Бернар Клавель - Плоды зимы
Когда заглох шум машины, отец повернулся к матери.
— Боюсь, нелегко нам будет справиться, — сказал он.
— Да. Но это уж наше дело решать: соглашаться или нет и мерзнуть без топлива, если зима затянется.
— Ну, пойду займусь дровами.
— Я тебе подсоблю.
— Эта работа не для тебя. При грыже нельзя подымать такие тяжелые кругляки.
— Там есть и поменьше. А кроме того, вдвоем мы в каждую ездку сможем увозить больше.
Отец это знал. Знал он также, что она ему поможет, как помогала во всем. Но ему доставляло какое-то своеобразное удовольствие отказываться, утверждать, что он один со всем справится, хотя он отлично знал, что может выбиться из сил. Так бывало всегда, но этим утром по дороге к сараю, где стояла тележка, он сильнее, чем обычно, чувствовал потребность повторять:
— Эта работа, милая моя, не по твоим силам. Надорвешься… И все.
Мать молчала. Она дошла с ним до сарая, и, когда он опустил дышло четырехколесной тележки, она уже стояла сзади, взявшись за поперечину и приготовившись помогать ему изо всех сил.
5
Они трудились до полудня. Работа была не из легких. К сараю вела узкая дорожка — только-только тележке проехать. Если колесо вдруг наскакивало на камень и отец не успевал вовремя спохватиться, дышлом ему встряхивало руки и плечи, а самого его заносило то вправо, то влево. При этом случалось, что колесо задевало за бордюр из плиток. Толчки бывали довольно сильные. Отец чертыхался, останавливался и, закусив беззубыми деснами губы, шагал дальше.
Сначала они попробовали воспользоваться дорожкой, которая шла параллельно саду. Она была шире, но зато менее ровная. Местами попадались плохо подсохшие лужи, и тогда ноги скользили, а колеса с железными ободьями вязли в грязи.
В каждую ездку они накладывали с десяток кругляков. Дорога между домом и сараем шла чуть в гору, и брать больше было нельзя. Без груза такая неровность почвы почти не ощущалась, другое дело — с тележкой. Перед тем как въехать на горку, отец кричал:
— Взяли!
И этот крик как будто разрывал ему все нутро. Тогда оба налегали изо всех сил, ускоряли шаг, как лошади под ударами кнута, и крепче упирались ногами в землю. Иной раз колесо наезжало на ухаб, и разбег, давшийся им с таким трудом, сводился на нет. Отец кряхтел, закрывал глаза, которые разъедал пот, ворчал и всем телом подавался вперед.
Эта горка утомляла больше, чем весь остальной путь, а в нем было все же добрых сто метров.
Около полудня подмастерье пекаря, вышедший на порог булочной подышать свежим воздухом, предложил им помочь. Это был здоровый малый из Бреса. Отец любил его потому, что тот охотно слушал его рассказы о далеких годах, когда папаша Дюбуа был молод.
— Подсобишь нам сделать одну-две ездки, для нас и это уже помощь.
Подмастерье улыбнулся доброй улыбкой.
— Отпустите мамашу готовить обед, мы и одни управимся.
Мать поблагодарила, отец посмотрел ей вслед.
— Не для нее эта работа, — сказал он, — сам знаю, но что поделаешь, она всегда меня переупрямит.
Остальные дрова перевезли за две ездки. Подмастерье впрягся в тележку и побежал рысью, отец отстал. Поспешая за тележкой, жалобно скрипевшей под тяжестью груза, отец все время твердил одно:
— Только бы он не задел за плитки, чего доброго, сломает тележку.
Перед горкой парень сильнее нагнулся вперед, его голова и широкая спина исчезли за кладью, казалось, тележка, не замедляя хода, сама преодолевает подъем, с такой трудностью дававшийся двум старикам. Когда отец вошел в сарай, подмастерье уже сбрасывал дрова с тележки.
— Не мешайте, — крикнул он, не прекращая работы, — в два счета кончу!
— Хорошо, когда тебе двадцать пять лет, — сказал отец.
Парень, коренастый коротконогий крепыш, с заплывшими жиром, но тем не менее сильными, мускулистыми руками, казалось, работает играючи.
Если бы он мог пойти с ними в лес, если бы у него было несколько свободных вечеров, чтобы помочь ему, старику, наготовить дров… Отца разбирало желание попросить его об этой услуге. Он бы заплатил. Может, не так хорошо, как в булочной, но что-то парень все же подработал бы в свободное время. Отец не решался. А вдруг тот вздумает заговорить о Жюльене, спросит, куда он девался, почему не дома и не помогает отцу?
Когда тележка была разгружена, отец просто сказал:
— Теперь придется еще перепилить все дрова. Да притом ручной пилой. А я и без того упарился.
— Правильно говорится, что дрова греют дважды, — рассмеялся подмастерье.
— Эх, нашел бы я такого здорового парня, как ты, и пожелай он подработать малость… — гнул свое отец.
— Будь у меня время, я бы пришел. Но мне никак нельзя.
— Знаю. У всех свои дела.
Отец сказал это даже без грусти. На минуту он представил себе, что подмастерье пилит дрова, сам он их колет, а мать потом складывает в поленницы. Мысленно он уже видел, как они за несколько дней разделаются с дровами и освободят место, куда можно будет свалить целую гору здоровых вязанок, привезенных из лесу. Затем он подумал, что впереди еще много дела, и у него заныло в груди. Работа, которую надо бы закончить до холодов, ляжет на него одного.
— Ладно, — вздохнул он, — пойдем рассчитаемся.
— Шутите!
— Да нет, я всегда платил за работу.
Он уже собирался завести разговор о том времени, когда сам держал пекарню и подмастерьев, но парень перебил его.
— Бегу, — сказал он. — Хозяин может меня хватиться.
— Зайди хоть выпить стаканчик!
Подмастерье уже приподнял свой длинный белый фартук и заткнул один его конец за пояс.
— В другой раз! — крикнул он, не оборачиваясь, и устремился по дорожке на улицу.
Оставшись один, отец присел на пустой ящик, достал жестянку, которую набил табаком лесоторговца, и медленно скрутил сигаретку. Он проработал все утро, упорно не обращая внимания на усталость во всем теле. Он не желал прислушиваться к жалобному нытью спины, рук и ног. Но теперь, когда он сел отдохнуть, неотступные боли, возникая в каждом суставе, расходились по всему телу, просачивались разъедающей кислотой из костей в мышцы, пробирались в каждую жилочку, словно внутри у него был какой-то источник боли, неиссякаемой и многообразной. И питался этот источник тысячью неуловимых недугов, которые время накопило во всем его существе. При малейшем движении боли обострялись, обретали новую силу, дававшую им возможность растекаться дальше, захватывать все новые участки.
Упершись локтями в колени, понурив голову и глядя в пространство, поверх серого от пыли пола сарая, травы на дворе, отец думал о себе. Он курил, делая небольшие затяжки, и подолгу удерживал дым в легких. Табак у лесоторговца был крепкий, приятный на вкус, ароматный, куда лучше того, что так скупо выдавало государство.
Отец думал о себе, о том, каким был когда-то и каким стал после стольких трудов и лишений.
6
Он просидел так какое-то время. Усталость не уменьшилась, но словно притупилась. Она была как замерзающая вода. Кое-где еще бурлит, но течет уже не с прежней силой. Теперь мысли отца были заняты другим. Через несколько минут жена выйдет на крыльцо и позовет его обедать. Они сядут за стол, будут есть суп и вспоминать только о том, как было тяжело и как им помог подмастерье, но в конце концов неизбежно перейдут на разговор, который был прерван приходом Пико. Мать этого так не оставит. Это уж точно. И тогда все начнется сначала, опять обессиливающее злобное раздражение или не менее обессиливающие попытки подавить его. К чему все эти ссоры, когда и так уже трудно жить, не сдавать и тянуть лямку, работать только для того, чтобы быть мало-мальски сытым, не продавая то немногое, что нажил. Эта война убила деньги. Во всяком случае, деньги мелких вкладчиков. Те несколько акций, с которых мать каждые полгода отрезала купоны, теперь ничего не стоят. А ведь они заплатили за них полноценными франками. Франками, которые скопили, ночами простаивая за квашней и перед устьем печи. Может, каждый отложенный сантим означал для них целую выпечку хорошего белого хлеба. Теперь, когда отец говорил об этом со сведущими людьми, они усмехались. Работа всей жизни свелась к бумажонкам, за которые никто не даст бруска масла или вязанки дров. Но власть имущим, тем, кто несет ответственность за эту катастрофу, плевать на все! У них, верно, есть золото в швейцарских банках или акции военных заводов. Им ничего не делается. Живут себе припеваючи за счет мелкого вкладчика.
Мысль отца медленно продвигалась по извилистой дороге с глубокими колеями, полными горькой воды. Время от времени он сжимал кулаки. Его обокрали. Отняли с таким трудом заработанное право спокойно и без забот дожить остаток дней, и он ничего не может сделать.
