Виктор Ерофеев - Мужчины: тираны и подкаблучники
Мужчина – новость.
Мужчина – это такой мужик, который нашел (мат – на английский) his own identity и перевел понятие на русский язык.
Мужчина – это ясное дело.
Пора.
Я пишу текст цвета железа. Да я и сам – геологический сдвиг.
Стиль, стиль, стиль
Нет стиля – нет и человека. Бесстилье – страшный русский бич. Я не знаю, кто выдумал американскую военную форму во время Второй мировой войны, но это была классная форма. В ней каждый солдат выглядел победителем.
Когда они высаживались в Нормандии, на них было приятно смотреть. Смотришь хронику: самому хочется быть американским солдатом. Простая круглая каска с болтающейся застежкой, удобные штаны с залихватскими карманами, гимнастерка, похожая на просторную блузу, красивый автомат, а ботинки – что за ботинки! В таких ботинках и умирать не страшно.
Американцы тогда всех забили по стилю: и слишком декоративных англичан, и чопорных французов, и фашистов в чересчур агрессивных мундирах, и наших солдатиков с медалями на всю грудь. Американцы и ковбоями были стильными, в своих ковбойских платках и шляпах, и солдатами оказались почти что от haute couture.
Со Второй мировой войны прошло более полувека, а у нас ничего в смысле стиля государственно не изменилось. Смотришь чеченскую хронику 1990-х годов и понимаешь: русские там не могли победить хотя бы потому, что не выглядели убедительно. Чеченцы умели и повязку свою мусульманскую правильно на лбу повязать, и оружие носили в руках красиво. А русская армия – одно стилистическое недоразумение. Особенно командование. Пузатые, неуклюжие. Какие-то косорылые. Если кто в очках, то очки – немыслимые, уродские.
Я уж не говорю про милиционеров. Постовых с разъевшимися лицами. Бог шельму метит. С них только карикатуры писать.
А правительственная элита! Костюмы надели, а глаза не сменили – с вороватыми глазами щеголяют. У нас вся коррупция – производное от этих глаз. Воровство – знак бесстильности. Или интеллигенция: о Джойсе-Борхесе рассуждают, а сами одеты, причесаны… Разрыв между формой и содержанием? Но я не верю в бесформенное содержание. Денег не хватает? Да разве в деньгах дело! Американский ковбой тоже был небогатым человеком. А еще все удивляются, почему русские на Западе «не проходят», почему после краткой моды на Россию все от нас отвернулись. Да потому, что мы выглядим непривлекательно. И русские политики, и русские туристы – курам на смех. Кто недоодет, кто – переодет, но сущность та же – бесстилье.
Отсутствие стиля плодит неуверенность в себе и агрессивность. Русского стиля сейчас нет, и это – катастрофа. От нее нас не уберегли ни Зайцев со всей своей «клюквой», ни патриоты в косоворотках, ни отечественный кинематограф. Мы – не румыны и даже не украинцы: мы растеряли все свои фольклорные ритуалы. Вернуться к ним – нет сил, да и не надо. Дореволюционные прадедушки и прабабушки нам ничего не оставили в наследство, кроме одной-двух серебряных ложек.
Придумать стиль из воздуха – невозможно. Русский мужчина – за редким исключением – не умеет себя «продать». В нем всегда есть «не то».
В начале ХХI века наступило время стилистического разрыва. Новое поколение уже почувствовало вкус и силу стиля, и оно отрывается. Первое поколение стилистически озабоченных русских. Получающих кайф от стиля. Включающихся в стиль. Это путь русского человека к себе.
Оптина пустынь и губная помада
Душа русского человека ликует: никаких следов от ПТУ для местных недорослей, находившегося в святых стенах, никаких воспоминаний от концлагеря для пленных польских офицеров, расстрелянных позже в Катыни. Счастливое преображение. Куча экскурсий. Паломники. Благодать. На воротах молодой светский страж с платочками в руках: простоволосых женщин не пускают, на, возьми, накинь – и входи. Не пускают и в мини-юбках. «Это себя не уважать», – укоризненно говорит страж, внимательно оглядывая загорелые ноги. Ноги заворачиваются первой попавшейся курткой.
Вхожу в собор. У новенького иконостаса группа старшеклассников. Вместо экскурсовода – священник с могучей черной бородой. Говорит с напором. О главном.
– У тебя есть душа? – спрашивает парня с усиками.
Тот молчит.
– Или ты неодушевленное существо? – тонко играет священник словами. Филологическое шулерст во, на которое ловятся старшеклассники.
– Одушевленное.
– Так где же тогда у тебя душа?
Парень смущен.
– Во рту.
Все смеются. Победив, священник быстро всех обращает в страх:
– На каждого заведена книга жизни. Кто получит в этой книге одни двойки – тот пойдет в ад.
Следует энергичное описание адских мук.
Ко мне, с вытянувшимися лицами, в платочках, подходят две мои спутницы, калужские журналистки. Тетка – продавщица свечек – их отчитала за губную помаду. Сказала, что губная помада противна Богу и чтобы они не смели припадать губной помадой к иконам, не то им уготованы (опять-таки!) вечные муки.
Боже, подумал я, что происходит? Под дырявыми куполами наши замученные церковники ходили тише воды, а теперь, оживившись, переняли привычки старых партийных пастырей. А как же христианская любовь? Тормоза, конечно, нужны, а всепрощение?
Когда у колодца со святой водой меня отчитали за то, что я пролил несколько капель на землю, я окончательно решил, что в скиту перебарщивают по части строгости, и даже ухоженные клумбы с рыжими ноготками мне показались казарменной принадлежностью. Вокруг строевым шагом ходили холено-суровые отцы-священники.
В местном литературном музейчике гид с неудовольствием рассказала о том, что Толстой хотел общаться с Богом напрямую, без Церкви, отчего оказался отсохшей ветвью православия, что следовало из картинки, изображавшей отношения знаменитых гостей монастыря со старцами, упрекнувшими Толстого в гордыне.
Когда нынешних начальников Оптиной Пустыни спросили, почему на территории монастыря нет памятника польским жертвам концлагеря, они сказали, что это «светское дело» и они не хотят в него вникать. Кроме того, добавили начальники, это были люди чужой веры.
И все же я надеялся на чудо: на детскую болезнь чрезмерной строгости у калужского церковного начальства, недавних страдальцев за веру (отчего они вызывали симпатию у всех нормальных людей). Однако, зайдя в иконную лавку Оптиной Пустыни, я наткнулся на коллективное сочинение с призванной быть устрашающей черно-красной обложкой и не менее ярким названием «Дороги, ведущие в ад».
Из «Дорог…» я не только узнал о том, что компьютерные игры – «монстры для маленьких» (автором оказался один из бывших участников самиздатовского альманаха «Метрополь»). Ругали рок, семейство Рерихов, Даниила Андреева, телевизор, нирвану, карты, все подряд.
Что касается секса, то, строго по тексту «Дорог…», «православие совершенно однозначно считает: половая жизнь мужчины и женщины возможна только в браке, имеющем своей целью продолжение рода. Если брак существует лишь для услаждения похоти, он является греховным… Гомосексуализм и другие виды половых извращений (зоофилия, садизм, трансвестизм и прочие) – суть тяжелые грехи…».
Я – девчонка-хулиганка!!!Я гуляю и лечу!!!
– Нельзя ли потише музыку? – попросил я официантку ближайшего от монастыря ресторана, где я ел вкусные зеленые щи с телятиной, и с интересом прочел резюме: «За грехи блуда, постыдные половые извращения, то есть за грехи против тела, неминуемо последует расплата – гнев Божий и смерть».
На протяжении истории православие свирепо билось с сексом, запрещая все, кроме «миссионерской позы» («Глазки вместе, а жопка нарозно», – комментировал народ) при занавешенных иконах и обязательном снятии нательного креста, во имя исключительно деторождения.
Хотя, если деторождение, зачем снимать крест?
Любая попытка эксперимента, включая совокупление более одного раза за ночь, наказывалась постом до 10 лет (вот истоки нашего сталинизма). За мастурбацию – 60 дней поста, 140 ежедневных земных поклонов. В средневековой Руси при вычете религиозных праздников, менструаций, постных сред и пятниц (а также, в самые суровые времена, суббот и воскресений) на удовольства отводилось не более 6 дней в месяц. Не эти ли ограничения привели народ к мысли, что «много в пизде сладкого – всего не вылижешь»?
Христианство изнурило себя многовековой безуспешной войной с сексом. Бесполая религия исчерпалась. Православие – лишь одна из дверей в вечность, а не единые кованые ворота для всего человечества. Узурпация монополии на истину в последней инстанции не выглядит богобоязненным делом. Смиритесь, праведники! Разыскивается новый Иоанн Креститель.
Кто боится Фрэнсиса Бэкона?
От него шарахались как от чумы. Первым шарахнулся бывший офицер британской армии, который, выйдя в отставку, занялся в Ирландии коневодством: когда Бэкону, родившемуся в Дублине в 1909 году, шел шестнадцатый год, отец догадался о его склонности к гомосексуализму и поднял скандал. Бэкон сбежал от семьи и отцовских коней в Лондон, дальше – в Берлин, который в 1920-е годы славился тем, что у него была дыра в том самом месте, где у других городов находится душа.
