Ирина Кисельгоф - Пасодобль — танец парный
— Нету кофты. — Мой ребенок смотрел на меня хитрющими глазами. — Зайцам в Африке жарко.
— А как же хобот? — Я рассмеялась.
— Хоботом нюхать холодно! Они им чихают от солнца!
— Кто? — смеялась я.
— Зайцы! — Мой ребенок расплющил нос ладошкой до пуговки.
И я зацеловала смешной, малышачий, сплющенный хобот.
У меня во сне текли слезы, я об этом не знала. Знала только, что меня знобит в круге летнего солнца. Мне было холодно, холоднее не бывает. Наверное, потому, что у меня нет теплой шерстяной кофты, а солнце осталось в прошлом. В пустом кресле на балконе нашей квартиры.
Я долечилась у родителей. Меня никто не спросил, где я была. Я жила между жизнью и смертью с тем, кто убивает. Мне подавали на завтрак кофе с металлической крошкой. Я его переваривала. Это было очень больно. Невозможно терпеть. Это режет кишечник точечно, до внутреннего кровотечения. Мне делали одолжение. Я должна была истекать кровью тихо и медленно, без ножей и луж крови. Достойно и тонко. Элегантно и беспроигрышно.
А может, я выпила чужой кофе. Тот, что сама приготовила. Приготовила и сама выпила.
Я проиграла корриду. Просто не поняла своей роли. На самом деле я была быком, которого ослабили инъекцией из густой суспензии нелюбви моей дочери. Я получила максимальную дозу и вышла на арену, не зная об этом.
* * *Иногда мне так тоскливо, что родным кажется даже Челищев. Я привыкла к этому уроду, как привыкают к собственному запаху.
— Почему ты меня сразу не уволил? — из любопытства спросила я. — Я же тебе хамила.
— Потому что знал, рано или поздно ты окажешься в моей постели, — заржал Челищев. — Но не думал, что так надолго.
— Когда я получу вицино место? — в сотый раз спросила я. — Кучкин его позорит.
— Кучкин еще трех лет не отсидел после старпера Сидихина. Мне нужны основания.
— Какие? — Я начала злиться.
— Такие. — Он взял мою руку и приложил к своему сплющенному холмику. — Подумай над этим.
— Кучкин тоже так думал? — Я расстегнула молнию на его брюках. Червеобразный отросток Челищева оживал в моей руке быстрее, чем этого хотелось.
— Василий Алексеевич! — рявкнул из динамика голос секретарши. — Астафьев Андрей Сергеевич по первой линии.
Челищев сделал мне знак продолжать и взял телефонную трубку. Он разговаривал с Астафьевым как больной астмой, пока моя рука не стала мокрой. Я тщательно вымыла руки в туалете. Через полчаса ко мне в кабинет явился Челищев. Он сверкал искусственными зубами.
— Будет собирушка в эти выходные, — сказал он с порога. — Только для верхушки. Узкий круг. Нас приглашают.
— Кого нас?
— Одежда спортивная, — ответил Челищев и вышел, сияя, как начищенный таз. Его допустили в святая святых. В расслабуху для корпоративной знати.
Мне любопытно. Корпоративная знать знает, что такое семья? В нашем холдинге был пример для подражания. Образцовый семьянин, любимая жена и дети. Я даже чувствовала зависть. Позже оказалось, что он релаксирует с девочками по вызову. Тихо, без лишнего шума.
…Господа развлекались стрельбой по тарелкам. Точнее, соревновались в рамках спортинг-компакта. У них были судьи, операторы, рации, жилеты, активные наушники. Как положено. Спортинг-компакт скучноват для любителей охоты. Вот что я скажу!
— Вы когда-нибудь стреляли? — спросил меня Астафьев.
Я даже не успела ответить. Он ответил за меня сам. Я давно заметила такую привычку за крупными руководителями. До сих пор не могу понять, зачем они задают вопросы, если ответ им заранее не нужен.
— Огнестрельное оружие возбуждает так же, как красивая женщина, — он погладил винтовку ладонью нежно и бережно. — Возьмите ее в руки. Вы почувствуете.
— Почувствую, что меня возбуждают красивые женщины? — весело рассмеялась я.
Если подкалываешь начальство, лучше невинно смеяться. Оно ничего не заметит. С высоты своего Олимпа.
Астафьев засмеялся в ответ и принялся обучать меня, как держать знакомую до боли винтовку «EDgun». Как обрабатывать мишень. Это было забавно. Чтобы наверстать упущенное и прийти в форму для охоты, я ходила с папой на русский спортинг. Русский спортинг увлекательней, программы стрелкам неизвестны, за исключением «зайца» и «утки», штрафуют даже за попадание в мишень-дичь другого цвета. Натрудишься за время стрельбы, как на охоте.
Астафьев меня учил, обнимая сзади, я ощущала его мужественность спиной. Остальные наблюдали. Кому хотелось. Челищев томился на заднем плане, как забытый реквизит.
— Может, постреляем? — предложила я.
— Уже готовы? Это забирает. По себе знаю, — он улыбнулся. — Какой цвет тарелок выбираете?
— Красный, — не задумываясь, ответила я. — Цвет корриды. Попробую самостоятельно.
Я привычно заняла положение и вскинула винтовку. В воздух из машинки свечой взлетела тарелка и взорвалась в синем небе красным фейерверком из битума. Это было нетрудно. Царил мертвый штиль. Проблемы «мертвой зоны» были уже пройденным этапом.
— Неплохо, — Астафьев посмотрел на меня с подозрением.
— Посоревнуемся? — Я улыбнулась.
Астафьев стрелял неплохо, я ему не уступала. Не люблю уступать никому. Я расстреляла все свои мишени, укладываясь в двадцать секунд. Астафьеву везло меньше. Он начал злиться. Он учил меня азбуке на глазах у толпы людей. Кто хочет терять лицо с темной лошадкой в паре? Надо было плавно свести злое дело на «нет».
— Разве вы не поняли? — крикнула я. — Это приглашение стрелять на брудершафт!
Астафьев рассмеялся, я услышала звук поцелуя в наушниках.
Мы ужинали за длинным столом на свежем воздухе, вокруг фонарей тучей роилась мошкара. Меня поздравляли с удачным дебютом, и я забыла о Челищеве. Даже не знаю, куда он сел.
— Служили в разведке? — улыбаясь, спросил Астафьев.
Он сидел, придвинувшись ко мне ближе некуда. Я посмотрела на его лицо и подумала о муже. Они были внешне чем-то похожи.
— Почему служила? — откликнулась я. — Бывших разведчиков не бывает.
Астафьев рассмеялся:
— Что-то мне подсказывает, вы непростая загадка. Недаром вас зовут… пираньей. Но таких талантов за вами еще никто не замечал.
Пираньей меня звали мои подчиненные. Никто не знал, что я была неудачницей. Без зубов, когтей, мускулов и яда. Я проиграла все битвы, которые начала. И семейную корриду, и дешевый гобелен с лебедями в паре с Челищевым. Имели меня, а не я. Но если сложился имидж, не стоит разубеждать. Лучше украсить его самоцветами. Но сейчас мне этого не хотелось. Рядом со мной был человек, похожий на моего мужа. К чему ходить всю жизнь между трех сосен?
— Пиранья — слишком просто, — без улыбки ответила я.
— Не сомневаюсь. Хотелось бы попробовать себя на вашем зубе, — не улыбнулся он. — Тем более ваш патрон дал зеленый свет.
Что?! Зеленый свет?! Я оглянулась, Челищева нигде не было. Я мгновенно вспомнила: Астафьев сам ему звонил. И никогда до этого. Значит, сдал в аренду ради повышения?! Решил поиметь еще раз?! Мерзавец! Подлец! Сутенер!
— Когда я получу пропуск в рай?
— Никогда! Вы просили разрешения не в той инстанции.
Глава 20
В понедельник я написала заявление об уходе. Всегда наступает такой момент, когда надоедает копошиться личинкой вместе с другими личинками. В вонючем сыре из их дерьма. Я вспомнила слова моего отца. Он растил единственного ребенка, чтобы он был счастливым, чтобы его нежили и холили. А меня использовали, как ломовую лошадь. Все. Я так и не сумела стать счастливой. Кто меня сглазил? Я сама?
У меня закипели слезы на глазах, и я подошла к окну. Мне хотелось сбежать на край света. Без единого человека. Так всегда делают люди, когда им плохо. Хотят сбежать на край света.
— Поздравляю!
Я услышала за спиной голос Мокрицкой. Он сочился злобой и завистью. Я не повернулась, ждала, когда высохнут слезы. Я устала от ее злобы и зависти. Так часто бывает. Сначала ты такой, как все, потом судьба тебя выносит наверх. Тем, кто остался внизу, трудно простить того, кто оказался наверху. Ведь он такой же, как все. Ничего особенного.
— О тебе говорят все, кому не лень. Меняешь постельные принадлежности с мелких на крупные?
— Завидуешь? — вяло спросила я.
— Проститутке? — Голос Мокрицкой задребезжал.
— Вон пошла! — процедила я сквозь зубы. — Немочь бледная!
Я круто обернулась к Мокрицкой. Ее пасленовые зрачки были расширены, как у человека, отравившегося белладонной. Замершие, раздутые узкие ноздри. Кроваво-красные губы. И обнаженные клыки. Не лицо, а застывшая серая маска со сгустком крови от «Sisley».
— Чему завидовать? — вдруг усмехнулась она. — Тому, что мужу не нужна? Я ему позвонила. Я!
— Что это значит? — У меня прыгнуло сердце и забилось как сумасшедшее.
— В тот же вечер, — с удовольствием сказала Мокрицкая. — В банный вечер с Челищевым.
