты говоришь «золотое дно»! Идти на такой риск, чтобы получить гроши, вот уж спасибо! Чтобы смыться с кругленькой суммой, нужно, чтобы все деньги поступили одновременно, а это невозможно, твой план не прокатит!
Альбер был прав. Покупатели рано или поздно сообразят, что за предложением кроется дутое предприятие, придется делать ноги с тем, что удастся собрать, то есть практически ни с чем. И, размышляя обо всем этом, Эдуар придумал одну уловку. Как ему казалось, превосходную.
11 ноября следующего года в Париже…
В тот вечер Альбер, возвращаясь с Больших Бульваров, нашел на тротуаре фрукты в дощатом ящике; он удалил попорченные места и сделал из мякоти сок; в конце концов, мясной бульон каждый день – это приедается, а выдумать что-то еще не получалось. Правда, Эдуар съедал все, что ему давали, с этим проблем не было.
Альбер отер руки о фартук и склонился над газетным листом – после возвращения с фронта зрение у него ухудшилось, будь у него лишние деньги, он обзавелся бы очками. Ему пришлось поднести страницу к глазам:
11 ноября следующего года в Париже Французским государством будет возведен монумент Неизвестному Солдату. Примите и вы участие в этом праздновании и превратите благородный жест в неслыханное единение нации, открыв в тот же день монумент в вашем родном городе.
– Все заказы могут поступить до конца этого года, – сделал вывод Эдуар.
Альбер покачал головой. Ну ты совсем спятил. И вернулся к своим фруктам.
Во время бесконечных обсуждений плана Эдуар доказывал, что на полученную от продаж сумму они оба могут отправиться в колонии. Вложиться в выгодное дело. Навсегда избавиться от нужды. Он показывал ему картинки, вырезанные из журналов, или принесенные Луизой почтовые открытки с видами Кохинкина, лесозаготовок, где, на фоне тащивших деревянный брус туземцев, довольно улыбались колонисты-завоеватели в пробковых шлемах, откормленные, как монахи. Европейские автомобили с сидящими там женщинами в развевающихся на ветру белых шарфах, едущие по освещенным солнцем долинам Гвинеи. Реки Камеруна и сады Тонкина с обильной растительностью, выплескивающейся из керамических вазонов, речные суда Сайгона, на которых красуются гербы французских поселенцев, и великолепный губернаторский дворец, Театральная площадь, снятая в сумерках, а на ней мужчины в смокингах, женщины в длинных вечерних платьях, сигареты в длинных мундштуках, охлажденные коктейли, казалось даже, что слышен оркестр, казалось, тамошняя жизнь легка, дела необременительны, состояния растут на глазах в тропическом климате. Альбер делал вид, что интерес его носит чисто туристический характер, однако задержался чуть дольше необходимого на снимках рынка в Конакри, где высокие юные негритянки, с обнаженными грудями и скульптурными формами, прохаживались с ленивой чувственностью; он отер ладони о фартук и вновь пошел в кухню.
Вдруг он остановился:
– И кстати, скажи, у тебя есть деньги, чтобы отпечатать твой каталог и разослать его в сотни городов и деревень?..
На это Эдуар, у которого был ответ на многие вопросы, так и не нашел, что сказать.
Чтобы вогнать гвоздь поглубже, Альбер отправился за кошельком, высыпал монеты на покрытый клеенкой стол и пересчитал их.
– Лично я могу выдать тебе аванс: одиннадцать франков шестьдесят три сантима. А у тебя сколько?
Это было низко, жестоко, бессмысленно, у задетого за живое Эдуара не было ровно ничего. Альбер не воспользовался достигнутым преимуществом, он сгреб мелочь и вернулся к сковородке. В тот вечер они не обменялись больше ни словом.
Наступил день, когда Эдуар исчерпал свои доводы, так и не убедив своего товарища.
Это было «нет». Альбер не передумает.
Время шло, каталог, почти законченный, требовал лишь нескольких уточнений, оставалось его напечатать и разослать. Но предстояло все остальное: организация дела, огромная работа – и ни гроша за душой…
Что от всего этого осталось у Эдуара? – серия бесполезных рисунков. Он совершенно пал духом. На сей раз ни слез, ни скверного настроения, ни упрямства – он чувствовал себя оскорбленным. Его замысел провалил мелкий клерк во имя священного реализма. Вновь повторялась вечная борьба художника и буржуа; это, с небольшими различиями, была такая же война, как та, против отца, которую он проиграл. Художник – это мечтатель, следовательно, бесполезный человек. Эдуару казалось, что за фразами Альбера он слышит слова отца. Перед тем и другим он чувствовал, что его низводят до положения приживала, ничтожного существа, посвятившего себя пустому времяпрепровождению. Он был терпеливым, объяснял, убеждал, но не преуспел; то, что разделяло их с Альбером, крылось не в разногласиях, но в различии культур; он считал, что Альбер мелок, жалок, в нем нет ни размаха, ни честолюбия, ни безумства. Альбер Майяр являлся одной из разновидностей Марселя Перикура. Тот же тип, только денег меньше. Эти двое, напичканные предрассудками, сметали все живое, что было у Эдуара, они убивали его.
Эдуар кричал, Альберт сопротивлялся. Завязалась ссора. Эдуар стукнул кулаком по столу, пронзая Альбера взглядом и исторгая хриплые угрожающие звуки. Альбер промычал, что он провел четыре года на войне и не станет отправляться в тюрьму.
Эдуар опрокинул оттоманку, которая не выдержала атаки. Альбер кинулся к диванчику, единственной вещи, которой он дорожил, так как только она придавала этой обстановке некоторый шик. Эдуар издавал яростные, неожиданно мощные крики, слюна брызгала из его разверстой гортани, поднимаясь из чрева, будто извержение вулкана.
Альбер собирал обломки оттоманки, твердя, что Эдуар может разнести хоть весь дом, это все равно ничего не изменит. Оба они совершенно не годятся для подобных дел.
Эдуар продолжал кричать, хромая, он расхаживал широким шагом по комнате, локтем выбил стекло, грозя швырнуть на пол те несколько тарелок и чашек, которые у них были; Альбер накинулся на него, схватил за талию, они грохнулись на пол и покатились.
Они возненавидели друг друга.
Альбер в беспамятстве ударил Эдуара в висок, тот ответил пинком в грудь, отбросил его к стене, почти лишившегося чувств. Они вскочили на ноги одновременно. Эдуар отвесил Альберу пощечину, тот ответил ударом кулака. Прямо в лицо.
А ведь Эдуар находился прямо напротив.
Сжатый кулак Альбера угодил в зияющую полость на его лице.
Углубившись почти по самое запястье.
И застыл.
Альбер в ужасе смотрел на свой кулак, погрузившийся в лицо товарища. Кулак будто пронизал голову насквозь. А над запястьем был изумленный взгляд Эдуара.
Они, парализованные, стояли так несколько секунд. Потом услышали крик. Оба повернулись к двери. Луиза, прижав руку ко рту, в слезах смотрела на них; затем убежала прочь.
Они расцепились, не зная, что сказать.
Потом неловко отряхнулись. И долго виновато молчали.
Оба понимали, что всему конец.
Их отношения не могли устоять перед этим кулаком, врезавшимся в лицо. Альбер будто пытался прорвать его. Этот жест, это ощущение, эта чудовищная близость – все выпадало из порядка вещей, рождало головокружение.
Гнев их был различен.
Или же выражался по-разному.
Эдуар на следующее утро собрал вещи. Достал ранец. Он взял только одежду и не притронулся больше ни к чему.
Альбер отправился на работу, так и не придумав, что сказать. Последнее, что он видел, была спина Эдуара, собиравшего пожитки, медленно, как человек, который еще не окончательно решил, что уйдет.
Весь день Альбер расхаживал с рекламой на спине, перебирая печальные мысли.
Вечером его ждала короткая записка: Спасибо за все.
Квартира показалась Альберу пустой, как его жизнь после ухода Сесиль. Он знал, что время лечит, но с тех пор, как он выиграл войну, у него создавалось такое ощущение, будто он проигрывал ее каждый день.
