Ханох Левин - Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом

Однако в реальности не было ни колбасы, ни огурцов, ни лука, ни коньяка. Только монотонные движения его тела. Взад — вперед, взад — вперед, взад — вперед. Геверл закрыл глаза, как верующий во время молитвы, еще сильнее обхватил Лотру за талию и начал быстро грести к желанному берегу. Хоп-хоп — греб он, — хоп-хоп, хоп-хоп. Лицо его налилось кровью и исказилось, будто усиливающееся наслаждение причиняло ему мучения. Он жадно лизал и целовал тело Лотры, его губы словно приросли к ее спине, и на какое-то мгновение Лотра показалась ему вдруг прекрасной. Он пришел в такой восторг, что у него даже промелькнула мысль: «А почему бы мне и в самом деле не связать свою судьбу с этой очаровательной женщиной?» Но именно в этот момент он достиг пика наслаждения, взвизгнул по-поросячьи, и волна выбросила его на берег.

Путешествие закончилось. Удовлетворенный и обессиленный, Геверл уткнулся головой в поясницу Лотры. Секунду-другую он приходил в себя, а затем приподнял голову и взглянул сбоку на Лотрино лицо. Ее опущенная, как у скотины, везущей груз, голова, разинутый рот и обнажившиеся зубы вызвали у него еще большее отвращение, чем раньше. Все, сказал себе Геверл, у меня больше нет времени, я срочно должен поспать. И решительно слез с дивана.

Лотра продолжала стоять на четвереньках с опущенной головой и вытянутой вперед рукой. Не говоря ни слова, Геверл вытерся краем покрывала, расстеленного на диване, склонился над Лотрой, чмокнул ее в затылок и сказал:

— Приду завтра.

Он сказал это только для того, чтобы вселить в нее хоть какую-то надежду на будущее, однако в действительности приходить к ней еще раз Геверл совсем не собирался. Нет, больше она его не увидит. Даже если они случайно и встретятся на улице в ближайшие недели, он только улыбнется и не станет ей ничего объяснять. Впрочем, она даже и не спросит. Она поймет. Эта ящерица уже давно привыкла, что мужчины приходят, обещают и уходят навсегда. Почему же он должен быть исключением? Если они встретятся через год или два, вся эта история уже забудется. Может, к тому времени у нее будет кто-то другой. А может быть, и нет. А может, у него снова возникнет желание и он спросит ее с ироничной улыбкой, как насчет чашечки кофе? Лотра, разумеется, не откажется. Ведь она принадлежит ему. Навсегда. Так он и будет развлекаться с ней раз в три-четыре года, пока ему не стукнет шестьдесят. А потом, когда он уже поизносится, будет, как уже сказано выше, развлекаться с Тупиц.

Он склонился над столиком, стоявшим возле дивана, доел свой кусок торта, отрезал себе еще один и, жуя, неторопливо направился к выходу.

Когда он вышел из подъезда на улицу, ему вдруг пришло в голову, что Лотра все-таки обнаружила содеянное им и собирается сбросить на него горшок с цветами, чтобы размозжить ему голову. Он прикрыл голову руками и в страхе посмотрел на окно Лотры. Но нет. Ничего такого не случилось. Свет в квартире Лотры не горел. Ни в окне, ни на балконе никого видно не было. Из дома не доносилось ни звука.

Глупые коровы, подумал Геверл. Небось до сих пор так и валяются. Одна в своей кроватке, другая — на диване. Первая купается в его моче, вторая — в его сперме. И обе, дурынды, мечтают о счастливом будущем.

Он ускорил шаг, а затем почти побежал. От такой женщины, как Лотра, лучше держаться подальше. Да и от второй, пожалуй, тоже.

Лотра между тем пребывала в том же положении, в каком оставил ее Геверл. Голая и жалкая, она стояла на карачках с вытянутой вперед рукой. Постояв так еще какое-то время, она рухнула на диван, уткнулась лицом в ладони и заплакала. Ну как тут, скажите, не заплакать? Пришел, разбередил ей душу, перевернул, вставил, вынул и ушел. Горькие слезы обиды буквально душили ее. Боже, как этот вечер был похож на многие другие вечера в ее жизни!

Лотра плакала, и в темноте комнаты ее голова и ноги сливались с подушками на диване. Только в нижней части ее спины торчала, как вечный памятник, огромная гора ягодиц. К горам и холмам, уже существующим на Земле и в вечном удивлении тянущимся к звездам, добавилась еще одна гора, по имени Лотра. Если именно сейчас Бог взирает сверху на нашу Землю, то к чему, интересно, приковано его внимание? Прислушивается ли он к рыданиям Лотры, оплакивающей свою жизнь, или, может быть, смотрит сквозь щелку в облаке на красующуюся прямо перед ним жирную задницу, с разверстой в ее центре маленькой, вонючей, смеющейся дырочкой?..

Тем временем Геверл шел по улице по направлению к своему дому. Шел и торжествовал. И вдруг ощущение забавного приключения куда-то испарилось, а во рту появился неприятный привкус. Геверл почувствовал внезапную усталость. Почему-то он больше не ощущал себя повелителем. Вместо этого он стал думать о несчастной Лотре, с готовностью предоставившей в его распоряжение свои ягодицы и лежащей сейчас, как корова, с опущенной головой, в ожидании счастья, которое все никак не приходит и не приходит. Он представил, как утром она возьмет на руки пропитанную мочой Тупиц, начнет ее качать и увидит, какая та мокрая. На лице ее появится идиотское выражение удивления, а может быть, даже и гнусная улыбка. Господи, что же он наделал?! Что это за дикая выходка такая? Какой в ней смысл? Зачем надо было мочиться на девочку, даже если та и похожа на помятое ухо? Зачем надо было вселять в ее мать, Лотру, напрасные надежды? Зачем было ее так унижать? Если она настолько лишена обаяния и улыбается мерзкой улыбкой, то для чего он вообще к ней тогда пришел? Что тут такого смешного? Чем тут, скажите, гордиться? С чего смеяться и хлопать себя по коленкам? А взять, например, этот его новый имидж обаятельного мерзавца? Ради чего все это? Чтобы помочиться на спящую девочку и поставить раком ее мамашу? Да уж! Таких отчаянно смелых поступков и в самом деле не совершал никто, нигде и никогда. Ну прямо-таки вершина смелости! Мировой рекорд безнравственности! Неужели именно это суждено было ему совершить на гигантской мировой арене?!

Чем дальше уходил Геверл от дома Лотры, тем сильнее ему казалось, что сделал это не он, а кто-то другой. Он все меньше и меньше понимал смысл содеянного и все больше удивлялся тому, что совершил. Геверла передергивало от стыда, словно его тело пыталось стряхнуть с себя воспоминание о случившемся. Но воспоминание, увы, не стряхивалось.

Придя домой, он помочился, чтобы не образовалась пробка, поел шоколада, чтобы успокоиться, и лег в постель. Какое-то время он лежал в темноте и размышлял о своей участи и вдруг почувствовал, что у него перехватывает горло и щиплет в глазах. Две слезинки жалости к самому себе вытекли из глаз. Что побуждает его совершать такие странные, бессмысленные поступки? Разве не являет он собой символ абсурдности человеческого существования? Не только Лотра, но и он умеет оплакивать свою пропащую жизнь, проходящую так бессмысленно и некрасиво. Он тоже, да-да, и он тоже заслужил немножко любви.

Какое-то время Геверл еще лежал и размышлял о своем идиотском поступке, но уже не так, как раньше, не всерьез, а, скорее, по инерции. Спросил себя раз десять: «Зачем? Зачем? Зачем?» — и перестал.

Нет, а что тут, собственно, такого, вдруг подумал он, перейдя в контратаку. Что это вообще за странная потребность такая — все объяснять? Разве в этом мире все уже до конца объяснено? Разве ученые разгадали тайну возникновения жизни? Или, скажем, тайну сотворения мира? Или, может быть, кто-нибудь проник в тайну искусства? Ну так пусть на Земле будет еще одна неразгаданная тайна.

Эта внезапно пришедшая в голову мысль наполнила душу Геверла гордостью. Мало того что он совершил такой странный поступок, вдобавок ко всему у него теперь тоже есть тайна, которая ничем не хуже других мировых загадок. «Да, — не без удовлетворения подытожил он в конце концов. — Воистину непостижима душа человеческая». И погрузился в сон.

Из цикла «Размышления»

Крохотное размышление.

Существует мнение, что Бог, некогда заполнявший своей бесконечной субстанцией пространство Вселенной до такой степени, что в ней не оставалось ни единой пустой щелочки и трещинки, в один прекрасный момент вынужден был потесниться и съежиться, чтобы освободить место для мира, который он собирался сотворить.

Нечто похожее произошло и в нашем городе, в магазине женского белья престарелого профессора Каплицкого. В своем магазине Каплицкий был безраздельным властелином. В его хозяйстве царили образцовый порядок и дисциплина. Но поскольку Каплицкий вечно злился на клиенток, высасывавших из него все силы и пивших, как он считал, его кровь, бледные губы старика всегда были плотно сжаты, а руки постоянно дрожали. Работавший у него покорный и трусоватый продавец всем своим видом демонстрировал постоянную готовность немедленно выполнить любое указание Каплицкого. Весь магазин был без остатка заполнен профессором Каплицким. Там Каплицкий. Сям Каплицкий. Если же где-то не было самого Каплицкого, там висела фотография отца Каплицкого, который выглядел в точности, как сын, с той лишь небольшой разницей, что здравствующий Каплицкий был старый, потертый и изжеванный жизнью, а усопший Каплицкий на стене — молодой, бодрый и вечно живой.