Аля Аль-Асуани - Чикаго
— Я не делаю ничего, за что может быть стыдно. Мое тело принадлежит мне, и у меня есть право получать наслаждение тем способом, который меня удовлетворяет. Несправедливо страдать из-за того, что Салах недоволен жизнью. Я не буду подавлять свои желания и хоронить себя, раз он обнаружил, будто тридцать лет назад совершил ошибку, эмигрировав в Америку. Я имею право получать удовольствие от секса так, как хочу.
Рассуждения, которые прокручивались у нее в голове, казались ей убедительными. Но в них заключалась лишь часть правды. Было еще кое-что, о чем она знала, но чего избегала. Ее сексуальные проблемы были только верхушкой айсберга. У нее на сердце лежала тяжелая горечь. Салах требует развода?! После всех лет, прожитых вместе, он хочет оставить ее. Вот так просто попрощается, уйдет и превратится в человека из прошлого, которого она будет вспоминать по фотографии в альбоме, а после убирать альбом в ящик. Почему он больше не любит ее? У него появилась другая женщина? Или она стала для него старой? Превратилась незаметно для самой себя в скучную ворчливую старуху? Или она перестала следить за своей внешностью? Может, арабскому мужчине всегда нужна молодая, и поэтому они женятся несколько раз? Сохранил ли Салах менталитет восточного мужчины, несмотря на прожитые в Америке годы? Или он никогда не любил ее по-настоящему? Неужели все эти годы он притворялся? Неужели женился на ней ради гражданства? Ради того, чтобы повысить свой статус? Чтобы стать успешным профессором, эмигрантом, женившимся на американке? Но если так, почему он прожил с ней столько лет? Проще было бы бросить ее сразу после получения американского паспорта. Тогда она могла бы забыть его и простить. В то время она была еще молода и могла начать новую жизнь. А сейчас… Как будто все эти годы он пользовался ею, а теперь решил выбросить в мусорную корзину. Как он мог так издеваться над ней? Даже если он не любил ее, они прожили вместе целую жизнь, которую нельзя перечеркнуть одним махом. У него нет права так поступать. Эти мысли терзали ее, как приступы хронической боли. От чувства жалости к себе она еще больше нуждалась в удовольствии. Инстинкт побуждал ее замкнуться на физическом наслаждении и избегать думать о плохом.
Она приняла теплую ванну и голой вошла в комнату, где спала одна, после того как Салах оставил ее. Она включила ноутбук, вставила в него диск и внимательно прочитала руководство по применению. Крис легла на кровать, достала вибратор и стала его рассматривать. Верхняя часть была гладкой и приятной на ощупь, а основная деталь покрыта выпуклостями. Почему его назвали кроликом? Потому что он похож на это животное, или потому что он ручной и послушный? Она легла под одеяло и, следуя инструкции, обильно смазав вибратор увлажняющей жидкостью, осторожно положила его между ног. Первый раз она почувствовала, насколько он огромный и твердый. Как только она запустила прибор, у нее появилась острая потребность пойти в туалет, которая постепенно исчезла, после чего осталось сильное растущее возбуждение. Ее тело содрогалось в приступах невыносимой дрожи. Она до боли кусала подушку, чтобы только не закричать. Это было дикое животное наслаждение, без фантазии, без любви, без партнера. Злое удовольствие, обжигающее как удар кнута или молнии, не отпускало, пока в конце концов ее не бросило в пучину оргазма, не накрыло несколькими волнами подряд и не оставило лежать изнуренной.
Наутро под струей горячего душа она почувствовала, что у нее здоровое и полное жизненных сил тело, как у заново родившейся. Голова прояснилась, из мышц ушло напряжение, как после глубокого двадцатичетырехчасового сна. Благодаря вибратору она открыла неизведанные горизонты удовольствия, которого не знала даже в самые страстные ночи с Салахом. День за днем она с нетерпением ждала наступления ночи, готовясь к встрече с вибратором, как к свиданию с настоящим любовником. Того, который доставляет ей такое счастье, она будет любить, даже если это прибор на батарейках. Она бережно обращалась с ним, заботливо чистила, смазывала жидкостью и нежно держала в руках, словно боялась поранить или причинить боль. Она чувствовала себя настолько свободной, что в полный голос до хрипа кричала от удовольствия, не заботясь о том, что ее может услышать Салах. Она была убеждена, что их отношениям пришел конец. Он завтракал в одиночестве, обедал вне дома и закрывался у себя в кабинете, чтобы не сталкиваться с ней. Что он вообразит, если услышит посреди ночи ее крики или увидит, как она ложится спать с «Импульс Джек Рэббит»? Пока он ни о чем не догадывался, но она испытывала сильное желание, чтобы он услышал, как она кричит. Она хотела сказать ему:
— Я получаю удовольствие, которого ты лишил меня. Мое тело, которое тебе надоело и больше не нужно, которое ты мучил своей импотенцией, наслаждается и раскрепощается раз за разом.
Однако доктор Салах ничего не слышал, и не потому, что кладовка была изолирована и располагалась в дальнем углу дома, а потому, что сам он находился уже не здесь. Он открыл для себя дверь в другой мир — волшебный мир подземелья из «Тысячи и одной ночи», куда прокрадывался в ночные часы, чтобы застать его красоту до того, как ее рассеет враждебный день.
Будничная жизнь была ему безразлична. Он перестал думать о Крис, о разводе, о своей мужской несостоятельности и даже о работе. Весь день его проходил кое-как, он был рассеян и только ждал вечера, чтобы в полночь отправиться в путешествие. Принимал ванну, душился, словно собирался на свидание, спускался в чулан и переодевался в костюм семидесятых. Салах отдал его хорошему портному, и тот вернул старье к жизни, расширил и подогнал по фигуре, что обошлось в такую сумму, на которую можно было купить новую хорошую одежду.
Прежде чем пуститься в путь, он запирался изнутри — может, чтобы полностью отгородиться от внешнего мира, а может, чтобы Крис не могла распахнуть дверь, застать его в таком виде и окончательно убедиться в его ненормальности. Он не сможет ей объяснить, что с ним происходит. Он сам не понимает. Непреодолимое желание делать это было выше его понимания, сильнее воли. В складках этой одежды спрятана его биография, в ней запах той его жизни, когда он жил по-настоящему. Каждая вещь ему о чем-то напоминала: рубашка из тонкого хлопка, купленная в центре города в магазине «Свайлам», белый костюм из блестящей ткани, в котором он ходил на летние вечеринки, голубой костюм, предназначенный для прогулок по четвергам, и черный костюм в полоску, приобретенный специально по случаю дня рождения Зейнаб. Тогда они отужинали в ресторане «le Restaurant Union» напротив здания Верховного суда, а затем пошли в кинотеатр «Риволи» на фильм «Мой отец на дереве». Во внутреннем кармане пиджака он нашел сложенную бумажку, которая пролежала там тридцать лет. Билет на концерт Умм Кальсум 1969 года.
Неожиданно ему в голову пришла мысль. Он быстро сходил за магнитофоном, поставил кассету с песней «аль-Атляль» и сел слушать в том же костюме, в котором услышал ее впервые. Сейчас он возвращается к самому себе, словно на машине времени, придуманной писателем Гербертом Уэллсом. Он подпевает Умм Кальсум, кричит от восторга и хлопает в ладоши на кодах, как он делал это на концерте. Он стал слушать Умм Кальсум каждый вечер, а когда наступало два часа по чикагскому времени и девять по каирскому, он выключал магнитофон, надевал очки и начинал звонить старым друзьям и знакомым из телефонной книжки. Номера в Каире изменились, вместо пяти цифр теперь надо было набирать семь. Телефоны, которые начинались с тройки, теперь начинались с 35 или 79. Каждый раз с ним разговаривали как с человеком, который, проспав в пещере тридцать лет, вдруг проснулся и пошел посмотреть на свой город. Многие номера оказались неправильными, наверное, люди просто переехали. Другие были правильными, но тот, кого он спрашивал, уже умер. Когда же ему удавалось услышать знакомого, он радостно кричал:
— Ты помнишь меня? Я Мухаммед Салах, твой сокурсник по Каирскому университету, медицинский факультет, 1970 год выпуска.
Вспоминали его все, некоторые сразу, другие после недолгих усилий. Они выражали свое удивление и смеялись в трубку.
— Я сейчас профессор медицины в Чикагском университете, — продолжал он.
— Отлично!
После возгласов радости и воспоминаний о былых днях наступала неловкая пауза, будто собеседник спрашивал: «Почему ты вспомнил обо мне? Что тебе нужно?» Салах должен был отвечать на этот вопрос, и он лгал, будто у него есть план собрать всех выпускников факультета их года либо что Иллинойский университет желает сотрудничать с египетскими врачами. Он так тараторил и врал с таким воодушевлением, что сам удивлялся. Его целью было убедить собеседника, что нет ничего странного в его звонке и что он не нуждается в сочувствии.
Они не должны были знать, что он умирает от тоски, что на шестом десятке он понял: покинув родину, он совершил ошибку и жалеет об этом до смерти. Он не должен показывать им свою слабость и рассказывать о своем горе. Все, чего он просит у них, — это чтобы они поговорили с ним о прошлом, чтобы вспомнили вместе с ним настоящую жизнь. Ночи напролет он сидел на телефоне, а когда наступало утро, выпивал несколько чашек кофе и собирался на факультет. Каждые два-три дня у него сдавали нервы, он падал замертво на кровать и спал до утра следующего дня, а когда просыпался, снова отправлялся путешествовать по прошлому.
