Диана Чемберлен - Папина дочка, или Исповедь хорошего отца

Майкл указал на одну из коробок:

— Здесь написано «спальня». Я отнесу ее на место.

— Прекрасно. Спасибо.

Я смотрела, как он берет ее в руки. Прежде я любила его руки, любила больше, чем какую-либо другую часть его тела. Он каждый день занимался гимнастикой, и руки у него были натренированные. Майкл представлял собой редкое сочетание мозгов и мускулов. «Циркач с великолепным телом» — так отозвалась о нем одна моя подруга, когда мы вместе наблюдали за тем, как наши мужья играли с детьми в чьем-то саду у бассейна. Глядя на него сейчас, я не чувствовала ровно ничего.

Сделав несколько шагов к окну, я взглянула на успокаивающе незнакомый ландшафт. Там не было абсолютно ничего, что напоминало бы о моей живой, веселой, красивой девочке. «Вы хотите сбежать», — сказала мне Джудит, когда я рассказала ей о своем намерении снять эту квартиру. Тон ее не был обвиняющим, но я понимала, что она этой идеи не одобряет. Она не стала читать мне нотаций, как это делал Майкл. «Ты можешь убежать из дома, — говорил он, — но от себя самой тебе не убежать». Мне хотелось ударить его за эти слова. Мне опротивели его советы и его неодобрение того, как я переживала свое горе. Что из того, что я тоже не одобряла его переживания? У меня возникали серьезные вопросы, которые ему и в голову не приходили. Увижу ли я когда-нибудь Кэролайн? Где теперь ее душа? Я ощущала ее присутствие рядом со мной. Иногда я слышала ее голос. Когда я спросила Майкла, слышал ли он его, Майкл сказал «да, конечно» таким тоном, что я сразу поняла, что ничего он не слышал.

Майкл вернулся на кухню и встал рядом со мной у окна. Он обнял меня за плечи, и в этом прикосновении я почувствовала неуверенность. Он больше не знал, что я приму и от чего с раздражением отмахнусь. Джудит старалась возбудить во мне сочувствие к нему, но меня слишком поглощало сочувствие к самой себе. У меня не было сил обращать внимание на его потребности. Он стал кем-то, кого я когда-то любила, но теперь перестала понимать. Я знаю, что он мог бы сказать то же самое обо мне.

— Я беспокоюсь о тебе, — сказал он. Я ощущала тяжесть его рук на своих плечах. — Я думаю, мне не следовало тебе это позволять.

— Позволять? — Я скинула его руку с плеча и села на софу. Она была неудобная, жесткая, совсем непохожая на большую и мягкую софу у нас дома. — Кто ты такой? Мой отец?

— Когда ты вернешься на работу?

— Если ты еще раз задашь мне этот вопрос…

Я пыталась вернуться на работу. Продержалась там полдня. Ошиблась с лекарством, и эта ошибка могла стоить больному жизни. Я сняла белый халат, передала рецепт другому фармацевту и, не оглядываясь, вышла из аптеки.

— Ты намереваешься сидеть здесь, в этом… — Он жестом обвел эту совмещенную гостиную-столовую-кухню. — Это меня пугает, Эрин.

Он смотрел мне прямо в глаза, и в его глазах я видела тревогу. Я уставилась на свои руки, лежавшие на коленях.

— Со мной все будет хорошо, — сказала я.

— Тебе надо перестать обдумывать каждую подробность случившегося, как ты это все время делаешь.

Он говорил так, словно сообщал мне нечто новое, а не то, что повторял десятки раз.

— Ты должна перестать спрашивать себя «А что, если?..». Это произошло. Это случилось. Тебе необходимо это признать.

Я встала.

— Тебе пора. — Я подошла к двери. Ведь я и приехала сюда, чтобы больше этого не слышать.

Он бросил на меня последний растерянный взгляд, прежде чем подойти к двери. Я ее открыла перед ним, и он наклонился меня обнять.

— Ты меня ненавидишь, — прошептал он в мои волосы.

— Ну конечно, нет, — прошептала в ответ я, хотя бывали моменты, когда я его действительно ненавидела. Я могла честно сказать, что он был единственный, кого я когда-либо любила, и, если бы кто-нибудь сказал мне, что мы однажды разойдемся, я бы ответила, что они нас плохо знают. Но мы все-таки разошлись. Дальше некуда.

— Пока, — сказала я.

Я уже закрывала за ним дверь, но в охватившей меня внезапно панике снова распахнула ее.

— Не трогай ее комнату! — крикнула я ему вслед.

Он не обернулся, только махнул рукой, давая понять, что он меня слышал. Я знала, что ему больно, быть может, очень больно. Но я знала и то, что он справится с этой болью. Он придумает какую-нибудь новую игру, займется каким-нибудь проектом. Он с головой погрузится в дела. Уж он-то, конечно, не будет думать о прошлом. Он не умеет. Для меня это стало искусством. Не преднамеренно. Так случилось. Моя мысль начинала над чем-то работать — например, составлять список продуктов, которые надо купить в бакалее, — и, прежде чем я успевала это осознать, я снова начинала вспоминать каждую подробность случившегося, как будто я кому-то все это описывала. Кому я могла об этом рассказывать в своей голове? Мне было необходимо пережить все подробности того вечера, как людям, одержимым какой-то навязчивой идеей, необходимо, например, снова и снова мыть руки. Иногда мне казалось, что я схожу с ума, и я заставляла себя подумать о чем-то еще, но как только переставала делать усилия, я снова принималась за то же самое. Поэтому и привязалась к группе «Отец Харли с друзьями», которую я обнаружила в Интернете. Ее основал отец восьмилетней девочки Харли, погибшей в результате несчастного случая на велосипедной прогулке. Группа состояла из родителей погибших детей, с которыми я никогда не встречалась лицом к лицу, но знала лучше, чем кого-либо другого. Лучше, чем знала Майкла. Они меня понимали. Они понимали мою потребность снова и снова обращаться к прошлому. Я ежедневно проводила с ними целые часы, читая об их переживаниях и делясь своими. Я на самом деле полюбила некоторых из этих людей, которых никогда не видела. Я даже не знала, как они выглядят, но я стала считать их своими лучшими друзьями.

Так что теперь я была в безопасности. Я создала свой собственный мир, на новом месте, с новыми друзьями и в новой квартире. Я еще раз осмотрела комнату, осмысляя свое освобождение. Но вместо маленькой комнаты с новой мебелью я видела черный бархат неба, иллюминованную ленту пирса и сознавала, что, как бы далеко от дома я ни убежала, тот ужасный вечер навсегда останется со мной.

Глава 5 Тревис

Белла бежала впереди меня по пляжу, а я следил за блестевшим на солнце песком на подошвах ее туфелек. Праздник, День труда, уже миновал, и на пляже, кроме нас, почти никого не было. Волосы Беллы развевались наподобие флага, а ее розовая сумочка билась о бок. Дочка выглядела такой беспечной. Я хотел, чтобы она всегда чувствовала себя такой, какой она была сейчас. Беспечной и свободной. Поэтому я и привел ее сегодня на пляж, чтобы она могла побегать, как обычный ребенок. Мой разоренный дом был недалеко от пляжа, и обычно я водил ее сюда каждый день, но всю неделю после пожара, когда она в одночасье стала совершенно серьезной и растерянной, мы сюда не приходили. За одну ночь наша жизнь чудовищно изменилась. Я не хотел, чтобы Белла это сознавала. Но она была не куклой, а живым человеком. Она понимала, что все изменилось.

Мы жили у одной из церковных приятельниц мамы, Фрэнни, и нам приходилось плохо. У нее была куча внуков, постоянно носившихся из дома и обратно, и стая кошек, на которых, по моим предположениям, у Беллы могла возникнуть аллергия. Ясно, что Фрэнни приютила нас, потому что это было по-христиански, но мы ей мешали. Мы с Беллой спали на продавленном матрасе от софы, и ночью нас, по-моему, кусали блохи, но я не смел жаловаться. У нас не было других предложений, и Фрэнни трижды в день спрашивала, не нашел ли я другое жилье. Другим жильем стал автоприцеп, трейлер, стоявший в ряду других трейлеров вдоль шоссе. Это была комнатушка вроде консервной банки, и сильный порыв северо-восточного ветра мог покатить ее по дороге, но нам приходилось этим довольствоваться.

Там стояли двуспальная кровать, где могла спать Белла, и диванчик, который я мог приспособить для себя. Я думал, что маленьким детям можно спать с родителями, но в книгах, которые я прочитал, говорилось, что это не годится для детей старше трех лет. Дома Белла отлично спала в своей комнате. У Фрэнни, однако, другого выбора не было, и, в любом случае, Белла сейчас нуждалась в моей близости, как и я в ее.

Не знаю, что бы я сказал, если бы она еще раз спросила меня, когда вернется баба. Я уже говорил ей, что баба на небе и не может вернуться, и тогда Белла стала переживать, что бабу держат там взаперти или что-то в этом роде. Я объяснил ей про Бога и про то, какое хорошее место небо. Но потом испугался, не внушаю ли я ей, что смерть — это хорошо. А потом она стала расспрашивать меня, не уйду ли и я на небо, не оставлю ли ее. Фрэнни сказала мне, что я напрасно все усложняю. Она сказала Белле: «Твоя баба уснула на небе, и, когда ты станешь очень старенькой, ты ее там увидишь». Это, казалось, удовлетворило Беллу, по крайней мере, мне так казалось, пока час спустя она не спросила меня: «А можно нам сегодня увидеть бабу на небе?»