Монго Бети - Помни Рубена
Приобретя машину, колеец тут же сломя голову начинал колесить по стране, стремясь покрыть огромную сумму, в которую ему обошлась эта покупка. Имя новоиспеченного предпринимателя не значилось ни в одном коммерческом реестре, и, однако каждый год в январе, ему приходилось выкладывать кругленькую сумму — налог на машину в соответствии с ее маркой и мощностью, обозначенными в техническом паспорте. В общем, все происходило так, словно черных предпринимателей вообще не существовало; впрочем, справедливости ради стоит заметить, что один из членов Торговой палаты все-таки был африканцем.
Поскольку черные дельцы не подпадали ни под одну из категорий трудового законодательства, любой конфликт, возникший между ними, мог превратиться в запутанную головоломку, если бы издавна не было принято решать подобные споры в полицейских участках, где царил грубый произвол. Поэтому каждый колейский предприниматель старался обзавестись заступником в полиции или в Управлении экономикой. Желательно, чтобы этот заступник был белым и по возможности занимал высокий пост: считалось, что высокопоставленные белые чиновники отличаются обходительностью и приветливостью, а кроме того, не зарятся на жалкие гроши колейских бедняков — не в пример мелким чернокожим служащим, которые славились своей скаредностью, корыстолюбием и грубостью. Робер тщетно пытался пристроиться под крылышко директора Управления экономикой, чуть ли не ежедневно донимая его посланиями, в которых Жан-Луи проявлял себя настоящим гением по части изощренного подхалимства, но получал в ответ только сухие отписки с ничего не значащими казенными формулами. Потерпев неудачу, он решил закинуть удочку одному чиновнику-африканцу, занимавшему по тем временам весьма значительное место. Тот по крайней мере не отказывался запросто отобедать у Робера и даже, как уверяет Мор-Замба, не гнушался принимать от него в благодарность за услуги особый вид оплаты натурой, который был тогда весьма распространен в Кола-Коле и состоял в том, что подопечный на известный срок одалживал благодетелю свою жену. Мор-Замба утверждает, что Робер неоднократно давал Доротею на подержание этому чиновнику, который помогал ему обходить канцелярские рогатки.
Но как ни странно, даже этот произвол, благодаря которому мелкие черные предприниматели были, гак сказать, повержены в тьму кромешную, — даже этот произвол в некотором смысле служил помехой спокойствию колонии: он как нельзя лучше уживался с известной безнаказанностью, что, как правило, отнюдь не внушает простому люду симпатии и уважения к господствующему порядку. Так, например, в колонии не существовало понятия рецидивизма, поскольку ни один из этих чернокожих хозяйчиков не значился в картотеках компетентных органов. Такие порядки были сущим благословением для этих тупых, ленивых и по большей части лишенных даже намека на честность людишек, которых в любой мало-мальски цивилизованной стране очень скоро вывели бы на чистую воду. К счастью для Робера и ему подобных, вся колония была сверху донизу поражена неразберихой, бестолковщиной и омерзительной продажностью. Во многих учреждениях вовсе не было архивов, и, когда, например, водителю случалось потерять права, он вынужден был снова сдавать экзамены, потому что документы, с которых можно было бы снять копию, оказывались уничтоженными. Мор-Замба утверждает, что теперь ему понятно, почему колонии никогда не хватало средств для создания действенной администрации, — ведь то, что африканцы нередко принимали за недоброжелательство властей, было прежде всего следствием их неспособности справиться со стоящими перед ними задачами. Мор-Замба считает, что колония, допускавшая утечку прибылей всех крупных экспортно-импортных фирм в метрополию и пополнявшая свои финансовые ресурсы главным образом за счет таможенных сборов и налогов, взимаемых с коренного населения, была обречена на обнищание и не смела мечтать о бюджете, который соответствовал бы ее потребностям. Вот ей и приходилось либо сокращать эти потребности, либо вообще отрицать их наличие, вместо того чтобы попытаться их удовлетворить.
Жан-Луи теперь совсем исчез, и Мор-Замба, хотевший поделиться с ним своими последними неудачами, был сбит этим с толку. В последний раз он видел его накануне экзамена, когда тот, верный своим обещаниям, в четвертый раз принес ему необходимые бумаги. Зато его дружба с Мор-Киндой крепла с каждым днем. Именно Мор-Кинда держал его в курсе всех политических событий и сообщал новости о Рубене. Мор-Замба стал профсоюзным активистом, но скоро ему наскучило день за днем ткать узкую полоску, которая должна была стать частью полотнища, подлинных размеров которого он не мог себе представить и не знал, в чьих руках находятся его концы. Тем не менее он без колебаний согласился бы пожертвовать жизнью, чтобы, если понадобится, снова вырвать Рубена или его сподвижников из лап мамлюков Фор-Негра. Не будучи непосредственным участником событий, он испытывал необходимость представить себе хотя бы отдельные их детали, если не всю совокупность.
В соответствии с указанием из Парижа Консультативная ассамблея должна была вскоре получить новые полномочия: ей предстояло превратиться в подлинный орган законодательной власти — по крайней мере в тех областях, которые не касались обороны и внешних сношений. Рубен, снова куда-то исчезнувший, выпустил заявление, в котором требовал содействия колониальных властей для совместной подготовки выборов, призванных в ближайшее время обновить состав Консультативной ассамблеи, без чего, как он уже неоднократно заявлял, НПП отказывается признать ее правомочной. Кола-Кола снова затаила дыхание: сумеет ли новый губернатор — человек, которого прислали специально для проведения новой политики, — доказать свое благоразумие, согласится ли он с требованиями старого профсоюзного лидера или, подобно своему предшественнику, замкнется в высокомерии и жестокости? И к чему в таком случае приведет новое столкновение?
В тот же день Мор-Замба отвел Джо Жонглера на тайную квартиру первого заместителя Рубена, которому он на всякий случай сообщил следующее:
— Вчера мой хозяин Сандринелли написал одинаковые письма своему двоюродному брату Брэду в Марокко и родному брату — в Константину, в Алжир. В каждом из писем говорилось примерно вот что: «Решительный момент настал, приготовься к отъезду. Мы заняты важным делом — формированием состава будущей Законодательной ассамблеи. Список депутатов почти готов, нам осталось подыскать еще пару-тройку краснобаев, слывущих радикалами, чтобы втереть очки представителям французской прессы, которые, того и гляди, поднимут страшный вой. Но вот беда: большой начальник и знать ничего не желает — по его мнению, в Ассамблее не должно быть никаких разногласий. Это неразумно. Нам нужно любой ценой переубедить его, а уж дальше все пойдет как по маслу».
— А откуда ты все это узнал? — спросили его.
— Мадам Сандринелли приказала мне к шести часам вечера навести порядок в кабинете мужа; она была в бешенстве, вопила, что это не кабинет, а настоящий свинарник. Что правда, то правда: пол был завален кожурой от апельсинов, окурками, клочками бумаги. Я стал подметать, а мадам сама открыла оба окна, чтобы проветрить помещение; потом, когда я стал стирать тряпкой пыль, она вышла. Я улучил минутку и заглянул в бумаги на письменном столе хозяина — вот и вся недолга.
— А где был Сандринелли?
— Где-ro на территории школьного городка.
— Почему это он так тебе доверяет?
— Не могу сказать, чтобы он мне доверял. Он просто-напросто считает меня дурачком, думает, что я все равно ничего не пойму. А я не особенно стараюсь его переубедить. Разговариваю с ним всегда на ломаном французском и тем привожу его в восторг. В моем деле это самое главное — нести околесицу и прикидываться идиотом. Это во всех отношениях неплохо.
В тот же день он представил Мор-Замбу Сандринелли, назвав его своим двоюродным братом, и попросил хозяина, чтобы тот поручился за него на экзаменах.
— Привет, братишка! — Сандринелли расплылся в широкой улыбке и, раскачиваясь на носках, попытался потрепать Мор-Замбу по подбородку. — А ведь ты, плут ты этакий, никогда не говорил, что у тебя есть брат, — продолжал он, обращаясь к Жонглеру. — Где он живет?
— В Кола-Коле, вместе со мной, куда ж еще, — ответил Жонглер, намеренно коверкая слова.
— Ах да, в Кола-Коле, где же еще. Кола-Кола, да-да, Кола-Кола. Ах, уж эти чертовы корейцы[9]! Никуда от этих проклятых корейцев не денешься. Ты говоришь, что у него нет хозяина. А почему у него нет хозяина?
— Потому что он завсегда самой себе голова, — продолжал свою тарабарщину Жонглер с такой легкостью и развязностью, что Мор-Замба только диву давался. — На своей голове дошел и научился водить машину.
