Зоран Живкович - Четвёртый круг
Выиграть было легко — программы писались любителями, намного больше которых он знал уже тогда, — однако если б Шринаваса догадывался, что будет призом, он с радостью согласился бы на второе место. Сначала он не знал, что с ними делать, но потом понемногу привык к медленному ритму их простой жизни, несложным обязанностям, которые они на него налагали, и их незаметному присутствию. А отвыкнуть для него всегда было тяжелее, чем привыкнуть. Шринавасу не задевало, что черепахи его не узнавали и одинаково реагировали как на него, так и на любого из редких гостей, приходивших к нему и иногда забавлявшихся с ними.
Хоть и односторонняя, связь с черепахами стала для него важной, как своеобразная компенсация отсутствия близости с людьми. И именно ответственность, которую Шринаваса ощущал по отношению к ним, в конечном счете перевесила. Взяв черепах с собой, он должен был и дальше держать их в маленьком стеклянном домике, ибо очутившись в джунглях вне его, они стали бы легкой добычей многочисленных хищников. Он никак не мог отогнать мысль об их неизбежной и медленной агонии в этом безопасном убежище в случае, если с ним что-то произойдет. Странно, но возможность собственной смерти беспокоила Шринавасу намного меньше, чем возможность гибели от голода и жажды черепах, запертых в стеклянном сосуде.
Итак, Шринаваса отвез их в зоомагазин в ближайшем городе и подарил хозяину. Черепахи перемену места жительства приняли равнодушно, как принимали и все остальное. Когда он выходил из магазина, буддист в нем завидовал их беспредельному равнодушию к внешнему миру, тогда как другая часть его личности на миг пожалела о симпатии, не разделенной даже в момент расставания.
На обратном пути в университет, эта же сторона личности, еще открытая, поставила Шринавасу лицом к лицу с действительными масштабами одиночества, ожидавшего его в храме в джунглях, заставив задать себе вопросы, ранее почему-то не приходившие в голову. Но прежде чем эти вопросы оформились окончательно, из рациональной части его существа пришла мысль, вмиг их прогнавшая. Да ведь он не будет в святилище один! С ним же будет Рама.
5. Адский договор
Поднялся я и увидел…
Ох, сатана, отродье адское, чтоб тебя гнев Господень стер с лица земли, будь ты проклят во веки веков!
Что ты с ним сделал? Неужто ты превратишь Мастера в раба своего послушного, заставишь его учинить святотатство такое только ради удовольствия своего? И это в храме Божьем, где место лишь только Сыну Его пресвятому, Марии, Деве благородной, да другим святым, чьи имена ты устами своими погаными и помянуть не смеешь!
Неужто он будет рисовать картины адские, осквернит стены освященные твоими испражнениями, загадит чистоту дома Господнего дерьмом преисподней?
Скрыть это уже нельзя. Даже имей я время и возможность, не смог бы незаметно заштукатурить целый свод с этой картиной царства сатанинского. Долгополые, чтоб им пусто было, уже шныряют вокруг, точно звери, почуявшие кровавый след и скоро увидят это изображение, на которое Мастера демоны подвигли. А когда игумен прознает, что в его монастыре поселился сам нечистый, чтоб над Всевышним в лицо насмехаться…
Даже и подумать об этом не смею, нет нам спасения. Ни ему, ни мне, его невинному слуге. Невинному — да, но ведь все меня виноватым считать будут. Ты помогал ему почти полжизни, так докажи, что тень вражья и на тебя не пала! Кто вспомнит, что он даже краски мне не дал смешивать для этого сатанинского богохульства, что я это только сейчас в первый раз увидел. Да лучше б я ослеп, чтоб никогда не видеть…
Даже когда меня еще ребенком пугали картинами преисподней, да так, что я их до сих пор боюсь, ни один из тех страшных рассказов и сравниться не мог с тем, что Мастер по воле дьявольской нарисовал на своде храма Всевышнего! Правоверный и вообразить не может такую пустыню адскую бескрайнюю, без единой твари Божьей, без растений, зверей, людей, любезных оку Господнему. Только серое, смерть бесконечная, и нигде ни единого знака Спасителя.
А посреди этого ужаса неземного, какого во всем мире и до Творения не было, все же есть знамение, знак сатанинский — круг нечистого… Там, где место кресту пресвятому!
Ох, бедный я, несчастный. И за какие грехи мне наказание такое? Нет на мне ничего! Мастер хотя бы знает, за что страдает. Дар его силен чудовищно, и я с самого начала подозревал — не от Бога это. Может, эта догадка и есть мое прегрешение единственное. Ну не может Господь любить тех, кто по таланту к Нему Самому приближается. Способности Он дает, но умеренные, скромные, чтоб одаренного гордыня не обуяла, чтоб не подумал тот с Ним силами мериться.
А коли эту границу кто перешел, так то уже не Божий, но дьяволов дар. Сатана, ангел падший, в битве вечной, нечестивой со Всевышним посягает на души людские, хочет их из-под крыла Божьего отнять, чтоб потом наслаждаться их муками вечными в безднах адских горестных.
Лукавый умеет людей слабых и тщеславных привлечь дарами сверхъестественными, так что те сами ему предаются, лишь бы свою гордыню непомерную потешить. И Мастер мой, да смилуется Бог над ним, видно, также душу свою обещал нечистому в обмен на талант художника великий. Ибо кто с ним сравниться может в целом мире христианском, правоверном, кто еще столько монастырей и храмов Божьих расписал святыми картинами чудесными?
Хотя грех его теперешний огромен, разве не заслужил он на том свете прощение за то, что весь дар свой, пусть и дьявольский, завещал имени Господа и положил во славу Его? А это еще не все. Я сам свидетель, как тяжело ему дался договор с нечистым, сколько боролся он с демонами, пришедшими мучить его и напоминать об обещании, данном их господину адскому.
Но бороться бесполезно, ибо враг в конце концов всегда за расчетом приходит. И ведь где это сделал — в самом неподходящем месте, как это он умеет, будь проклят во веки веков, чтобы уравновесить страшным образом все картины Мастера во славу Божью. Заставил его, и тот вместо полян райских, полных цветов и трав разнообразных, нарисовал пустыню адскую, угрюмую и бесплодную, вместо честного креста изобразил круг нечестивый, престол сатанинский, а там, где искони солнце одно было, словно блестящее око Господне, он три солнца цветов мрачных, подземных, будто три гнилых зуба дьявольских, вывел, чтоб порадовать наперсника своего и мучителя.
Смилуйся, Всевышний, над душой его мученической. И над моей, невинной…
6. Великий Путь
Зов Сбора наконец прозвучал вновь.
Три шара неподвижно лежали на вершине невысокого холма в ожидании еще шести, раскатившихся по долине, чтобы двинуться вместе, как подобает племени. Ветер, что зарождался где-то в далеких пределах, сгибал голубые колосья рохума, засыпая их разбухшей полленовой пыльцой и наполняя воздух множеством разнообразных запахов, собранных во время долгого пути.
Некоторые из этих запахов шары легко узнавали, поскольку они происходили из их мест, из долины: едкая вонь корня сопиры, приятный, бодрящий аромат колючего кутара, драгоценное дыхание редкой шимпры.
Из набрякших стебельков сопиры вытекал густой млечный сок, который врачевал раны, полученные при неосторожном передвижении по голым каменистым склонам холмов с редкой порослью рохума; лечил он и другие травмы, даже те, довольно болезненные, что сопровождали осенние набухания. Красноватая, легко крошащаяся кора кутара с осторожностью использовалась во время весенних тройных слияний, чтобы увеличить возбуждение, — с осторожностью, поскольку употребленная сверх меры вызывала бешенство, неистовство страсти, после чего уже не было спасения от взрыва. Шимпры было меньше всего, и скрывалась она в самых укромных местах. Все шары, что бы они ни делали, попутно постоянно искали ее, потому что терпкие семена шимпры, высушенные и смешанные для смягчения вкуса с корешками вездесущего рохума, отворяли ворота Великого Пути. А Великий Путь водил шары в чудесные далекие походы, из которых многие вообще не возвращались…
Ветер был полон и других, незнакомых запахов, правда, гораздо более слабых из-за расстояния, с которого они были принесены. Некоторые из них были злые и горькие, другие — бархатистые или сладковатые, а были и непостоянные запахи, которые появлялись на мгновения и исчезали, оставляя после себя ощущение недосягаемости, нереальности. Шары не знали, какие травы издают все эти запахи из чужих мест за границами долины.
Эти границы они переходили только во время Сбора, но последний Сбор был очень давно, бесчисленное количество циклов назад и воспоминания о нем уже совсем ослабли в коллективной памяти племени, так что никто из девяти его членов не мог понять, что за послания из далеких мест приносит пахучий ветер.
