Хосе Сампедро - Река, что нас несет
Но смех его сразу же оборвался. Американец схватил его за куртку, и бригадир взмыл вверх, подхваченный баграми трех сплавщиков.
— Всыпь ему как следует! Мы здесь! — заорал Сухопарый так громко, что на минуту все застыли.
Но тут раздался другой голос, который мигом охладил разгоревшиеся страсти.
— Мир вам, братья!
То был голос монаха. Неужели эти тихие, смиренные слова услышали люди, охваченные яростью? Как этот голос проник в человеческие души? Было удивительно, просто невероятно, что призыв к миру прозвучал в самый разгар ссоры, которая могла кончиться дракой! Но как бы то ни было, голос этот остановил насилие. Уже потом, гораздо позже, Американец, вспоминая этот случай, думал: «Странно было не то, что мы его услышали. Странно было бы не услышать его». Откуда вдруг взялся этот монах, выросший словно из-под земли, — тщедушный, с тонзурой, в буром одеянии францисканцев, в сандалиях на босу ногу? Засунув руки в рукава, он стоял, словно статуя святого, у парапета старой плотины, у самого входа в канал, забитый стволами, а рядом с ним другой монах с дорожным посохом в одной руке и небольшой сумой для подаяния в другой. Монахи совсем не походили друг на друга: тот, что говорил столь проникновенно, был как-то четче, рельефнее, весомей, несмотря на свою хрупкость. В сравнении с ним его спутник выглядел тусклым, словно все видели его сквозь кисею. Несмотря на то что он был гораздо дороднее, лицо его и одеяние казались бесцветными и невыразительными. На самом деле было не так, но у Американца почему-то сложилось именно такое впечатление.
— Мир вам, братья… — снова повторил монах.
Американец выпустил из рук детину, позволившего себе нанести ему оскорбление. Маркос готов был снова полезть на рожон, но монах подошел к нему. Спустился он или спрыгнул? Американец не мог этого сказать.
— Подайте, Христа ради! Мы монахи из Пастраны, у нас ничего нет.
— А что вы здесь делаете? — язвительно спросил Маркос, словно желая отделаться от странного чувства, Охватившего его.
Монах отвечал все с той же невозмутимой кротостью:
— Готовимся в мир иной…
— Ого! В мир иной… А может, его и нет?
— Если нет мира иного, то нет ничего. Разве на земле жизнь? Разве мы не идем к смерти? — улыбнулся монах.
— Святая правда, — пробормотал Кривой.
— Братья, — сказал артельный, — если вы пойдете вверх по реке, мои люди дадут вам что-нибудь, хоть мы и бедны. Идите туда, здесь вам небезопасно оставаться.
— Все мы бедны в этом мире, и нет такого места на земле, где бы человек был в безопасности, — ответил ему монах. — На всем око божье. Неужели вы станете обрекать себя на вечные муки из-за нескольких камней? Камни тоже благи! Они творенье божье, агнцы божьи.
Монах взглянул на небо и направился к заслонке водоспуска. Его товарищ безмолвно последовал за ним; остальные, словно зачарованные, провожали их взглядом. Что он мог сделать один, если ржавый железный механизм приводили в движение два здоровенных мужика? Да и камни, завалившие канал… Но монах схватил правой рукой колесо и стал крутить его, все так же улыбаясь. Толстая заслонка медленно поднялась, а затем стремительно отскочила. Вода хлынула, увлекая за собой камни и очищая русло. Путь стволам был свободен.
Все оказалось очень просто! Люди не могли прийти в себя от изумления.
— Чудо! — вдруг прокричал Четырехпалый и, бросившись к монаху, опустился перед ним на колени. Но монах велел ему подняться.
— Не думай лишнего, не ищи лишнего, не суди поспешно, — произнес он, пристально глядя на сплавщика. А затем продолжал смиренным топом: — Все на свете чудо. Братец камень — чудо, и сестрица река — чудо. Каждый человек — тоже чудо.
— Никакого чуда нет! — возразил бригадир. — Просто камни смыло водой, вот и все.
— Правильно, — согласился монах, посмотрев на рабочего. Но потом широко открыл глаза и пристально вгляделся в него, словно увидел нечто странное. На лице монаха отразилось глубокое сострадание, и он проговорил: — Не презирай камни. Люби их. Ведь может случиться, что камни, которые ты разрушаешь, прогневаются однажды и покарают тебя.
Наступила мертвая тишина. Монах обернулся к Американцу.
— Спасибо тебе за твое милосердие. Мы пойдем вверх по реке и будем помнить твою доброту. — Затем, повернувшись ко всем, поднял руку. — Отец наш, святой Франциск, благословляет вас всех. — Он вскинул руку еще выше. Четырехпалый снова опустился на колени. Осенив всех крестным знамением, монах сказал на прощание: — Мир вам.
И пошел в ту сторону, куда ему указали сплавщики. Его товарищ все так же безмолвно последовал за ним. Сплавщики и рабочие стояли не шелохнувшись. Первым пришел в себя Американец.
— Закрой заслонку, Сухопарый, — распорядился он. — Иначе до утра вытечет много воды, а нам это не нужно. Потом идите в лагерь.
И бросился вдогонку за францисканцами как раз в ту минуту, когда кто-то сказал бригадиру, что и забойщикам не мешало бы подать милостыню монахам. Добежав до поворота, за которым скрылись монахи, Американец с удивлением обнаружил, что они ушли довольно далеко вперед. Было удивительно, почти невероятно, что эти люди, неуклюжие в своем монашеском одеянии, могут идти с такой скоростью. Он попытался догнать их, но не смог и тогда решился окликнуть:
— Братья!
Монахи оглянулись и подождали, пока он подойдет. Американец, запыхавшись, остановился перед ними. Тщедушный монах улыбался и словно стал еще прозрачнее. Глаза у него были удивительные, серые, чистые.
— Тебе что-нибудь надо?
— Мне…
Американец умолк в замешательстве. Он уже не помнил, что побудило его броситься за ними вдогонку; не помнил даже, был ли для этого вообще какой-нибудь повод. Опустив голову, он тихо пробормотал:
— Не знаю.
И как ни напрягал память, вспомнить не мог. Все больше смущаясь под взглядом монаха, он повторил:
— Не знаю… Простите меня, я задержал вас, а зачем — не знаю.
— Так бывает со всеми нами, брат мой: мы не знаем, чего хотим… Всю жизнь боремся, играем поневоле в какую-то детскую игру…
— В детскую игру… — повторил за ним Американец.
— Страдаем из-за пустяков, — продолжал монах, — пока пас не призовут в дом, где вершатся серьезные дела… И сочувственно заключил: — Ты не знаешь, чего хочешь, не знаешь, чего тебе хотеть, и устал. — Он замолчал, перестал улыбаться и тут же убежденно прибавил: — Но скоро ты узнаешь. Рано или поздно — узнаешь. Ты будешь с птицами и обретешь мир.
— Мир? — взволнованно переспросил Американец.
Монах молча кивнул.
— Отец, я хотел бы исповедаться. Сейчас.
— Я не священник, брат мой, — кротко ответил монах, — Могу ли я еще чем-нибудь помочь тебе?
— Нет, больше ничем, — пробормотал Американец, — Нет, нет… Как вас зовут?
— Брат Хустино, — улыбнулся монах, — Да благословит тебя бог.
Американец смотрел, как они удаляются легкой, непостижимо быстрой поступью. Даже белый шпур, которым они были подпоясаны, не колыхался. Он опустился на камень и так сидел, погруженный в мысли, сам не зная о чем, пока наконец не пришли три сплавщика.
Сухопарый вместе с Кривым закрыли водоспуск. Забойщики ушли обедать. Тихо и мирно. По-хорошему… Заметил ли Американец, какие странные были эти монахи? Да, заметил. Четырехпалый больше не заговаривал о чудесах. Он шел молча, против своего обыкновения.
Вскоре они пришли в лагерь. Там была только Паула. Да, совсем недавно приходили два монаха. Она дала им немного хлеба, и они сразу же ушли. Больше они ничего не захотели взять. Нет, она не заметила в них ничего особенного.
Но вечером, отвечая на настойчивые расспросы Американца, она призналась:
— Да, они и в самом деле показались мне странными. Один все время молчал, а другой…
— Маленький, да? Что же он?
— Сказал обо мне то, чего никто на свете не знает. Никто. Потом благословил меня и утешил… Кто он, Франсиско?
Артельный ответил не сразу:
— Брат Хустино… Его зовут брат Хустино.
13
Ангикс
— Лучший глоток вина за весь путь, — убежденно заявил Сухопарый, — мы выпьем в этом доме. На этой земле только оно чего-то и стоит. Потом, когда мы спустимся в Ла-Манчу, оно будет хуже, вот увидишь. А здесь…
Он шел с Белобрысым по пыльной тропе; по обеим сторонам рос уже довольно высокий чертополох. После Энтрепеньяса сплавщики без особого труда добрались до Боларке и теперь, остановившись у подножия замка Ангикс, послали Сухопарого за вином в «дом монахов». Так называли замок.
— В старые времена здесь была монастырская ферма, — объяснял Сухопарый своему спутнику. — Монахи, наверное, знали толк в вине и вывели замечательные сорта винограда. Потом усадьбу купил какой-то знатный сеньор. Постепенно семья его вымирала и здорово поубавилась. От возделываемых земель осталась только вой та — видишь круглые пятна на холмах? — и еще по ту сторону склона. Из этого винограда они и делают вино. Будь эти виноградники мои, уж я бы знал, как выжать из них денежки… А может, и сам все выпил… — засмеялся он. — Невезучие какие-то эти сеньоры, все-то у них не ладится. Парней наймут — те их облапошат; девок — те их обвесят… Живут вдвоем: полуслепая старуха да ее нерадивый сынок… Запустение полное! Зато вино!.. Сам увидишь! Наверное, такое же, как было при монахах! Говорят, в холме за домом винные погреба, он весь изрыт тоннелями, прямо как мадридское метро.
