Игорь Сапожков - День Жизни
— Я… Мне кажется… — Ниночка опустила глаза, — задержка уже больше двух недель!
— У нас будет ребёнок?
— Ну Лёня, я пока ничего не знаю…
— Ура! — Лёнька вскочил и запрыгал по комнате! Пол задрожал, в комнату заглянула бабушка — У нас будет ребёнок! — продолжал прыгать Самосвал. Потом он сел на корточки напротив Ниночки и обнял её колени, — блин, мне же в армию, скоро…
— А у меня скоро выпускные экзамены…
Месяц пролетел в волнениях. Нина была беременна! В начале мая, Лёнька получил конверт из военкомата:
— Есть идея, — они сидели на парапете у реки, Самосвал мял в руках повестку, — помнишь, Лёху? Ну того с девятиэтажки, — Ниночка нервно кивнула, — у него сейчас желтуха, он в областной лежит. Я могу, ну например, поесть его ложкой, заболеть Боткина, потом 21 день в стационаре, призыв тем временем заберут. Я не могу тебя сейчас оставить!
— А может попробуем поговорить с военкомом, — без надежды в голосе, предложила Ниночка.
— Нет, даже пытаться не стоит, там на меня такие бумаги…
— Лёнечка, я боюсь… И что такое Боткина?
Вечером того же дня, Лёнька подобрал у окна палаты областной больницы, завёрнутую в газету алюминиевую ложку. На ужин Самосвал сварил макароны. Быстро проглотив их, он поехал к Ниночке, она выскочила во двор, прижалась к нему и крепко поцеловала его в губы…
Следующие две недели они не расставались, а потом Лёньку забрали в стройбат. Прямо у военкомата у Ниночки стала кружиться голова, как только автобус с призывниками скрылся за поворотом, она потеряла сознание. 21 день она провела в областной больнице с диагнозом «вирусный гепатит», а потом ещё три месяца сидела на специальной диете. Ниночкину золотую медаль не утвердили в РАЙОНО, на выпускной бал она не пошла из-за жуткого токсикоза. Зато в положенный срок, у неё родился мальчик, Андрейка…
* * *— И чем занимаемся, товарищи защитники Родины? — солдат разбудил невзрачный, как чугунная ванна, прапорщик Пойда!
— Занимаемся подготовку к обеду, — ответил за всех Жорик Пожарский, лёжа на носилках для бетона.
— Вы как разговариваете со старшим по званию? — Пойда на всякий случай отступил на пару шагов назад.
— Занимаемся подготовку к обеду, товарищ прапорщик! — повторил Жорик, но с носилок не встал.
— Три наряда вне очереди, за нарушение…
— Дык на мне уже червонец, а то и больше висит! — не дал ему закончить Пожар.
— Больше не меньше, отработаешь у меня кухне, не пережёвывай… — когда прапорщик нервничал, то коверкал русские слова.
— Я что здесь пережёвывать, мясо вы давно за нас пережевали, а капусту я не ем, козлоте вон отдайте…
Козлотой называли комендантский взвод, охраняющий мирных горожан от военных строителей. Прапорщик ещё немного помялся с ноги на ногу и ушёл. Никто так и не понял, зачем он приходил. Жорик сплюнул и швырнул ему в след окурок. Тем временем Пойда остановился у забора и стал о чём-то рассказывать старшему прапорщику Шматько, обиженно кивая головой в сторону сонных солдат. Тот разводил руки и понимающе кивал в ответ.
— Пацаны, кто нибудь знает, почему в Америке верблюды одногорбые? — Пожар внимательно изучал пустую пачку от сигарет «Camel», — вот я в Киевском Зоопарке верблюда видел, так у него два горба, как положено, а здесь одногорбый какой-то, такие разве бывают?
— Бывают и не такие, — растягивая слова, ему ответил Али, — я как-то в увольнении, трёхгорбово видел, да…
— Ага, в ментовской форме… — добавил Вали. Они переглянулись и захохотали.
— Да и вообще странно как-то звучит — сигареты «Верблюд», — не обращая внимание на смех, продолжал размышлять вслух Жорик, — ещё бы Жирафой назвали…
Пожарский давно ушёл, Али и Вали продолжали смеяться.
* * *Прапорщик Карл Пойда, всегда и всем был доволен. Всегда и всем! С таким настроением он пережил сталинские годы «бей своих, чтоб чужие боялись», затем Хрущёвские «обгоним и перегоним», теперь вот он уверенно двигался «к победе Коммунистического труда». Всё изменилось в одночасье, когда его любимую пивную у стадиона, после ремонта неожиданно переименовали с простого и понимаемого слова «Берёза» в модное, западное — «Коктейль-Бар». И хотя, кроме названия, ничего не поменялось, прапорщик насторожился. Напротив бара, как и до ремонта, плескалась никогда не высыхающая лужа. Весной в ней стояла дождевая вода, зимой талая, всё остальное время водопроводная. Расписание работы бара было засекречено не меньше, чем планы генерального штаба. Признаком того, что бар открыт, были плавающие в луже пьяницы, их как и раньше называли «подберёзовики». Сердобольные горожане вылавливали их и усаживали на тротуар прислоняя спинами к станам домов. Каждый раз возвращаясь со службы и проходя мимо пивной, резкое как гонка вооружения, название заведения, расстраивало патриотические чувства сверхсрочника. Он никак не мог пересилить себя, зайти вовнутрь, как раньше сесть за столик у окна, ослабить форменный галстук, заказать пивка для рывка… Пойда изменил маршрут, это не помогло. Ему становилось неуютно в собственном городе, городе где он родился и вырос, в городе где выбрал замечательную профессию. Ему стало некомфортно на знакомых с детства улицах, ему вдруг показалось, что этот город у него хотят отнять… Он навестил старого друга, прапорщика Николая Малинина. Тот был давно на пенсии, ещё с вьетнамской компании. Карл думал о своём и слушал, Николай рассказывал как был в плену у милитаристов, как он даже под пыткой не выдал своего имени, а всё время повторял заученное на политзанятиях — Мао Ли Нинь. Как его пытали он не рассказывал, говорил только, что в плену первый раз в жизни попробовал апельсиновый сок.
Всё стало на место, до боли родным и знакомым, когда однажды в окне отремонтированного помещения, появилась сделанная на листке тетрадной бумаги, строгая надпись: «ПИВА НЕТ». Пойда тут же зашёл в бар. В помещении пахло одеколоном. На полках позади прилавка, где до ремонта стояли трёхлитровые бутыли с берёзовым соком, красовались спортивные кубки и красные вымпелы с золотым профилем Ленина.
— Пиво есть? — спросил Пойда, сделав вид, что не обратил внимания на записку в окне.
— Нету… — от тембра голоса, испуганно звякнули друг о дружку, скучающие на подносе стаканы. Потом из-за прилавка появилась женщина. Она ярко зевнула, показав посетителю два ряда крепких, нержавеющих зубов. К её замызганному переднику был приколот комсомольский значок, хотя судя по её уставшим плечам, она давно перевалила за комсомольский возраст. Взносы она платила исправно и связываться с ней даже в Главке Общепита никто не желал — её папа служил заместителем начальника городского, паспортного стола.
— А какое вино в ассортименте? — продолжал интересоваться прапорщик.
— Нету… — комсомолка прищурилась и гордо приподняла подбородок, словно только что, одержала маленькую, но очень важную победу.
— А что есть? — не терял надежду Карл.
— Есть кефир… Между прочим нашего, Ордена Трудового Красного Знамени, молокозавода имени революционного матроса Железняка, — неожиданно разразилась она длинной фразой.
— Свежий?
— Позавчерашний…
— Налей сотку…
Сервис превзошёл все ожидания. Через минуту к столику подскочила бойкая барменша, ловко протёрла его влажной тряпкой, оставляя радужные разводы и установила напротив Пойды, стакан до половины заполненный, чем-то серым… Прапорщик огляделся, его трезвые зрачки, выхватили из прочих предметов телевизор, прикрученный к полке стальными скобами. Звук был выключен, на экране, один из членов политбюро, будто рыба в аквариуме, беспомощно открывал-закрывал рот. Не обращая внимания на «слугу народа», Пойда не таясь достал из внутреннего кармана пузатую, зелёную флягу, взвесил на руке и зачем-то взболтнул её. Затем он филигранно, по стеночке сосуда, что бы не смешать две консистенции долил самогоном из фляги стакан до самого края. Рука не дрогнула, вопреки всем законам физики, жидкость небольшой аркой возвышалась над стаканом. Настроение у Пойды стало улучшаться. Он посмотрел на девушку, в надежде, что она оценит его ловкость, но комсомолка увлечённо читала.
— Что читаешь, барышня?
— Гиви Мопасяна, — не отрывая глаза от книги проговорила она в ответ и добавила со вздохом, — за любовь пишет, может читали?
Прапорщик не стал отвечать. Он подождал ещё мгновение, затем шумно выдохнул, жадно схватил стакан и по-гусарски браво влил в себя его содержимое. Самогон стремительно исчез, ему вдогонку лениво стекал кефир. Пойда минуту сидел с закрытыми глазами, крепко сжимая стакан в руке. Его душа дрожала от счастья, захотелось одновременно петь и драться.
Девушка наконец-то оторвала глаза от книги и дождавшись, пока посетитель поставит пустой стакан на стол, произнесла:
