Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2007)
В Москве на вокзале ее встретил Борис Пастернак, который согласился быть посредником в передаче горьковских денег ее сестре. Несколько раньше по его просьбе Л. О. Пастернак, живший за границей, прислал однажды Марине Ивановне 1300 франков17. Из рассказов Цветаевой Борис Леонидович узнал, что Горький высоко оценил его прозу, а стихи считает малопонятными. Б. Л. с огорчением написал Горькому: подтвердились его ощущения, что отправленный «Девятьсот пятый год» неудачен. Однако письма их разминулись: отослав свое, Пастернак получил вскоре из Сорренто послание с восторженной оценкой его поэзии, после чего, придя к Цветаевой, сказал ей: «Как хотите, я получил письмо от Горького, но прочесть его Вам не могу». Она ответила: «Ну, Борис, если Вам попала какая-то вожжа, я тут ни при чем». Пастернак, отвечая Горькому, благодарил за высокую оценку своей поэзии, упомянув, впрочем, горьковскую критику, услышанную им от А. И. На это Горький написал, что Анастасия Ивановна исказила его мнение18.
Несколько позднее Пастернак приходит к Цветаевой со словами: «Я сегодня получил письмо от П. П. Сувчинского» (сотрудник С. Я. Эфрона по евразийскому журналу «Версты»). В письме приводился отзыв А. М. о пастернаковской поэзии: слабо, до меня не доходит. Пастернаку также стала известна неприязненная оценка Горьким поэзии М. И. Цветаевой: «Талант ее мне кажется крикливым, даже — истерическим <...>»19.Б. Л. заступился за своих друзей, в результате чего Горький в своем единственном письме к А. И., полученном ею после возвращения в СССР (осень 1927 года), сообщил: «Получил истерическое послание от Пастернака и должен прекратить с ним переписку». Откликнуться на письмо Алексея Максимовича А. И. хотела миролюбиво: дескать, я не настаиваю на ответе мне, неизвестному писателю… «Но я сделала ошибку, добавив фразу: пишу не для того, чтобы продолжить переписку, и ответа не жду, и подчеркнула слова „не жду”». Потом она узнала, что он очень оскорбился: ему, получается, заткнули рот. «Смысл моего письма был такой, — объясняла А. И., — я не неволю Вас отвечать. Как писатель он должен был понять, что неправильно воспринял <эти слова>».
Об этой переписке А. И. говорила каждый раз дополняя и несколько изменяя свое повествование, вводя новые персонажи. Так, однажды она припомнила, что фраза Горького о ней, будто бы она все исказила, стала ей известна от кого-то, пришедшего к ней со словами: «Я Вас сейчас огорчу». Однако спустя некоторое время этот же человек сказал ей: «Я Вас сейчас рассмешу». Оказывается, А. М. прислал письмо, в котором точь-в-точь в тех же критических словах, что и при разговорах с Цветаевой в Италии, отзывался о поэзии Пастернака. Оценивая все это, А. И. говорила: «Горький был способен лгать, он человек с двойным дном», но как бы в объяснение добавила: «Он ведь современный человек»… Доказательством неправдивости Горького для А. И. служит пассаж, запомнившийся ей из одного его письма: стоял серенький денек, шли дожди, пришли двое (то есть Цветаева и Зубакин. — М. С. ) и стали вовлекать меня в какую-то секту… И еще что-то было здесь, из чего можно было понять, что они приехали в Сорренто вместе. Комментируя это, А. И. говорила, что, во-первых, они приехали в Италию порознь, во-вторых, никакие дожди не шли, а сияло солнце. Главное же, ни в какую секту Горького они не вовлекали, а просто излагали свои взгляды, что, видимо, сильно раздражало этого пленника атеизма.
В одном из писем конца двадцатых годов20 Горький писал, что А. И. Цветаева не знает другой действительности, кроме себя самой, и к ее рассказам об этой действительности следует относиться с большой осторожностью. Алексей Максимович, как явствует из вышесказанного, был раздражен ею и Зубакиным, который во время встреч с ним в Сорренто ошеломил его «глубочайшим и неизлечимым невежеством»21 (это резко противоречит мнению таких разных людей, как патриарх Тихон, Б. Пастернак, С. Эйзенштейн22, удивлявшихся в те жедвадцатые годы поразительной эрудиции Зубакина). Теперь, когда открылись архивы, эта переменчивость Горького уже перестала удивлять.Выскажу предположение, что А. И. не создала двух разных Горьких — в печатных мемуарах и в своих устных рассказах. В «Воспоминаниях» она блистательно изобразила этого всемирно знаменитого писателя, каким увидела его во время общения в Италии. Затем Горький открылся ей своими другими чертами, которые она не сочла возможным описать, да и едва ли можно было рассчитывать на такую публикацию. Во всяком случае, о своих встречах с А. М. Анастасия Ивановна охотно рассказывала, и, кажется, не только нам.
Поступление денег М. И. Цветаевой через Бориса Пастернака так и не было налажено. Поэт просил Горького вообще отказаться от материальной помощи М. И., беря ее всецело на себя23.Он понимал, что такая помощь семье бывшего белогвардейца тягостна для А. М., не хотевшего порывать отношения с советскими властями. «В результате, — замечала А. И., не знавшая, видимо, об однократной присылке денег Леонидом Осиповичем, — Марина не получила ни рубля». И рассказывала, как в 1928 году (то есть через год после их встречи) М. И. жаловалась: «Мои дети фарфоровые <от голода>. Мяса не видим совершенно, лишены возможности покупать даже конину. Сейчас иду варить огурцы». А. И. в этом винила себя: «Что Марина голодала — МОЯ ВИНА. Моя нелепая гордость родную сестру ввергла в пучину. Почему я не пошла к Борису и не потребовала объяснить мне это положение. Я прекраснодушием своим подлила масла в огонь. Марина голодала с 1927 по 1937 год. Я считаю себя виноватой в этом. Я должна была допрашивать Бориса: сколько Вы получаете?.. — так как Борис — это „облако в штанах”».
Итак, Борис Леонидович оказался атакованным с двух сторон. Не выясняя причины отсутствия денежной помощи сестре, А. И. между тем требовала от поэта разъяснения путаницы с горьковской оценкой его поэмы. Пастернак здесь брал удар на себя, убеждая Горького в одном из писем, что повод для его гнева он сам, а Анастасию Ивановну не стоит столь строго судить за неосторожную передачу первоначального мнения Алексея Максимовича о «Девятьсот пятом годе»24. Вообще, несмотря наслучившееся, дружеские отношения А. И. Цветаевой с Пастернаком, посвятившим ей свою поэму «Высокая болезнь»25, продолжались до конца его жизни. Согласно хранителям ее архива Г. Я. Никитиной и Г. К. Васильеву26,онапоследние годы работала над воспоминаниями о Б. Л., которые остались, по-видимому, незавершенными.
С Горьким также переписывался сын А. И. Цветаевой Андрей, который послал в Италию вышитый им цветными шелковыми нитками коврик «Бабушка и волк» (по мотивам горьковского «Детства»). А. М. спросил, что ему прислать. Андрей ответил, что ничего ему не надо, кроме книг. Горький тогда прислал «Детство» со своим автографом. Андрей, видимо, книгу хранил до своего ареста в 1937 году, когда все было конфисковано, в том числе семнадцать неопубликованных произведений А. И., включая ее мемуары о Горьком и его письмо к ней. Рукописи А. И. гибли и позже. Так, Г. Пухальская приводит в своей книге «Встречи с А. И. Цветаевой» следующие слова А. И.: «<…> рукопись „Amor” дважды гибла. Один раз сгорела. Второй — была украдена вместе с вещами в сундучке. И только память помогла мне написать всё сначала»27.
Интересно, что Горький не встречался с А. И., когда вернулся в Россию, но сын ее беседовал с ним больше часа, отвозя ему на прочтение рукопись книги Анастасии Ивановны о нем. Публикация в «Новом мире» (1930, № 8 — 9, под девичьей фамилией матери А. И. — Мейн) отрывка из этой вещи возникла в порядке некоей благодарности Горькому за его помощь Зубакину, арестованному в 1929 году. Весть об аресте Андрей принес матери в Музей изящных искусств, где она тогда работала. Жена Зубакина пошла к Горькому, он стал хлопотать28. Однако впоследствии Горький не вступился за него. А. И. сама ездила к знаменитым деятелям искусства, собирая их подписи в защиту Зубакина. Подписали Цявловский, Москвин, Качалов; но это не помогло, и Бориса Михайловича первым из арестованных отправили в ссылку. Эту историю А. И. рассказала мне в ноябре 1983 года, завершив так телефонный разговор, во время которого ее просили вступиться за кого-то, гонимого в ходе наступления на диссидентов в правление Андропова. Она сказала, что просить ни за кого не будет, памятуя печальный опыт хлопот за Зубакина. Помню, меня поразили ее слова о Горьком: «Ну что же, что он ко мне плохо относился; это еще не значит, что он плохой человек». В этих словах, видимо, обида и за Зубакина, и за несправедливые слова Алексея Максимовича о ней в его письмах. «А в чем гениальность Бориса Михайловича?» — спросил я Анастасию Ивановну, услышав ее восхищенный рассказ об этом человеке (археологе, скульпторе, художнике, мистике-эзотерике, превосходном поэте-импровизаторе). «Во всем вместе», — ответила она. Интересно, что и Горький гениальность Зубакина объяснял «всем тонусом», «всею „структурой”» его души29. Кстати, многие называли Б. М. гением, на что он неизменно реагировал так: «Честное слово, я не гений»30.
