Станислав Говорухин - Вертикаль. Место встречи изменить нельзя
— Когда мне прийти?
Поскреб ногтем небритую щеку:
— Ну… придите через два дня…
— Какие два дня! — возмущаюсь. — Тут работы на полчаса! У меня вечером поезд…
— Хорошо. Придите через полчаса, и уже будут готовы…
Прихожу через полчаса. Набойки готовы…
— Сколько я вам должна?
— Ну… — опять поскреб щеку. — Дайте мне три рубля…
— Какие три рубля?! Тут работы на пятьдесят копеек…
— Какая вы скандальная женщина! Дайте мне три рубля… Я вам дам два пятьдесят сдачи…
Поселили нас в «Куряже». Гостинице Одесской киностудии. «Куряжом» ее обозвал кто-то из предыдущей, хуциевской гвардии, — так называлась колония малолетних преступников в «Педагогической поэме» Макаренко. «Куряж» начинал жить ночью. Часов в 12 вдруг все поднимались и шли на море, спускались по крутому обрыву и купались голыми.
Пушкин:
…С крутого берега сбегая,Уж к морю отправляюсь я.Потом за трубкой раскаленнойВолной соленой оживленный,Как мусульман в своем раю,С горячей гущей кофе пью.
Трубку я тогда еще не курил, и пили мы, конечно, не кофе, а «Шабское, Алиготе» и «Перлина Степу».
Почти в каждой комнате «Куряжа» на стене карандашом был нацарапан телефон «Скорой помощи»: 25–05 — 09 — милая безотказная девушка Надя.
Костя Ершов, актер и режиссер, жаловался мне:
— Всю ночь не спал. Сосед-армянин привел ночью девушку, до утра они возились в своей кровати, и только слышалось оттуда: «Умоляю, ну!»
Однажды подхожу к «Куряжу», на стене объявление:
«Позор! Команда «Куряжа» проиграла команде двора со счетом 12:16».
Ну а дальше объявлялся состав новой команды: Менжевицкий, Чардынин, Говорухин… На воротах Крючков Николай Афанасьевич…
И далее — телеграммы от всех знаменитых футболистов с пожеланиями выиграть «Куряжу» решающую встречу. Игру эту мы с трудом выиграли. Против нас играли мальчишки девяти-десяти лет, среди них будущий знаменитый режиссер и продюсер Валера Тодоровский.
С короткометражками у нас, слава богу, ничего не получилось.
Вызывает нас директор киностудии Збандут Геннадий Пантелеевич (милейший человек, умница) и говорит:
— Горит сценарий, плохой, предупреждаю. Нет режиссера, возьметесь? Сдать надо в этом году, хоть тридцать первого декабря, хоть за пять минут до Нового года. Но — сдать! Иначе нам не дадут на следующий год пятую единицу, и придется увольнять народ. (Одесская киностудия должна по плану снимать пять фильмов в год, если четыре — то, соответственно, и бюджет меньше.) Ну как, беретесь? Вот сценарий, через час жду ответ…
И закрутилось. Уехали мы в Люсдорф (это рядом с Одессой) в Дом творчества, стали клепать свой сценарий. Работаем, читаем книжки про альпинистов, по вечерам ходим в подвальчик, где наливают сухой мускат, легкое, волшебного вкуса вино.
Прошла неделя. Смотрим — получается такая же дребедень. Ни сюжета толкового, ни характеров. Что делать?
Боря вызывает из Москвы своего товарища, Володю Максимова, замечательного русского писателя, будущего редактора парижского журнала «Континент».
Приезжает Максимов. Мы поговорили немного и пошли отметить приезд товарища. По дороге расхваливали наш мускат. Это была решительная ошибка.
Максимов запил. Пьяный Максимов — это очень страшно. Пришлось нам снять комнатку рядом с Домом творчества и поселить его там. Два раза в день мы навещали его. Обязанности наши были простыми. Утром и вечером мы приносили две бутылки «чернил» (червоне мщне — красное крепкое) и выливали ботинок. С постели он не вставал, мочился в ботинки, которые стояли у кровати…
Так создавался фильм «Вертикаль».
Теперь я понимаю, мы здорово рисковали. И если бы не счастливая идея пригласить и заразить любовью к горам Высоцкого (до этого он горы видел только в кино), если бы не Софья Губайдулина, великий композитор современности (это была ее первая работа), ничего бы из нашей лабуды не получилось, и никогда бы нам не стать режиссерами. И не увидели бы зрители ни «Пиратов XX века» (Борина картина по моему сценарию), ни «Место встречи изменить нельзя».
А «Вертикаль», кстати, мы сдавали худсовету 31 декабря за час до полуночи.
Одесский Привоз
На одесский Привоз (рынок) приезжие ходят не купить даже, а так — побродить, послушать…
Пожилая одесситка продает лавровый лист. Перед ней гора лавровых веников:
— Купи, купи, хозяйка. И в супчик положить можно, и в баньке попариться, и мужа погонять…
Покупательница перебирает пальцами крепкие лавровые ветки. Ногти у нее длинные, яркого алого цвета.
— А ногти-то, ногти! Хоть на елку вешай…
На прилавке лежат тощие, словно дрожащие от холода цыплята. Покупатель:
— Почем синенькие?
(В Одессе синенькими называют баклажаны.)
Рыбные ряды. Бычки, одноглазая камбала, ставридка… Раки. Огромные лиманские раки. В ведро входит от силы пятнадцать штук. Раки живые, зеленые; ведро дрожит от их шевеления, вот-вот упадет.
— Почем раки?
— Пятнадцать — ведро…
Это дорого, очень дорого. Покупатель немножко ошарашен ценой:
— Они что у тебя, стихами разговаривают?
Осень. Морозно по утрам. Здоровая, кровь с молоком, хохлушка продает мед. Руки у нее, шея, верхняя часть груди оголены, но все равно ей жарко — от нее чуть ли не пар идет. Перед ней на прилавке горшки с медом. Деревянной лопаточкой зачерпывает мед, мажет на палец покупателю, тот пробует — облизывает палец. Она:
— Мужчинам лучше этот… И жинка будет довольна, и суседке останется…
Мимо нее проходит негр-студент. Ему холодно; кутается в шарф, на голове зимняя шапка с опущенными ушами. Она:
— Шо, змерз… Маугли?
Пушкин
Все звали его Пушкиным. Даже директор киностудии, официальное лицо, забывал, что он Володя Мальцев. Когда должна была нагрянуть комиссия, он вызывал Пушкина и говорил:
— Пушкин, сгинь! Чтоб никто тебя не видел.
Даже мама. Ее спрашивали:
— Пушкин дома?
— Нету вашего Пушкина, — отвечала она.
В детстве был похож на великого арапа — курчавые волосы, смугл. (Сейчас-то уже нет — большая черная борода, седая грива волос.) Ну и одевался соответственно — смокинга не носил. Сегодня и внимания никто бы не обратил, а тогда…
Типичный одессит. Мог побренчать на гитаре, спеть что-нибудь чисто одесское. За шуткой в карман не лез.
Снимали мы «Робинзон Крузо». В Мюсери, на бывшей даче Сталина. Это в Абхазии, между Пицундой и Гудаутой. Жили в домиках, где прежде обитала охрана Великого Кормчего.
Дом, где жил Пушкин, назывался «Вигвам Мутного Глаза». Под окном росли чачевое дерево, опохмелов куст (по версии Пушкина). Каждый вечер «большая пирога» (это оружейная машина) и винваген (операторская машина, камерваген) уходили в ближайшую деревню за «огненной водой». Привозили в больших бутылях местную «изабеллу». Механик съемочной техники Келдыш (от слова Кела, Костя) брал десятилитровую емкость одной рукой за горлышко и разливал вино в стаканы.
Утром шли на работу. И ничего. Картина получилась.
У каждого была собака. На Кавказе много брошенных собак. И все породистые — пойнтеры, сеттеры, спаниели. Здесь хорошая охота, особенно осенью, — на перепелов. Поохотятся и уедут. А собаки остаются.
Осветитель Степан Моисеевич (мы его звали Стакан Моисеич, тоже выпить был не дурак) ставит осветительный прибор на горку. Надо подкопать ямку под ножку штатива. Зовет собаку: «Шарик, ищи!» Шарик, быстро перебирая лапками, роет ямку. Стакан Моисеич ставит ножку штатива — нет, мало. «Шарик, ищи!» Шарик копает ямку поглубже.
Конец мая. Кончилась неделя дождей, и все поперло вверх, все расцвело — и запахи, запахи немыслимые. Лагерь, где мы живем, окружает лес. Не лес, а настоящие джунгли. Пройти невозможно, деревья переплетены лианами. Какие-то диковинные цветы невообразимой красоты. Ночью по тропкам можно ходить без фонарика — миллионы ярко-зеленых светлячков освещают дорогу, кружатся в воздухе. Садятся на платье. Представьте, идет девушка, наряженная, как елка, — вся в зеленых огоньках.
Море уже теплое, можно купаться. Что мы и делаем в перерыве между съемками.
Лежит Пушкин на пляже — десять километров пустынной береговой линии — и сочиняет стихи:
…На берегу пустынных волнЛежал он, вин крепленых полн…
Пристает к моему помрежу, Милочке:
— Милочка, давай поженимся.
— Отстань…
Подходит пожилой реквизитор:
— Пушкин, дай рабочих…
Рабочих нет, и реквизитор это отлично знает. Какие могут быть рабочие в Грузии? За три рубля! Работать?.. Это сейчас грузинские эмиссары якобы от имени своего народа уверяют, что с Россией им было плохо. Но тогда грузины жили за счет России. Все республики (по сравнению с самой Россией) жили хорошо. Но грузины — лучше всех.
