Андрей Шляхов - Доктор Данилов на кафедре
Увы, шефа на месте не было, он укатил в Питер на чью-то защиту, так что пришлось Журавлеву удовлетвориться консультацией доцента Ряжской. Раиса Ефимовна провела в реанимации больше часа, но ничего конкретного так и не сказала, только добавила два пункта к списку вероятных диагнозов, который усилиями Журавлева, организовавшего экстренное и тотальное обследование пациентки, уже сократился наполовину.
В половине четвертого в реанимацию пришел главный врач вместе с заместителями по медицинской части, по терапии и по клинико-экспертной работе. Осмотрев пациентку, засели в кабинете Журавлева и устроили нечто вроде консилиума. Толковые вещи говорила только зам по терапии Медведева, которая реально пыталась докопаться до истины, все остальные активно стимулировали Журавлева в духе: «Давай, давай, крутись-поворачивайся, а то плохо будет». В результате Данилов, заглянувший в реанимацию перед уходом домой, застал заведующего отделением в состоянии, близком к бешенству.
— Давление измерь, — посоветовал он, впечатлившись свекольным цветом лица Журавлева, обычно слегка бледноватого.
— Мерил уже и таблетки ел, но что толку. Яду мне! Яду!
— Как наша английская пациентка?
— Еще один судорожный приступ. Мочу отправили, катехоламины близко к норме.
— Одним диагнозом меньше.
— У меня то одним меньше, то тремя больше, — Журавлев махнул рукой. — А на вскрытии потом найдут в мозгах кисту эхинококка…[67]
— Проверь и на это, — Данилов по собственному опыту знал, насколько вероятными оказываются порой самые невероятные идеи.
— Я сегодня здесь останусь, — сказал Журавлев. — Посижу, когда все разойдутся, подумаю спокойно, не торопясь… Это же как пазл — стоит только начать с правильного, и все сложится.
— Я тоже подумаю, — пообещал Данилов.
Он и не прекращал размышлять о диагнозе. Чем бы ни занимался, а в голове вертелись мысли об этом.
Перед тем как уйти, Данилов подошел к койке «английской» пациентки, постоял около нее несколько минут, переводя взгляд с осунувшегося, заострившегося лица на монитор и обратно, пощупал зачем-то пульс, сравнивая показания монитора с реальной картиной, как будто тот мог врать, и спросил у проходившей мимо медсестры, не сильно ли потеет больная. Мысль о феохромоцитоме почему-то навязчиво возвращалась. Катехоламины в моче, взятой после приступа, оказались близки к норме? Это еще ничего не значит, лаборанты тоже иногда ошибаются. К тому же в лаборатории часто и подолгу начала болеть заведующая, отчего в некогда стройных и дисциплинированных рядах сотрудников начались разброд и шатание.
— Да она вообще, по-моему, не потеет, — ответила медсестра. — Только лоб если…
Возле метро Данилов купил свежий номер газеты «Столичный пустословец». Мозгу, утомленному бесплодными раздумьями вкупе с рабочей суетой, срочно требовалась разрядка, а газета подходила для этой цели как нельзя лучше, поскольку ее можно (и нужно!) было читать с выключенными мозгами.
Хроника городских новостей, статья о директрисе детского садика, на досуге предававшейся развлечениям в садомазохистском духе, и интервью с почетным членом Вселенской академии счастья Долоховым-Кушнеревичем дали воспаленному разуму требуемую разрядку. Особенно помог Долохов-Кушнеревич, утверждавший, что давно пора переходить с такого дорогого топлива, как нефть, на обычную морскую воду, запасы которой поистине неиссякаемы. Оказывается, в морской воде растворена энергия Мирового океана, которая при правильном использовании не только машины — горы двигать может. Всем хороша энергия — и ценой, и безвредностью, и удобством добычи, только мировым нефтяным воротилам она не по душе, ибо грозит лишить их баснословных доходов. Поэтому-то они и замалчивают гениальное открытие Долохова-Кушнеревича, сделанное им еще во время срочной службы на подводной лодке. Данилов подумал о том, что таких типов, как почетный член Вселенской академии счастья (небось сам ее и учредил), призывать не стоило, а уж на подводную лодку, где зачастую и у здоровых крыша едет, подавно.
Отдельно порадовал подзаголовок интервью: «Все кончено! Урфин Джюс истратил волшебное вещество, дававшее ему власть над вещами и людьми, и отныне в его распоряжении лишь та сила, которую он успел создать…»[68] Только где-то на середине Данилов догадался о том, что цитата с Урфином Джюсом как бы намекала на то, что запасам нефти скоро придет конец. Мудрено, особенно для «Столичного пустословца».
Ставшая ненужной газета была предложена соседу, который несколько раз стеснительно в нее заглядывал, с благодарностью принята, а сам Данилов прикрыл глаза и немного подремал.
Две девчушки, сидевшие по левую руку от него, говорили об искусстве.
— Вчера в новостях культуры показывали мужика, который рисует картины шприцем.
— Это как?
— Наполняет краской и выдавливает ее через иглу на холст.
— Наркоман?
— Почему? Художник. Что, раз шприц, так наркоман?
Дом встретил Данилова песней.
«Я себя сегодня не узнаю,То ли сон дурной, то ли свет не бел,Отдавай мне душу, мой гость, мою,А не хочешь если, — бери себе.Отдавай мне душу, мой гость, мою,А не хочешь если, — бери себе…»
Елена с Марией Владимировной отправились в поликлинику, а Никита, оставшись в одиночестве, использовал возможность расслабиться на полную катушку — врубил музыкальный центр и ел не на кухне, а в своей комнате, причем не обед, приготовленный матерью, а картофельные чипсы.
— Кто поет? — поинтересовался Данилов.
— «Мельница». Классно, да?
Женский голос был выразительно-таинственным, но петь незнакомая певица явно умела.
«Звон стоит в ушах и трудней дышать,И прядется не шерсть — только мягкий шелк,И зачем мне, право, моя душа,Если ей у тебя, мой гость, хорошо.И зачем мне, право, моя душа,Если ей у тебя, мой гость, хорошо».[69]
— С моей точки зрения — нормально, — одобрил Данилов, — а с твоей должно быть мрачновато и скучно. Или ты перестал быть фанатом драйва? Изменил любимому «Уан Дирекшн»?[70]
— Драйв для дела, — снисходительно улыбнулся Никита. — А это — для души!
— Высеки в камне! — посоветовал Данилов. — За всю жизнь ты не сказал ничего более умного.
— Некоторые думают иначе, — пробурчал Никита, явно напрашиваясь на расспросы.
Выпытывать Данилов не стал, потому что дико хотелось есть, а вопрос мог повлечь за собой длинный разговор. Никита не выдержал и пришел следом за ним на кухню. Тот как раз разбил в нагревшуюся сковородку последнее яйцо и начал мыть руки.
— У меня вопрос! — объявил Никита. — «Преступление и наказание» — детектив?
— Нет, — Данилов закрыл кран и взялся за полотенце. — Это философский роман о необходимости развития и совершенствования духовного мира, о проблеме выбора и так далее. А разве вы уже начали его проходить?
— Нет, но я пробовал его читать…
— Понравилось? — Данилов вооружился пластиковой лопаточкой и начал осторожно орудовать ею в сковороде, добиваясь равномерного прожаривания при условии сохранения целыми всех четырех «глаз».
— Жуткая нудятина! — честно признался Никита.
— Вроде того, — согласился Данилов, никогда не бывший фанатом Достоевского.
Ему больше нравился Чехов.
— Но это же все-таки детектив! — повторил Никита.
— Если ты хочешь, то пусть будет так, — спорить Данилову не хотелось.
— Это не я так хочу…
— Расскажи толком, в чем дело! — потребовал Данилов, перемещая шкворчащую сковородку с плиты на стол.
Не совсем на стол, конечно (за такое обращение с кухонной мебелью Елена бы его убила, как только увидела), а на подставку — чистую разделочную доску, предназначенную для хлеба, овощей, сыров и колбас. На грязной, которая висела на своем гвозде вымытой, полагалось разделывать сырое мясо и рыбу.
— Могу поделиться яичницей, — предложил Данилов.
Никита, обтрескавшийся чипсов, от яичницы отказался. Сел напротив и рассказал, что сегодня на уроке литературы учительница начала ругать детективы, называя их «худшим, что только есть в литературе». Ученики активно включились в дискуссию.
— Подпрятов спросил, что значит — «эротические романы лучше детективов». Романовна окрысилась и сказала, что эротические романы не литература, а бред, который одни дегенераты пишут для других. Удальцова спросила, что такое дегенерат, Романовна посоветовала ей посмотреть в зеркало…
«Какая, однако, училка», — подумал Данилов, уминая глазунью.
— А я спросил насчет «Преступления и наказания», тоже детектив, но считается классикой и входит в школьную программу. Там же есть преступление, жертва, убийца и следователь. У него еще имя смешное — Прокопий…
