Сулейман Файяд - Живой мост
«Не огорчайся! Я тебе помогу!» — шепнул мой приятель Атыйя и пояснил, что винтовку нужно было поймать, а затем бросить товарищу. «Держи!» — крикнул он, бросая свой винчестер. Я на лету схватил винчестер и что было сил швырнул в Антару:
«Держи!»
Антара шутя поймал винтовку — рука легла точно посередине деревянного ложа, — крикнул: «Держи!» — и снова бросил мне ее в лицо.
Но меня теперь было на этом не провести. Винтовка пошла по кругу.
Тренировки продолжались до захода солнца, с тремя перерывами на завтрак, обед и ужин. Я похудел, окреп, стал легко переносить дневную жару и ночной холод.
В группе появился новый боец. Это был толстый, неуклюжий парень. Бегать он не мог, задыхался. Антара принялся гонять его с особым усердием.
«Увидите, каким будет через пару недель! — говорил он, когда мы заступались за товарища. — Дайте мне чахоточного, и я его вылечу лучше любого врача».
Наступила моя очередь нести учебную караульную службу. На вторую ночь я залег перед блиндажом, возле мешков с песком. Впереди, за колючей проволокой, простиралась равнина. Вдруг залаяла собака. По диску выкатавшейся из-за дальнего холма луны поползли зловещие тени. Передо мной что-то зашевелилось. Я нажал на курок.
Утром Антара построил нас.
«Кто стрелял на посту?»
Я сделал шаг вперед.
Антара прищурил глаза — у него была такая привычка — и распорядился:
«Бойцу Абдалле до конца обучения боевых патронов не выдавать. — И добавил: — А то он всех служебных собак перестреляет».
В декабре я начал нести настоящую боевую службу. Меня поставили охранять склад с обмундированием. Боеприпасов дали — бери сколько хочешь. Ночь была спокойная. Я прилег возле наблюдательной вышки — палец на спусковом крючке — и стал глазеть на звезды. Сколько их было в ночном небе! Сияли они веками, тысячелетиями и будут сиять вечно. В дни войны и в дни мира. Что им до наших забот и тревог!
Вдруг слышу, будто кто провизжал: «Мусульманин, сдавайся!»
Какое-то движение, шорох. Я тотчас дал очередь.
Взметнулись лучи прожекторов, зашарили по холмам. Ко мне подбежали караульные:
«Чего стрелял?»
«Вражеский лазутчик!»
Мы поползли вперед. «Не приведи аллах, если я снова укокошил собаку, — со страхом думал я, продвигаясь по‑пластунски. — Но ведь собака не визжит: «Мусульманин, сдавайся!» А может, мне все это почудилось?.. Не пора ли поехать в город к психиатру?» Тело убитого было еще теплое. Мы поволокли его к вышке. Но лучше бы оставили в песке! Скольких бы шуток я тогда избежал! Моим первым поверженным врагом была женщина. У них и женщины воюют.
Убить меня она могла очень просто. Но ей, видимо, нужен был «язык», и тут она допустила оплошность. Наверно, долго следила за мной и не могла предположить, что, наблюдая за звездами, я держу палец на спусковом крючке…
…Ночь выдалась трудная, черная. Звезды скрылись за облаками. С моря дул легкий западный ветер, неся горькие ароматы апельсиновых и лимонных деревьев.
Я спал и слышал нарастающий шум. Это шли танки. Их поддерживала пехота. Линия обороны была прорвана. В командный пункт попал крупный снаряд. Атыйя бросился туда, мимо горящего танка. Проволочные заграждения не сдержали пехоту.
«Как хочется пить! О, как хочется пить!»
Я шел по боковому ходу окопа, слышал стоны. Возле камня лежал раненый солдат в израильской форме. Я сходил за водой — она была поблизости в запасном бочонке, — принес флягу, смочил ему губы.
Он открыл глаза, с минуту смотрел на меня и вдруг схватил автомат.
«Опомнись! — закричал я. — Если ты убьешь меня, кто принесет тебе воды? Ты умрешь от жажды!»
Он отвел дуло и потерял сознание.
На всякий случай я взял автомат. Израильтянин вскоре очнулся. Он был коренной житель Иерусалима и свободно говорил по‑арабски.
«Ты убьешь меня?» — спросил он.
«Нет, не убью. Ты скажи: зачем вы сюда пришли? Все равно вы не сможете удержать захваченные земли!»
«Удержим!»
«Каким образом?»
«Мы сильнее».
«Нет, мы сильнее».
«Вы? — удивился он. — Как это может быть?»
«Нас больше».
«Ах, больше… — протянул он. — Это еще ничего не значит. К нам приедут братья со всего света».
Я помолчал, обдумывая его слова, и спросил:
«Вы хотите нас уничтожить? А как же ваш гуманизм?»
«Чего? Гуманизм?! — передразнил он. — Нам нужна земля. Здесь останется сильнейший, и это будем мы. Вы должны отдать нам землю, или…»
«Что «или»?»
«Или вы будете перебиты! Слышишь, перебиты!» — повторил он, подтягиваясь ко мне, и неожиданно ухватился рукой за автомат.
«Пусти!» — крикнул я и рванул автомат. Израильтянин едва устоял на ногах.
— Ты что, рехнулся?! — заорал он не своим голосом и мгновенно исчез, словно провалился сквозь землю. В тот же миг я увидел перед собой встревоженное лицо сержанта Салаха.
— Ну и силища! — ворчал сержант, отряхивая с куртки песок. — Так и убить можно! А мне показалось, что ты спишь. Думал, возьму оружие… Время караула истекло. Тебя сменит Атыйя.
В темноте засветился кончик сигареты. То ли Селах и в самом деле не заметил, что я уснул, то ли пожалел меня — на следующий день я должен был идти в первый бой.
Засаду мы устроили в лощине между двух холмов с пологими склонами. По лощине проходила дорога, которой иногда пользовались израильтяне. Нам повезло. После полудня на дороге показались два вражеских грузовика в сопровождении мотоциклистов. Отряд по указанию Кямиля занимал удобные позиции. Маленькая колонна очутилась как бы в клещах и быстро была разгромлена. Трофеев мы захватили много — грузовики везли провиант: овощные консервы, шоколад, банки с тушенкой.
Вечером устроили пиршество. А как радовались ребятишки из лагеря беженцев, что находился в нескольких километрах от нас! Голодной стайкой слетелись они на кухню, и мы щедро одарили их продуктами. Такого изобилия съестного они никогда не видели.
Кямиль — прирожденный командир. Высокого роста, с гордой осанкой, орлиным носом и плотно сжатыми губами. Он внимателен и заботлив. Это он настойчиво учил меня правильно держать тростинку во рту, когда я тренировался, чтобы стать истребителем танков. Проклятая тростинка…
«Сейчас не тренировка! Я в боевом окопе!» — сказал себе Абдалла, — высвобождая левую руку, чтобы вытереть с лица пот. Хотел было снять стальной шлем, но не сделал этого, нельзя.
Солнце накалило песок над головой. Было жарко, словно в аду. Дышать стало совсем нечем.
«Скорее бы пришли танки! Скорей бы! Израильтяне наверняка просмотрели всю местность… Ничего не заметили… Ни одно живое существо не выживет, если его закопать в раскаленный песок. Противотанковая граната становится все тяжелее… А ведь придется бросать… Хватит ли у меня сил?» — подумал Абдалла, пошевелил пальцами, помассировал руку, расправил плечи. Пуговицы на его гимнастерке были давно расстегнуты, повязка упала с шеи.
Время от времени тонкой струйкой осыпался песок. Ноги уже засыпаны выше колен. Скоро без чужой помощи из окопа не выберешься. А ведь для того, чтобы бросить гранату, нужно сдвинуть навес над головой, встать…
Снова зашумело в ушах. В который раз померещилось, будто идут танки. А их все нет и нет…
«Зачем я кручу пуговицу? Не надо лишних движений. Нужно беречь силы…»
Мысли путались.
«Очутиться бы сейчас дома! Мать сидит на веранде. Взгляд у нее нежный, ласковый… Опять я начинаю бредить! Я в боевом окопе! В бо‑е‑вом о‑ко‑пе!»
От матери недавно было письмо.
Под диктовку писал отец: «Приезжай, сынок! Я очень плоха… Хочу видеть тебя».
Странно, как же я могу приехать, если я в окопе жду танков? У меня нет удостоверения личности, сержант! Нет медицинской справки… Я не могу бросить окоп — это мой дом, мама! Но я приеду. Обязательно приеду! Сначала только дождусь танков…
Сколько прошло времени? Жаль, что нет часов со светящимися стрелками. Тогда бы можно было узнать…
Слюна по тростинке стекает в рот. Почему бы это? Это не слюна — охлажденные пары дыхания. Охлажденные?! Да это чуть не кипяток!
Судя по доносящимся звукам, мама накрывает на стол.
Шесть часов утра. Завтра экзамен. Я открыл в своей комнате деревянные ставни. Подо мной узкий переулок. Окно в доме наискосок, в глубине сада, открыто. Видна постель. Сания еще спит. Значит, ночью…
«Абдалла, иди завтракать!» — зовет меня мать.
Я хватаюсь за край стены, от нее отваливается кусок штукатурки. Сыплется песок. Его слишком много положили в раствор, вот он и посыпался… Я бросил камешек в окно Сании — он упал рядом с кроватью. Сания не проснулась. Значит, она не выспалась. Ночью мне слышались пьяные голоса… И ее голос, тоже пьяный…
Домой я вернулся в полдень. Сания только встала. Из-за ставней, которыми было прикрыто окно, доносился плеск воды. Она умывалась… Потом послышался голос ее отца:
