Ван Мэн - Избранное
Если для брата Ни Цзао лучшим другом детства и домашним учителем была его тетя Цзинчжэнь, то для Ни Пин таким учителем и другом была бабушка из семьи Чжао. С раннего детства слово «бабушка» вызывало у нее особое чувство чего-то очень близкого и доступного, родного. Бабушка водила ее на празднества и ярмарки, которые устраивались возле Белой ступы Байтасы и храма Хугосы — Защиты Отечества. Возле Байтасы такие празднества случались каждый месяц: четвертого и пятого, четырнадцатого и пятнадцатого, двадцать четвертого и двадцать пятого числа. Ярмарки у храма Хугосы — тоже ежемесячно, но проходили и в другие дни: шестого и седьмого, шестнадцатого и семнадцатого, двадцать шестого и двадцать седьмого. Ни Пин с бабушкой, как никто другой в семье, любили ходить смотреть на храмовые представления. Чего тут только не увидишь! Здесь продают крысиный яд, там — ткани в мерных кусках; вот черные шапочки, которые носят пожилые женщины, а вот красный шнур и цветы из бархата, которыми они украшают волосы; а там различные вышивки и узоры. Отовсюду слышится гомон и людская разноголосица — словно конкурс, грандиозное соревнование голосов и выкриков. Бабушка и внучка смотрят выступление лицедея, артиста из народа, по прозванию Большой Бес; они наблюдают за фантастическими трюками некоего Чжана по прозвищу Кувырок, торгующего пилюлями, которые укрепляют жизненную силу. Наглядевшись на все эти фокусы, бабушка начинает рассказывать внучке историю про «брата-наставника» из отряда ихэтуаней [105]. В детстве она собственными глазами видела, как этому «наставнику» ставили на живот пику и он, напрягши мышцы живота, орал: «Начали!» Стальное острие оружия мигом сгибалось, не оставляя ни малейшего следа на его коже. «Вот мастак!» — восхищенно вздыхала бабушка и хвалила его на местном наречии. Главным и, пожалуй, единственным слушателем всех удивительных историй была ее внучка, Ни Пин.
Бабушка любила рассказывать, как она в детстве бинтовала ноги, прокалывала мочки ушей, вспоминала, как меняла прическу и «очищала лицо», выщипывая волоски перед тем, как сесть в паланкин и ехать в дом жениха. Ни Пин (только одна Ни Пин) внимательно слушала эти рассказы, казавшиеся ей очень интересными, при этом она думала о том, что так, наверное, происходит и на самом деле, потому что в жизни все бывает; в ней может случиться все что угодно, может произойти любое событие или, наоборот, ничего не произойдет и все останется по-прежнему, а может быть, и вовсе исчезнет, и человеку останется лишь то, что он успел догнать и схватить.
На ярмарке бабушка непременно покупала внучке чашку чая, настоянного на цветах корицы, или миску жирного бульона, сваренного из говяжьей мозговой кости, или черные пастилки из сушеного абрикоса, или коричнево-желтые кисловатые финиковые конфеты самых удивительных форм. Девочке особенно нравились именно эти два вида сладостей, впрочем, она радовалась и другим, например тонюсеньким палочкам сластей, правда немного кисловатым и вяжущим рот. Иногда бабушка покупала сплетенный из разноцветных шнуров шарик, или пирожок-цзунцзы, или какое-нибудь украшение для волос. Ни Пин, конечно, никогда не забыть, как бабушка однажды повела ее к торговцу, который промышлял продажей зелья для выведения родимых пятен. Жил он позади Байтасы. Девочка увидела белый кусок холстины с нарисованным на нем лицом, сплошь усыпанным родимыми пятнами. Оказывается, пятна не только способны обезобразить наружность человека, они также являются дурным знаком, потому что плохо влияют на судьбу человека. Различные родимые пятна назывались по-разному: «пятно слез» говорило о злосчастной доле; «пятно еды» предопределяло склонность человека к гурманству; «пятно богатства» — способность к обогащению. Были родимые пятна других названий. На личике Ни Пин, которое можно назвать скорее кругленьким, чем продолговатым, над правой бровью — родимое пятнышко. Как считает бабушка, это знак несчастья, а потому пятно надо непременно вывести. И вот Ни Пин вместе с бабушкой идет к лекарю. Специалист по выведению родимых пятен открывает небольшой флакон и зубочисткой достает из него розовый шарик, который он тут же и прикладывает к родимому пятну. Спустя несколько секунд девочка чувствует жжение, словно надбровье вдруг опалило огнем. От боли она кривит рот и скрипит зубами, все тело покрывается потом, но она старается не плакать, так как уважает бабушку. Через три дня родинка исчезает, а на ее месте остается лишь небольшая ямка, похожая она оспину. Даже через неделю ранка, если ее потрогать пальцем, болит. Вдруг спустя месяц под носом возле губы появляется еще одна родинка, которая начинает стремительно расти и наконец становится гораздо больше первой. На этот раз девочка отказывается идти к лекарю, и тогда бабушка заявляет, что эта родинка должна принести счастье. Человек, который имеет такую родинку, будет всю жизнь хорошо питаться. Но девочка не очень верит бабушкиным словам. Она не рада этой родинке, она ее боится. Ни Пин считает, что родинка появилась из-за того, что лекарь не так, как следует, выводил первую. Вот она и перескочила на новое место и стала там расти. Девочке кажется, что у человека ничего не надо трогать без причины, все должно оставаться таким, каким создано Небом. Поэтому пускай остаются прежними нос и родимое пятно. Однако своими взглядами Ни Пин поделилась лишь с братом, а взрослым никому не сказала.
Бабушка часто рассказывала Ни Пин разные истории, из которых больше всего внучка любила слушать две. Одна называлась «Плеть сбивает цветок камыша», а вторая — «Черный таз». Что до Ни Цзао, то ему больше нравились другие рассказы: «Сыма Гуан разбивает чан с водой», «Кун Жун уступает грушу» и «Цао Чун взвешивает слона». Бабушка умела также весьма живо и в красках рассказывать историю о Цао Чжи[106] и о том, как ему велено было пройти семь шагов: «Корень — один! Зачем же терзать родню и так торопиться злому предать огню?» Этот рассказ любили слушать оба — и брат и сестра. Дети относили смысл услышанного к самим себе и клялись друг другу, что когда вырастут, то непременно, как и в детстве, останутся друзьями, они будут всегда вместе и всю жизнь будут любить друг друга. С ними никогда не произойдет той мерзкой истории, которая случается в стихе о братьях Цао и о сгоревших стеблях бобов.
Как-то бабушка привела внучку на представление пьесы-банцзы, которую актеры играли под стук деревянных колотушек. Пьеса называлась «Плеть сбила цветок камыша». Смотря эту довольно грустную пьесу, Ни Пин разревелась. Ей было очень жалко почтительного сына, которому пришлось испытать столько мучений; жалела она и старых, беспомощных родителей… Ни Пин плакала, слыша горькие раскаяния мачехи: «Мать рядом, но дитя ее одиноко; мать ушла, а дитя в хладе живет». Почему же эти хорошие люди так страдают, почему они ссорятся и поступают так несправедливо? Ни Пин плакала над судьбой героев пьески, размазывая по лицу слезы.
Такая уж она есть, эта Ни Пин. Она сочувствует каждому смертному, проявляет заботу и внимание к каждому человеку и за всех болеет душой. Она часто спрашивает у бабушки, которую очень любит: «Бабушка, а сколько ты еще проживешь? Скажи, а когда ты умрешь?» Когда уставшая бабушка дремлет, Ни Пин толкает ее и просит проснуться: «Бабушка, почему ты молчишь? Я с тобой разговариваю, а ты мне не отвечаешь! У тебя раскрылся рот, и из него течет слюна. Я боюсь, мне кажется, что ты умерла».
Бабушка, не выдержав, взрывается: «Что ты несешь, несносная девчонка?! Зачем накликаешь на меня беду? Чем я перед тобой провинилась? Ты хочешь, чтобы я поскорее умерла? Ищешь моей погибели?»
От этих слов глаза девочки широко раскрываются, в них испуг, растерянность, боль. Ведь она всей душой хочет, чтобы бабушка никогда не умирала, она молит, чтобы бабушка всегда жила. Но это искреннее чувство почему-то часто вызывает в ее сознании картину бабушкиной смерти, а когда бабушка начинает сердиться, Ни Пин кажется, что бог смерти угрожает ей самой.
Ни Пин вспоминает и тетю: как она причесывается, как странно вращает глазами, когда пьет вино; как курит трубку и сплевывает на пол; как сама с собой разговаривает и вздыхает. Ни Пин испытывает тревогу, потому что тетя в один прекрасный день вдруг может свихнуться и тогда ее отправят в сумасшедший дом, где прикуют железными цепями к кровати. А как страшно тетя закатывает глаза, порой видишь вместо глаз белые пятна, и кажется, что глаза вот-вот вывалятся из глазниц. А сколько она пьет вина! Ведь она может сжечь все внутренности! А ее куренье? Наверное, прокоптилась изнутри до черноты. Ни Пин рассказывает об этом брату. Она и сама не знает, откуда ей все это известно, почему она именно так думает.
Как-то полгода назад Цзинчжэнь принесла домой вино, но вместо того, чтобы выпить, опрокинула чарку вверх дном, поставила ее на стол, налила несколько капель на дно перевернутой чарки и чиркнула спичкой. Жидкость вспыхнула, по донышку заметались голубые огоньки пламени. Цзинчжэнь не любила холодное вино, она сначала наливала его в чайничек и подогревала — такая уж у нее была привычка. Но на этот раз неожиданно подбежали дети, схватили чайничек и вылили содержимое на землю. «Тетя! — заплакали они. — Не пей больше вина!» Цзинчжэнь рванула чайник к себе, стараясь отнять его у детей. Ни Пин упала на пол и громко заплакала. Цзинчжэнь, распалившись, осыпала девочку проклятиями: «Ах ты сучка! Как ты смеешь, негодная, мне мешать! Ах ты подлая!..» Цзинъи, не разобравшись, что к чему, бросилась на помощь дочери, которую «избивала» тетя, и обрушилась на сестру с упреками, но, когда узнала причину гнева сестры, принялась ругать дочь. Ни Пин недоумевала: она же хотела сделать добро, проявила к тете внимание, а вместо благодарности заслужила ругань. Отчего за добрые помыслы платят злом?
