Монго Бети - Помни Рубена
— В Кола-Коле, вместе со мной, куда ж еще, — ответил Жонглер, намеренно коверкая слова.
— Ах да, в Кола-Коле, где же еще. Кола-Кола, да-да, Кола-Кола. Ах, уж эти чертовы корейцы[9]! Никуда от этих проклятых корейцев не денешься. Ты говоришь, что у него нет хозяина. А почему у него нет хозяина?
— Потому что он завсегда самой себе голова, — продолжал свою тарабарщину Жонглер с такой легкостью и развязностью, что Мор-Замба только диву давался. — На своей голове дошел и научился водить машину.
— Хм-хм, — пробормотал Сандринелли. — Так значит, он и в самом деле умеет теперь водить?
— Да, да, и еще как, еще как.
— Ну а что он будет делать, когда получит права?
— Зарабатывать шофером, — ответил Жонглер, — что же еще?
— А где?
— У хозяина.
— У какого?
— Мы еще не знаем, мы поищем.
— Вот что: приходите ко мне, когда у вас все будет улажено, — сказал вдруг Сандринелли тоном человека, которого внезапно осенила блестящая мысль. — Да-да, приходите ко мне, и я пристрою твоего братца. У меня есть друг, он будет ему прекрасным хозяином. Главное, когда твой братец получит права, пусть не вздумает снова доходить до всего своим умом. Что за глупости! Нужно иметь хозяина; хозяин — это всегда хорошо. Не так ли, братец? Ну, чем плохо иметь славного, добренького хозяина? Ведь правда, это так хорошо — иметь хозяина! Ну скажи мне откровенно! Да улыбнись ты, братец, не бойся! Я же вижу, как ты доволен. Вот так, вот так…
Из прихожей, где они разговаривали, Сандринелли провел их и гостиную, просторную квадратную комнату, погруженную в полумрак, откуда, как показалось Мор-Замбе, на них дохнуло холодом. Ему никогда еще не доводилось бывать в личных покоях негрецов; когда зажегся свет, он принялся оглядывать чинно расставленную мебель, на которой не было заметно ни единой пылинки. Он не сразу увидел женщину, которая сидела в дальнем углу за круглым столиком, повернувшись к ним спиной, и была поглощена каким-то занятием. Длинные черные волосы струились по ее плечам и спине.
Оставив обоих парней стоять у двери, Сандринелли прошел к себе в кабинет и вскоре появился, держа конверт и на ходу облизывая его края. Тщательно заклеив письмо, он протянул его Мор-Замбе:
— Ну вот, братец, тебе остается только вручить это экзаменатору, и все будет в порядке. А главное, когда получишь права, не забудь заглянуть ко мне. Договорились? Нельзя же вечно жить только своим умом.
— Послушай-ка, Антуан, — вмешалась, не оборачиваясь, женщина. — С чего это ты вздумал морочить голову бедным парням? Да это же просто глупо. Зачем ты их сбиваешь с толку? Пусть себе устраиваются, как хотят, и нечего им мешать. Честное слово, иногда ты бываешь просто невыносим. Я порой совсем отказываюсь тебя понимать. То ты говоришь, что все эти туземцы — бездельники, что от них нет никакого проку, то готов нянчиться с ними. Нашелся наконец такой, который хочет обойтись без посторонней помощи. Уверяю тебя, иной раз у меня просто руки чешутся надавать тебе пощечин! Что за безумная страна!
Но Сандринелли уже подталкивал обоих своих подопечных к дверям, приговаривая не то в шутку, не то всерьез:
— Ах, дети мои, женщина есть женщина…
Дожидаясь, когда слуги, работавшие днем, сдадут смену Жонглеру, друзья решили прогуляться по аллеям школьного городка.
— А что он, в сущности, из себя представляет? — громко спросил Мор-Замба.
— Тс-с! — Жонглер приложил палец к губам. — Говори потише.
— Ты думаешь, он понимает на банту?
— Кто его знает. С этими типами нужно держать ухо востро. Наклонись-ка поближе, я тебе что-то скажу. Кажется, он педик.
— Кто-кто?
— Педик. Не знаешь, что это значит? Честно говоря, и я не знаю: он ведь ко мне не подкатывался; наверно, я не в его вкусе. Но ты, старина, будь осторожен: что-то он уж больно пялил на тебя глаза.
— Прости, я ничего не понимаю…
— И понимать нечего. Сандринелли из тех людей, которые любят, чтобы другие мужчины обращались с ними, как с женщинами. Или сами обращаются с мужчинами, как с женщинами. Теперь до тебя дошло? Наверно, именно поэтому он питает такую привязанность к Баба Туре. Только никому не известно, кто у них за мужа, а кто за жену.
— Да неужели такое может быть на самом деле?
— Еще как может! Уверяю тебя, от этих типов можно и не такого ожидать. Ты их еще не знаешь. Они на любую мерзость способны. И подумать только: они явились проповедовать нам религию добра! Много им дали две тысячи лет этого самого христианства!
На следующей неделе Мор-Замба получил от Робера и Фульбера, обосновавшихся в Эфулане, настоятельный приказ объехать окрестные деревни. Явившись в Эфулан с отчетом о своей поездке и о постигших его неудачах, он застал обоих компаньонов в разгар ссоры. Выкатив налитые кровью глаза, бешено размахивая руками, брызгая слюной, они осыпали друг друга проклятиями. Зрелище было хоть куда: почтенные эти коммерсанты, известные оба как люди обходительные и вежливые, грызлись теперь как собаки в присутствии крестьян, которым до сего времени представлялись образцом достоинства, жизненной мудрости, трудолюбия и компетентности. Судя по их одышке и по висевшей клочьями одежде, они уже дошли до рукоприкладства. Случилось так, что чиновник Лесного ведомства, господин Альбер, или, как его называли африканцы} Бугай, оказался в толпе ротозеев, собравшихся вокруг обоих противников. Он, как всегда, был в шортах и безупречной рубашке; на его губах играла обычная насмешливая улыбка.
— Что тут случилось? Что происходит? — спросил он, подойдя к Роберу.
Колейский коммерсант, безмерно польщенный тем, что господин чиновник обратился именно к нему, не только не воспользовался этим неожиданным обстоятельством, чтобы ринуться в новую атаку, но даже на минуту успокоился. Еще бы! Вместо того чтобы небрежно сунуть ему мизинец, как он это обычно делал, Альбер протянул для рукопожатия ладонь. Робер, будучи весьма благовоспитанным человеком, сделал сверхчеловеческое усилие и, попытавшись изобразить на лице улыбку, обменялся с господином чиновником несколькими любезностями. Такая честь, да еще оказанная в присутствии столь многолюдного собрания, заставила бы взвиться от радости любого колейца. Зрители уже было решили, что Робер сорвет всю комедию.
— Мы были с ним компаньонами, этот человек и я, — начал он объяснять суть дела Бугаю, изъясняясь на весьма приблизительном французском, — но он попытался меня обокрасть. И он поплатится за это!
Тут Робер внезапно оборвал свои объяснения: сверкая глазами, с искаженным лицом он подбежал к Мор-Замбе, которого только что заметил, и сказал ему что-то вполголоса. Потом они поспешили к грузовику, стоявшему поодаль. Робер открыл дверцу машины и, не влезая внутрь, стал, согнувшись, копаться в переднем ящике под щитком. Наконец он выудил оттуда документы и, потрясая ими перед носом Фульбера, бешено закричал:
— Посмотри-ка на эти бумаги, старый остолоп! Они выписаны на мое имя. А теперь отвечай мне, кому принадлежит грузовик? Скажешь, что мы покупали его вместе, что мы владеем им сообща? А мне наплевать на все это! Посмотри-ка, бумаги выписаны на меня одного. Где ты видишь свое имя, старый олух? Да ведь ты и читать не умеешь! Двадцать лет прожить в городе — и не научиться грамоте! Да куда тебе! Ты так и проживешь болваном до конца своих дней, а жить-то тебе осталось не особенно много. Когда ты только решишься вырезать свою грыжу? Или хочешь, чтобы она тебя доконала?..
Видя, что зрители ржут во все горло, господин Альбер обернулся к стоявшему рядом с ним Мор-Замбе и спросил его:
— Что он ему говорит? Что он ему сказал?
Не в силах перевести пышные обороты своего хозяина, но и не желая ударить лицом в грязь, Мор-Замба ответил:
— Он назвал его круглым дураком.
— Только и всего? — разочарованно хмыкнул господин Альбер. — И это их так рассмешило? Не очень-то они привередливы!
Как вскоре узнал Мор-Замба, обоих компаньонов угораздило приволокнуться за одной девицей, и, несмотря на свои годы, которые должны были бы научить их благоразумию и умеренности, они сцепились друг с другом, как два сопливых юнца.
Фульбер, которому Робер запретил и близко подходить к грузовику, вынужден был остаться в Эфулане, но, закрепившись, гак сказать, на этом плацдарме, не сумел сохранить за собой предмет распри и утешиться хотя бы этим. Робер разгромил его «по всей линии фронта»: не теряя времени, он посватался к молодой особе. Замешательство ее родителей было недолгим. Они не устояли перед могуществом коммерсанта, весомым доказательством которого была пятитонка, не говоря уже о внушительном виде его слуги и о его собственной страсти, в пылкости которой не оставалось теперь никаких сомнений. Робер собственноручно погрузил в кузов наспех собранное скудное приданое молодой супруги и помог ей забраться в кабину. Чтобы как следует отпраздновать эту молниеносную победу, ему не хватало только самому усесться за руль грузовика — но этого, к сожалению, он сделать не мог.
