Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2007)
Однако, несмотря на замечательную работоспособность (совокупное число всех вариантов ее романа «Amor» составляет 10 тысяч рукописных страниц, а объем книжного текста — примерно 360), не все она успевала воплотить в печатный текст. И тут надо сказать о еще одном ее таланте: Цветаева была блестящим рассказчиком. Подробная и удачная характеристика этого ее дара приведена в эссе В. Ионаса, где автор, сетуя, что он не имел возможности записывать ее рассказы, замечает: «Она так много и столь многих знала, в кругу ее друзей и знакомых было столько замечательных людей, а память ее, не тронутая возрастом, была так богата, что собрание ее рассказов могло составить ценнейшие мемуары, освещающие „с близкого расстояния” эпоху и людей…»7
Автор предлагаемых записок в течение последних одиннадцати лет жизни А. И. Цветаевой был одним из ее слушателей. Причем обнаружилось, что в ее устных рассказах многие события, описанные в «Воспоминаниях», существенно дополнялись и получали новое освещение. Особенно преображался по сравнению с печатным текстом Горький, искренне-восторженное описание которого «вытягивало» первое отдельное издание цветаевских мемуаров через редакционные жернова. Вспоминая об этом, А. И. говорила: «Первый том везли отец и Горький»8. Согласно многочисленным разговорам с Анастасией Ивановной, ее поездка к Горькому в Италию складывается в следующую небезынтересную картину. Некоторая трудноустранимая мозаичность этой картины отчасти объясняется тем, что отдельные рассказы существенно отличались деталями.
Знаменитый писатель пригласил Цветаеву в 1927 году, получив от нее восторженное письмо, которое она написала, прочитав тогда впервые его автобиографические книги. Адрес она взяла у Б. М. Зубакина: с его восхищения «Артамоновыми» и началось ее чтение Горького.
Зубакин к тому времени уже был в переписке с Горьким, который по его письмам и стихам составил о нем заочное впечатление как о человеке, находящемся «на границе гениальности», рядом «с такими людьми, как Лев Толстой, Владимир Ленин»9. Эта оценка стала впоследствии известна А. И., причем соседство фамилий Ленина и Зубакина вызвало следующую фразу, которую она не раз повторяла: «Один затеял эту волынку, другой стал ее жертвой» (Зубакина расстреляли в 1938 году после третьего ареста).
Алексей Максимович тепло встретил Цветаеву, прибывшую в Сорренто на несколько дней раньше Зубакина. Приходил к Горькому и полпред (полномочный представитель, как тогда назывались советские послы) в Италии Л. Б. Каменев, изгнанный к тому времени с высших постов в СССР. О пребывании его у Горького известно только из устных рассказов А. И., так как «в горьковиане нет никаких сведений об их встречах в Италии»10. Полпред тогда расстался со своей женой, место которой заняла молодая редакторша Таня Глебова, подарившая ему вскоре сына.
«Я показала Горькому, — рассказывала А. И., — начало моих воспоминаний о нас, детях, когда нам с Мариной было по восемь-десять лет». Ознакомился он и с ее «Дымом», который ему понравился; он говорил: «Вы так поняли женскую душу!» Разговоры в Сорренто в значительной степени шли о литературе, вообще об искусстве, что отражено в «Воспоминаниях». Однако не только это интересовало Горького и его гостей. Зубакин поражал своими феноменальными талантами, в частности, он свободно проникал в прошлое и будущее присутствующих11. Так, он сказал Каменеву, что его отец играл в детстве на духовом инструменте. «Да, — удивился Лев Борисович, — в тринадцать лет на кларнете». Глебовой он напомнил, что она в детстве тонула на большой реке. «В шесть лет на Волге», — уточнила Таня. В заключение Борис Михайлович предостерег Каменева: «Бойтесь высоты!» Татьяна подумала, что речь идет о самолете: «Я же говорила, что нужно ехать поездом!» Она не поняла, что имеется в виду другая высота… Кстати, и Горький проявлялинтересную особенность: он предвидел вопрос собеседника — стоило его только начать, как он тут же отвечал, не дожидаясь конца вопроса12.
Это, как и все необычное, неподвластное разуму, привлекало Анастасию Ивановну, в конце жизни опубликовавшую книгу «О чудесах и чудесном». А вот политика ее не интересовала. Так, Каменев однажды упомянул о газетах. Горький на это заметил: «Анастасия Ивановна их не читает». Могло создаться впечатление, что речь шла только об эмигрантских изданиях, поэтому Цветаева уточнила: «Я не читаю никаких газет». Позже я слышал от нее о четырех исключениях за всю жизнь: 1) смерть Толстого; 2) дело Бейлиса; 3) в 1917 году, «когда Россию делили Керенский и Корнилов»; 4) в лагере, «когда организовывалась ООН и политзеки на что-то надеялись». Затем бросила и никогда больше в газеты не заглядывала.
Месяц у А. М. пролетел незаметно. Днем она подолгу слушала его, а ночью в своем номере в отеле «Минерва» записывала эти разговоры, повторяя все сказанное «по свежим следам памяти». Так рождалась книга о Горьком.
На пребывание у знаменитого писателя Цветаева получила двухмесячный отпуск. Она решила съездить на неделю к сестре, жившей в маленьком французском городе Медоне, а затем вернуться в Италию. А. М. считал, что проще было бы ему пригласить Марину Ивановну в Сорренто, однако А. И. хотела увидеть всю семью сестры. Ей уже трудно было расстаться с Горьким, который магнетически притягивал к себе. Тем с большим упорством, перебарывая себя, она настаивала на своем решении.
В «Воспоминаниях» рассказано, как Горький уговаривал ее отложить поездку к сестре хотя бы на один день, чтобы посмотреть закат над Неаполем, и как она ему сказала: «Пусть решает судьба!» (если виза пришла — она поедет, не пришла — задержится). Затем идет такой диалог:
«— Еду, Алексей Максимович! Виза пришла. Я взяла билет.
— А! Чорт возьми…
Рука Горького <…> круто опустилась к карману.
— Спички забыл! — сказал он»13.
А. И. объяснила: слова «Чорт возьми» выражали его сожаление, что она не осталась, а потом он спохватился и, желая скрыть свои чувства, придумал про спички. Горькому нравилось женское обожание, один раз, говоря о нем, Анастасия Ивановна даже употребила слово «бабник».
Во Франции А. И. провела не неделю, как рассчитывала, а втрое больше. Ей долго не давали визу для возвращения в Италию. По ее рассказам, это объяснялось тем, что она посылала телеграммы на имя Каменева. «Нужно было писать „представителю”, а я прямо entouteslettres14 фамилию-имя-отчество. В другом случае — только фамилию: 1) поторопите Каменева; 2) пусть поспешит Л. Б. Каменев». Ни одна из этих телеграмм не дошла до адресата. А. И. считала, что за ним следили и поэтому телеграммы не доходили, точнее, не доходили тому, кому она их посылала. Можно предположить, хотя она мне никогда об этом не говорила, что эти ее обращения к Каменеву сыграли на руку «следствию» в 1937 году.
Вернувшись в Италию после поездки к сестре, она почувствовала охлаждение Горького к ней. Недоумевая, обратилась к Зубакину и услышала в ответ: «Учтите, он к Вам изменился. Надо же понять: ведь Вы ему не писали. Вы проиграли дружбу с ним. Вы не учли, как он с Вами прощался (при отъезде в Медон. — М. С. ); он даже поцеловал Вам руку, чего никогда не делает женщинам, он даже не поцеловал руки невестки, когда посылал ее родителям свою вторую внучку». Действительно, боясь заразить ребенка через почту скарлатиной, которой болела сестра, А. И. не писала в Сорренто, однако на обратном пути к Горькому отправила письмо из Турина. Она рассказывала, как ей тяжело было его отправить, как всегда, боялась выходить из поезда в пути, опасаясь отстать. Но и туринское послание не дошло. Она рассказывает в мемуарах, как потом случайно нашла оставшуюся квитанцию и передала ее Алексею Максимовичу: «Может быть, справитесь, где оно…»15, но не добавляет там, что тот отреагировал безо всякого интереса; чувствовалось: ему сдается, что все это ею выдумано…
«Кстати, как живет Марина Ивановна?» — спросил Горький. А. И. сказала, что плохо: например, покупается только один банан (для Мура; для Али16 уже не покупают). А. М. пообещал, что будет помогать, но не от себя лично, а через «Международную книгу». «Ну, от кого бы она согласилась принимать деньги, от Пастернака, например?» Анастасия Ивановна сказала, что от Пастернака согласилась бы…
Анастасия Цветаева вернулась в Москву в октябре 1927 года с десятидневным опозданием. Оно было вызвано не только задержкой в получении итальянской визы, но и тем, что из-за восстания в Австрии ее путь домой удлинился. В СССР пришлось ехать кружным путем через Германию. Отвечая на чей-то вопрос о возможности невозвращения, сказала, что у нее никогда не возникала мысль не вернуться в Россию. Во-первых, там оставался ее сын. «Кроме того, я не выношу заграницы: когда я была у Горького, я люто тосковала».
