Олег Куваев - Через триста лет после радуги

А может — быть, есть племена, которые молятся розовой птице. Я присоединился бы к их вере…

Как ни крути, но пришел все-таки этот момент, и отодвинуть его уже невозможно. Скверик был мокрый, лавочки блестели под весенним дождем. Вася Прозрачный рассовывал по карманам бумажки, прятал глаза и говорил чепуху:

— Командировочное предписание — раз! Талон на спецодежду — два! С ума сойти — три теплых костюма. Письмо к главному механику — три. Капитально! Получается итог: снова Васька при деле.

— Антарктиде — привет, — сказал Сашка.

— Передам. Пожму лапу пингвину. А как же? Может, передумаешь?

— Не судьба.

— Насчет судьбы — это все разговоры больше. Ее гусеничным траком надо давить. Действовать на нее упорной силой. Что будешь делать, Саня? Как применять упорную силу?

— От Качуга вниз по Лене. Потом все время к востоку.

— Ты держись за людей. Не за всех, а которые наши ребята. Ребята везде есть. Как увидишь барак или там палатку, рожи чумазые, сапоги-телогрейки, так иди сразу смело. Эх, Санек, может, тебе неизвестно это: много ребят настоящих есть…

Сашка вынул из кармана пачку денег. Разделил пополам.

— Наши с тобой капиталы.

— Не пойдет, — твердо сказал Вася. — Прими как мой вклад. В получку кину перевод «Якутск, до востребования». Договорились? Или в другое место. Ты в клинике будешь?

— Наверное, в клинике. Давай к поезду. Пора.

Они стояли у чистеньких пригородных вагонов. Была середина дня, и перрон был почти пуст.

— Саш! — с усилием сказал Вася Прозрачный. — Если у тебя серьезное что… я слышал, глаза пересаживают. Ты не унывай. Васька тебе свой глаз даст. Будут ходить два корешка одноглазых. Один с Арктики, второй с Антарктики. Умора! Правда, умора, Сань?

— Возьми адрес. — Сашка вырвал листок из блокнота. — Тут все написано. Это мой тренер. В крайнем случае… через него.

— Ты к птице не очень стремись. Полежи, верно, в больнице.

— Давай прощаться. Иди в вагон.

— Будь, Саня.

— Будь. Антарктиде привет.

Сашка, не оглядываясь, неторопливо пошел по перрону. Дверь электрички зашипела и стала закрываться. Васька сунул ногу, руку, раздвинул дверь и держал открытой, смотрел вслед Сашке. Сашка свернул за угол. Электричка двинулась.

Сашка вскочил в трамвай. Стоял, держась за ручку. Лица пассажиров вдруг расплылись, стали серыми, Сашка тряхнул головой, потер глаза. Ничего не изменилось. Он долго стоял, зажмурив глаза, задерживая дыхание. Открыл. Все было нормально.

…Сашка выскочил из трамвая. Пошарил глазами. Такси шло свободным. Он поднял руку.

— В аэропорт, — сказал он таксисту и отвалился на заднее сиденье. Сидел, кусая губы.

В аэропорту Сашка долго стоял у расписания самолетов, пересчитывал деньги. Самолеты взлетали как мечта о краях, где мы не бывали, и уходили в светлое небо как подтверждение тезиса о том, что побывать в тех краях стоит, и когда-нибудь, черт возьми, это исполнится.

Прижимая руки к груди, Сашка что-то объяснял кассирше и показывал тощенькую пачку денег.

Наконец кассирша дала билет. Сашка сунул его в карман, посмотрел на часы и пошел по зданию вокзала.

«Вы, конечно, уже почитаете меня, Государыня моя, в царстве мертвых, не получая так давно от меня, ни обо мне ни малейшего известия. Я начну сие письмо тем, что постараюсь оправдаться пред Вами в моем долговременном молчании, и донесу Вам тому причины…»

Вот так, «Государыня моя», начиналась занимательная книга некоего Дела Порта «Всемирный путешествователь», написанная около ста лет назад. Свои путевые записки славный «путешествователь» излагал в виде писем некой прекрасной даме.

Я тоже сейчас «путешествователь». Большую часть зимы я провел в Иркутске в сборах и подготовке. В Иркутске же мне сказали: «Мы знаем о, тех краях только то, что там жить нельзя».

Ехать же мне надо было от Иркутска до Качуга по зимнему пути. От Качуга после весеннего паводка сплавиться вниз по Лене до Якутска. От Якутска начиналось незнаемое.

В качестве основной карты я взял карту, составленную известным капитаном Гаврилой Андреевичем Сарычевым. Карта эта была составлена им во время путешествия Биллингса, то есть много десятилетий тому назад, но позднейшие путешественники мало что к ней прибавили.

Якутск — деревянный городок, заброшенный в дебри приполярной Азии. На приезжего он производит гнетущее впечатление вследствие полной заброшенности своей после героических деяний землепроходцев.

Больше добавить нечего.

В этом не так уж древнем городе много развалин. Развалины крепости, выстроенной казаками, остовы домов, покосившиеся колокольни. Я же надеялся, что найду здесь сильный и гордый край, сохранивший энергию и предприимчивость основателей.

Если по улицам Якутска пройдет живой мамонт, — по-моему, в Европе об этом узнают лет через сто.

Ближайшей моей целью является отдаленное стойбище Сексурдах.

По раскисшей от грязи сибирской дороге с натужным ревом двигалась машина. Был пейзаж из черных сопок с белыми пятнами не сошедшего еще снега, с зеленым пушком лиственниц и с дальними хребтами, на которых лежали низкие темные облака. Низкие облака, грязь и весенняя бесприютность были в этом пейзаже.

Шофер в ватнике с круглым лицом, нос пипочкой, с многодневной небритостью, коренной сибиряк, одним словом, перекатывал руль. Модный приемник ВЭФ-2 шпарил мелодии «Маяка». Рядом сидел Сашка.

— Так как же тебя занесло сюда? — продолжал беседу шофер.

— Билет кончился, — хмуро ответил Сашка.

— А надобно тебе дальше?

— Надобно.

— А деньги, выходит, кончились?

— Кончились.

— Ну, положим, проедем мы восемьсот километров. Я машину сдам. Буду ждать вертолета. А ты?

— А я дальше.

— Там трасса кончилась, куда я еду.

— Как-нибудь, — сказал Сашка. — Раз надо, как-нибудь доберусь.

— Интересное «надо» у тебя получается, — шофер повернул к Сашке лицо, усмехнулся, показал прокуренные зубы, покачал головой. — Первый раз такое интересное «надо» вижу.

Дорогу окружал мокрый кустарник. Дальше шел мелкий лиственничный лес и поднимался полускрытый туманом бок сопки. Закатный луч солнца прорвался сквозь этот туман, и тайга вспыхнула розовым светом, и молодой пушок лиственниц заиграл изумрудной расцветкой.

Машина тяжко забуксовала. Шофер переключал скорости, но машина садилась все глубже.

— Обожди, — сказал Сашка. Он выскочил из кабины. — Сейчас что-нибудь подброшу.

— Плащ сними, — шофер вытащил из-под сиденья телогрейку, кирзовые сапоги. — Одевай сибирскую форму.

…Пламя костра металось, вырывая из темноты то автомобильный скат, то древесные стволы, то задумчивое усталое лицо шофера, то Сашку.

Шофер взял веточку, прикурил и долго смотрел на огонь. Сашка, задумавшись, смотрел куда-то в темноту за костром.

— За морем телушка — полушка, — сказал, продолжая беседу, шофер. — Все едут. Кто за рублем, кто от жены, кто приключения на свою голову ищет. У меня, между прочим, тоже мечта была в твоем возрасте.

Сашка повернулся к нему.

— Верблюдов водить. Караваны. Накладную подписал, груз принял и дуй полгода в одном направлении. Ни штрафов тебе, ни дырок в талонах, ни правил движения. Через полгода груз этот сдал, полежал на ковре, винца выпил и снова в другую сторону. Другие места. Другие люди. Только звезды одинаковые. А звезды зачем одинаковые? Чтобы себя, что ты есть, не забыть. Понял почему?

— Мечта что надо, — сказал Сашка.

— Светать скоро будет, — шофер зевнул. — Пойду посплю.

— Я посижу.

И остался Сашка один у дымящегося костра.

Догорающие ветки изредка вспыхивали и освещали сгорбленный Сашкин силуэт и стволы деревьев за ним, а дальше, за деревьями, глушь, пугающий мрак.

Лет семьдесят назад с Шаваносовым происходило следующее.

Костер горел дымно и плохо. На тайгу давно уже опустился вечер. Верхушки деревьев еще краснели в закате, а внизу уже ложился легкий ночной туман.

Шаваносов перестал дуть на огонь, разогнулся, потер слезящиеся глаза. Он был худ и грязен. Голова в войлочной шляпе, на шею, затылок и уши опускалась тряпка от комаров.

Он подбросил в костер остатки дров, взял топор и пошел в сгущавшиеся сумерки леса. Взгляд его остановился на сухой лиственнице, торчащей на маленькой, заросшей травой прогалинке. Он перехватил топор и пошел через прогалину. Неожиданно дерн стал оседать. Шаваносов сделал несколько больших шагов и провалился.

Он медленно погружался в трясину.

— Господи! Яви волю твою, — тихо сказал Шаваносов.

— Своевременное обращение, — раздался насмешливый голос.