Ярослав Ратушный - Юдифь и олигофрен

Наши отношения потеряли с тех пор доверительность. Возможно, это событие оказало на него большое влияние, и он стал психиатром, чтобы понять, почему удушение друга заставляет почувствовать удовольствие, может быть, даже эрекцию и оргазм. Не скажу, что я испытывал теплые чувства, глядя на этого элегантного высокого брюнета, пользовавшегося большим успехом у женщин, который нервно сжимал длинные артистичные пальцы.

Тимур был невысоким блондином, он отличался хорошим, почти атлетическим сложением. Если один из друзей едва не отнял мою жизнь, то другой ее спас. Однажды во время драки на пирсе меня сильным ударом сшибли в воду. Я увидел мягкий зеленый свет преломленного в море солнца, и мне стало так хорошо и интересно, что я не собирался двигаться или дышать. Вероятно, я пролежал на дне достаточно долго и мог утонуть на мелком месте, но Тимур прервал подводную идиллию и вытащил меня на берег. Он стал офицером КГБ, что вначале вызвало у меня зависть, поскольку я испытывал склонность к такого рода работе.

На столе стояла отпитая на треть бутылка коньяка. Выпив за встречу и закусив куском шоколада, я стал рассматривать фотографии, лежащие веером среди апельсиновой кожуры. Голое тело без головы в разных ракурсах, большая темная лужа крови на песке, пустая бутылка вина, несколько окурков. На обезглавленном теле странно выглядел одетый в презерватив член. Я перебирал фотографии, стремясь увидеть подобие отрезанной головы Иоанна Крестителя с полузакрытыми веками и синими выпяченными губами. Однако не было ни самой головы, ни ее подобия.

— Где голова? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Тимур, улыбнувшись краешками губ. — Может быть, ее пришлют по почте или зафаршируют с яблоками и съедят.

— Почему меня называют следователем?

— А ты разве не следователь? — удивился Марк.

— Нет, я журналист.

— Все журналисты — следователи, — твердо сказал Тимур и посмотрел на меня серыми холодными глазами убийцы. Этот взгляд я приметил на столичном вокзале, когда возвратившиеся с афганской войны солдаты, украшенные медалями и вымпелами, стояли группами в вестибюле и равнодушно смотрели на снующих людей как на мишени. У героев было одинаково убийственное выражение глаз.

— Наверное, маньяк, — робко предположил я и отломал дольку очищенного апельсина. Пальцы мгновенно облипли соком, и я вытер их об чужие джинсы.

— Видишь, что творят твои друзья — сатанисты, — улыбнулся Тимур, и его глаза потеплели от спиртного или нахлынувших дружеских чувств. — Держись подальше от этого дела. Убили полковника армейской контрразведки. Ты знаком с горничной?

— Почему ты интересуешься? — насторожился я.

— Полковник жил в гостинице.

— И перед смертью трахался, — добавил Марк, когда мы выпили еще раз, опустошив бутылку. — Женщины убивают, когда кончают, а мужчины, чтобы кончить. Обычно это происходит во время дождя. Когда небо соединяется с землей, они хотят исторгнуть сперму из своих хилых членов.

— Может, он был гомосексуалистом, — предположил я.

— Не валяй дурака! — отрезал Тимур и дал мне визитную карточку, где стояло «вице-адмирал А.А. Корн». — Ты трахался с ней, а теперь не можешь найти. Если хочешь, поговори с ее матерью.

— Дочь адмирала работает горничной? — удивился я, озадаченный таким поворотом дела. На стене висела копия «Девятого вала» Айвазовского в большой золоченой раме.

— Сомневаюсь, что она его дочь, — ехидно сказал Тимур.

Все еще недоумевая, я набрал написанный на визитке номер:

— Здравствуйте, я хочу поговорить о вашей дочери.

— Когда? — спросила женщина.

— Сейчас, — ответил я, полагая, что речь идет о разговоре по телефону.

— Хорошо, — сказала она и положила трубку. Наверное, у меня было очень глупое выражение лица, поскольку мои друзья расхохотались.

— Возьми машину, — предложил Тимур и бросил на стол ключи.

Настроение заметно улучшилось, ибо я снова почувствовал под ногами твердую почву. Вероятно, меня хотят использовать, чтобы получить необходимую информацию. Год назад я написал о процессе сатанистов, что люди, подобно животным, дискриминируют не тех, кто плохи, а тех, кто отличается. Я сравнил несправедливый смертный приговор со средневековыми наветами о ритуальных убийствах и утверждал, что настоящий убийца остался на свободе. Наверное, КГБ хочет использовать невольную симпатию сатанистов к журналисту, который пытался их защитить.

Кстати, мои галлюцинации можно объяснить психотропными веществами. Возможно, меня хотят сделать невменяемым. Скорее всего, я был отравлен еще в поезде, когда выпил предложенный проводником чай. Наркотик могла подсыпать некрасивая женщина, ехавшая со мной в одном купе. Она сказала, что работает адвокатом и знает все законы, поэтому не стоит ее насиловать. Эта уродина разыгрывала маньячку. Я вспомнил о нахальной девчонке, извивавшейся на лошадином члене, и ощутил в душе неприятный осадок. Куда она, черт возьми, делась! Я довольно быстро нашел высотный дом на набережной. Дверь открыла Лена.

— Ты?! — удивился я. Мы не виделись больше восемнадцати лет. За это время она заметно располнела, округлилась и стала очень женственной. Я был поражен размером ее груди.

— Ты мало изменился, — сказала Лена, рассматривая меня долгим изучающим взглядом.

— А ты изменилась в лучшую сторону.

— Такой же хитрец как раньше, — улыбнулась она. — Давай поцелуемся.

— Где твой адмирал? — спросил я, ощущая мягкую податливую плоть и легкий запах духов.

— Как всегда в море, — сказала Лена, и мы поцеловались всерьез.

— Какой ты темпераментный, — сказала она, почувствовав, что я возбудился.

— Как ты живешь? — поинтересовался я.

— Как бизоны.

— А как они живут?

— Жрут и спят.

— Бизоны не только это делают.

— Только не как бизон, — сказала она, и мы начали торопливо раздевать друг друга.

«Хоть бы кофе предложила», — успел подумать я. Забытый мной пистолет соскользнул вниз вместе с джинсами. Я начал тереться о груди, которые разметались в разные стороны, и уже не казались сверхъестественно большими.

— Почему ты смеешься? — спросила она.

— От удовольствия, — ответил я, качаясь на большой адмиральской кровати.

— Как ты смеешь смеяться, когда я кончаю?! — возмутилась Лена.

— А как ты смеешь кончать, когда я смеюсь!

— Подожди, я возьму полотенце.

— Отстань, — сказал я, продолжая сосредоточенно долбить ее влажную плоть.

— Я тебя умоляю! Дай мне вытереться! — вскрикнула она, но я не слушал, поскольку по бедрам поднималась теплая волна.

— Ты такая роскошная, — польстил я расстроенной женщине. — Как он тебя одну оставляет?

— Служба, — вздохнула она, перебирая волосы на моем животе, — к тому же его буфетчицы так разбаловали, что он сам ничего не хочет делать. А ты как относишься к оральному сексу?

— Я читал в романах, как одновременно спят с мамой и дочкой, но только теперь понял, что это возможно, — неожиданно для самого себя сказал я.

— Ты спал с ней, подлец? Говори! Спал с ней? — надо мной медленно нависло искаженное лицо Лены.

— Нет, — смутился я, — она только вошла в ванную, когда я был голый. Это все.

— Можно я тебя ударю два раза? — спросила Лена очень спокойным голосом.

— Конечно, — сказал я и был почти оглушен сильными ударами справа и слева. Она немного помедлила, а затем, ударив еще раз наотмашь, выбежала в другую комнату. У нее оказалась очень тяжелая рука, голова слабо гудела, а на глазах выступили слезы. Через некоторое время Лена вернулась и робко присела на край кровати.

— Я разрешил два раза, а ты ударила три, — медленно произнес я.

— Прости, — сказала она, протягивая руки, но я не дал ей договорить, отвесив сдержанную, но довольно увесистую оплеуху.

— Теперь мы квиты.

— Меня никогда не били, — задумчиво произнесла Лена, застыв от удивления, а затем резко поднялась и выбежала из комнаты. Она вернулась с пистолетом, который наводила на меня двумя дрожащими руками. — Молись, мерзавец!

— Куда ты денешь труп? — спросил я, стараясь говорить деловым и сдержанным голосом, поскольку трудно стрелять в своего собеседника. — Хочешь познакомиться с тюремными лесбиянками?

Я поднялся с адмиральской кровати. Ситуация становилась абсурдной. Это черт знает что! В течение одного дня мать и дочь целятся в меня из моего же пистолета. Я не верил, что она выстрелит, и чувствовал себя довольно спокойно под дулом наведенного пистолета.

— Пошел вон, — сказала Лена, швырнув пистолет под ноги, — но учти, что я отомщу.

Я вышел на берег, где небо сливается с морем в одно темное пространство, отличаемое только количеством звезд, за которые можно принять редкие огоньки плывущих вдали кораблей. Странно, что чувство пережитой опасности придает столько свежести, как легкий вечерний ветер после знойного дня. Самое удивительное в звездах — это то, что они не давят. Возможно, в высокой темноте сидят вечно улыбающиеся боги, которые ради забавы манипулируют нами, дергая за невидимые ниточки.