Кингсли Эмис - Старые черти
— Надеюсь, с кем-нибудь здравомыслящим.
— Ох, я тоже на это надеюсь. — Рианнон немного помолчала, затем спросила: — Кстати, как там Гвен?
— Вроде бы приходит в себя. Конечно, еще злится, но все будет хорошо, лишь бы он сам не полез на рожон.
— Если бы только он… как бы это сказать… меньше разбрасывался.
— Очень тебя понимаю, — согласилась Софи. — Особенно сейчас, когда вы перебрались сюда. Здесь не Лондон.
— Вот именно. И вообще, с другой стороны, тоже по-дурацки выходит. Кое о чем мы теперь говорить не можем. Конечно, я имею в виду не важные вопросы, в основном мелочи, но ведь они накапливаются. Кто присутствовал, и как выглядел, и что говорил… В общем, стало труднее.
— М-м-м… Ри, как ты думаешь, с ним все в порядке?
— Что ты хочешь сказать? — встревожилась Рианнон.
— Нет, ничего, просто он словно с цепи сорвался. Казалось бы, должен понимать, что нельзя ни с того ни с сего закрутить с Гвен и рассчитывать, что все обойдется, особенно после того…
— Ни с того ни с сего закрутить с Гвен снова, но все равно я не…
— О, а я и не знала, что они…
— Да. Удивительно, я всегда считала, что она ему не очень нравится. Честно говоря, мне даже интересно, кто из них все начал, и сейчас тоже. Конечно, в прошлом Гвен мирилась с тем, что она лишь одна из его многочисленных пассий. Тогда в ее жизни были и другие интересы.
— Например, Малькольм, — сказала Софи.
— Ага.
Они снова замолчали. Софи, обхватив руками колени, в несвойственной ей задумчивости разглядывала толстый ворсистый ковер. Рианнон закурила, как всегда, поднеся зажигалку слишком близко к сигарете. В первые минуты приезд Софи ее удивил. Вскоре стало ясно, что дело в Алуне: Софи спросила, освоился ли он здесь после Лондона, но умолчала о своих соображениях — недавние эскапады Алуна не изменят ее особую роль в его жизни. По разным причинам Рианнон тоже на это надеялась, однако в Уэльсе не принято говорить о подобных вещах напрямую. Поэтому почти без задней мысли она осведомилась, как дела у Чарли, хотя и с меньшим интересом, чем когда спрашивала о Гвен.
— Практически не просыхает, — сказала Софи, не поднимая взгляда от ковра.
— Да, я подумала…
— Я и не представляла, сколько он пьет, пока однажды вечером он не пришел домой трезвый. Это было откровение, скажу я тебе.
— И наверняка не слишком приятное.
— Не знаю, что случилось в тот день, и вряд ли узнаю, но ночь была кошмарной. Заставил сидеть с ним, уснул в два, в четыре проснулся и полез на меня. Дышал так, будто рекорд ставит. До сих пор не объяснил, что с ним было. Я и так и этак пытала — молчит! На следующий день он, по словам Виктора, был пьян в стельку уже к шести часам.
— Если он хочет, чтобы ты с ним сидела, то должен рассказать.
— Не говорит! Только то, что ему хуже, когда он один, и от темноты. Я устала его спрашивать, надоело. Он должен рассказать, что происходит, хотя бы в общих словах! Страшно неприятно, когда мужчина ничего не говорит. Он что пьяный, что в отключке — никакой разницы. В смысле для меня. Хороший он, Чарли, или я к нему просто привыкла.
Рианнон неторопливо докурила сигарету.
— Похоже, вам двоим не помешает небольшая передышка. Вы же поедете в Бирдартир? Мы с тобой хоть поболтаем как следует. И Алун будет рад. Он все время жалуется, что вы толком не видитесь.
Софи вскинула голову:
— Ой, правда? Не может быть!
— Да, постоянно спрашивает, где Софи, чем она сейчас занимается…
— Неужели?
— Ему тоже будет полезно проветриться. Вот уж кто молчать не будет. Его, наоборот, поди останови!
7 — Алун
1
В девятом часу утра во вторник Алун открыл багажник машины, которую обычно называл «семейным автомобилем» или даже «нашим семейным автомобилем», но только когда поблизости не было Рианнон. Уиверы собирались в Бирдартир. Чарли и Софи должны были подъехать туда на следующий день к обеду, и все четверо планировали вернуться поздно вечером в пятницу.
Накануне Алун позвонил Келлан-Дэвисам, чтобы сообщить о грядущем путешествии. Так как в это время Гвен ждали на кофе у Шан Смит, а Малькольм наверняка уже ушел в «Библию», попытка была заранее обречена на провал, но позволяла считать, что Алун не сумел дозвониться. Питеру велели приезжать, когда захочет, даже без предупреждения, и тот, немного поворчав по поводу дурацкой валлийской манеры приглашать гостей, буркнул, что, может, и выберется. Тарка Джонса, который вначале категорически отказывался брать на себя ответственность, уговорили записать номер соседей по фамилии Гомер (у Дая в коттедже телефона отродясь не было).
Алун не стал откидывать крышку багажника по-мальчишески резко, как обязательно сделал бы, будь рядом хоть один зритель, не важно кто — безработный выпускник школы или высокопоставленный чиновник с телевидения. Первым делом в багажник отправилась картонная коробка с выпивкой: шотландское виски двенадцатилетней выдержки, дорогая питьевая вода, чтобы его разбавлять, джин, тоник, бутылка редкого «Линье-Аквавита» из Осло, не такой редкий «Бейлис» (якобы для Рианнон, а на самом деле для всех), по бутылке «Асти Спуманте» и малаги (только для Рианнон), четыре большие бутылки крепкого светлого пива, завернутые в мокрую газетную бумагу (для самого Алуна), остатки кофейного ликера и прочая дрянь, которую он не решился выбросить. Рядом лег ящик с маринованным филе сельди, копчеными устрицами, икрой пинагора и другими деликатесами, которыми принято закусывать аквавит. Сверху Алун аккуратно пристроил плоский бумажный пакет с новым кашемировым свитером и две спортивные рубашки в нераспечатанных упаковках.
Любые путешествия, включая поездки на похороны, наполняли Алуна радостным предвкушением, и не только потому, что никогда не знаешь, с чем столкнешься, скажем, в каком-нибудь Блайнай-Фестиниоге. С возрастом ему все больше нравилось открывать новое, как бы жестоко он ни обходился со старым. Впрочем, нынешняя экспедиция ничего такого не сулила: в его тайной записной книжке не было ни одного адреса в Бирдартире или окрестностях. Сейчас Алун радовался, просто предвкушая поездку в автомобиле: он не уставал напоминать лондонским друзьям, что в тридцатых годах в Южном Уэльсе это было событием. Быстро и весело уложив первую часть поклажи, он покончил со второй, не такой приятной: постельным бельем и подушками, собранными Рианнон после того, как она позвонила Даю в магазин. Оставшиеся вещи Алун запихивал в машину гораздо медленнее.
Первой он положил пишущую машинку: не электрическую из кабинета, великолепный образец японской офисной техники, а портативную итальянскую (Алун под настроение называл ее акустической моделью). Затем последовала еще одна картонная коробка, далеко не такая элегантная, как та, что с напитками. В этой лежали книги и бумаги. Среди книг был «Краткий оксфордский словарь английского языка», потрепанный «Тезаурус» Роже, «Y Geiriadur Mawr» — «Большой валлийско-английский и англо-валлийский словарь», «Церкви Корси» преподобного Тидфила Мередита — компиляция, примечательная своим golygydd ymgynghorol,[41] работа по кельтской мифологии Сефтона-Уильямса и полное собрание стихотворений Бридана. Последнюю книгу Алун почти всегда возил с собой из лицемерного пиетета — притворялся, будто не может без нее обойтись. Брать ее в эту поездку было в лучшем случае бесполезно, ну разве только для того, чтобы шокировать Чарли, Софи и, возможно, Питера. Остальное содержимое коробки состояло из бумаги для пишущей машинки, сорока шести страниц романа, о котором знала только Рианнон, и нескольких листков с заметками.
Алун собирался поработать с рукописью, но никому об этом не говорил, хотя думал уже давно. Он настрочил сорок шесть страниц за шесть дней весной, когда тот урод с Би-би-си чуть ли не в последнюю минуту отменил радиопередачу о валлийском нонконформистском сознании, которую Алуну предстояло подготовить и записать; с тех пор роман не продвинулся ни на йоту. Теперь, под гнетом возложенного на себя добровольного обязательства провести некоторое время вдали от мира, и не придумав благовидного предлога улизнуть, Алун решил продолжить мучительный труд над книгой. Первые страницы (возможно, с небольшими переделками) должны были стать началом единственного по-настоящему серьезного произведения в прозе, какое он написал со школьных времен. В более оптимистичном настроении Алун заменял «единственное настоящее» на «самое»: самое серьезное произведение в прозе и так далее. Как бы то ни было, он понимал: практически все зависит от того, что удастся сделать из этих сорока шести страниц за два-три часа.
В общем, неудивительно, что Алун убирал вместилище своих творческих планов в багажник с особой аккуратностью. Тем не менее он испытывал странное чувство, не имеющее ничего общего с литературными замыслами, разве только совсем немного похожее на волнение, которое испытываешь перед тем, как шагнуть в неизвестность.
