Ричард Рив - Чрезвычайное положение
— Ну, я поехал! — решительно воскликнул Эндрю.
— Что-о?
— Я еду на Каледон-оквер.
Он поднялся с кресла.
— Не валяй дурака! — почти закричал на него Эйб.
— Я возвращаюсь в город.
— В таком состоянии? — запротестовала Руфь.
— Я вполне могу вести автомобиль.
— Пожалуйста, останься, Энди, — сказала она с беспокойством.
— Я отправляюсь сейчас же.
Эйб и Руфь обменялись беспомощным взглядом.
— Прошу вас, Эйб, отговорите его от этой глупости.
— Эндрю, — попытался урезонить его Эйб, — положение опасное. Благоразумнее остаться здесь.
— Я уезжаю немедленно. Можно, я возьму твою машину, Руфь?
— Энди! Ради бога…
— Ты поедешь со мной, Эйб?
— Ты совсем ополоумел.
— Так поедешь?
— Что ж, пожалуй, я поеду.
Глава одиннадцатая
Эйб стремительно вел машину сквозь городские предместья. Эндрю сидел возле него возбужденный, но безмолвный. Всюду вдоль шоссе сновали белые и цветные: всеобщая забастовка заставила их приняться за черную работу — они торговали газетами, развозили молоко, подметали конторы, заправляли машины бензином, передавали поручения, убирали улицы. Их поразило зловещее затишье в южных предместьях. Рондебос и Розбэнк были погружены в траур. Все вокруг казалось вымершим, пока они не подъехали к Мобрею, где над головой у них прогудел вертолет, летевший к Каслу.
Потом они стали обгонять многолюдные толпы, двигавшиеся в одном направлении. По всем улицам и дорогам — Дарлинг-стрит, Сэр Лоури-роуд, Лонгмар-кет-стрит и Плейн-стрит — ехали набитые африканцами автобусы и автомобили. В том же направлении мчались поезда, грузовики и повозки. Тысячи и тысячи людей. И все они двигались на Каледон-сквер, чтобы потребовать освобождения своих лидеров. Многие жители Ланги и Ньянги шли в Кейптаун, чтобы потребовать освобождения лидеров. По Де-Вааль-драйв шагала пятнадцатитысячная толпа, чтобы потребовать освобождения лидеров.
Эйб долго отыскивал место для стоянки на Парейд. Перед вокзалами вытянулась длинная цепь полицейских с автоматами. Бесстрастные, словно застывшие лица, глядящие прямо перед собой. Винтики государственной машины, зубцы шестеренки. Кажется, они не замечают этого бурного людского потока, стремящегося мимо… Освободите наших лидеров! Мы хотим быть свободными при жизни! Izwe Lethu! Боже благослови Африку! Толпы высылают из поездов и минуют длинный ряд автоматов на своем пути к Каледон-сквер… Вспомните Шарпевиль! Вспомните Лангу!.. Они устраивают облавы утром, устраивают облавы вечером, когда же нам отдыхать? Когда же нам отдыхать? Все направляются в полицейский участок… Верните нам наших лидеров! Mayibuye, Afrika!
В самом конце Бьютениант-стриг Эйбу и Эндрю пришлось проходить сквозь кордон из «сарацинов» и танков. Эндрю сильно хромал. Затем они попали в кипящее море пахнущих потом людей. Вокруг них раздавались возгласы на разных языках. Английский, и африкаанс, и коса. Отправимся в тюрьму. Откажемся от освобождения под залог и от защиты, откажемся от уплаты штрафов. Лучше умереть, чем носить при себе пропуск… Они устраивают облавы утром, устраивают облавы вечером. И нет ни минуты покоя…
Кто-то говорит в микрофон. Все вытягивают шеи, чтобы видеть этого человека, но напрасно… И чего это не расходятся зеваки, не принимающие участия в демонстрации!.. Атмосфера насыщена страхом. Страх царит повсюду в стране. Страх на белых лицах, выглядывающих из окон. И в черных лицах на улице затаился страх, смешанный с гневом. Пробил час возмездия? — спрашивают некоторые. Наступил час возмездия, — отвечают другие. Но правда ли наступил этот час? Этого ли ждали так долго? Более чем триста лет. Над толпой взлетают черные кулаки с поднятыми большими пальцами. Mayibuye, Afrika! Ладони, вывернутые наружу. Izwe Lethu. Наша родина. Женщины рыдают. Перед зданием парламента они обхватывают лица руками и оплакивают павших в Шарпевиле и Ланге. Матери оплакивают сыновей, жены оплакивают мужей.
Юношу в выцветших голубеньких шортах поднимают на плечи. «Кгосана!» — слышится отовсюду. Да, это Кгосана. И он начинает свою речь. Храните молчание, как похоронная процессия… Завязывается спор с полицейскими об арестованных… Почтим же безмолвием тюремных узников. И тех, кто покоится на кладбище.
Потом они расходятся по локациям. Колонна за колонной ползет по Де-Вааль-драйв. Многомильная черная река. Почти все молчат, никто не говорит ни слова. Они безмолвны, как траурная процессия.
Эндрю и Эйб наконец добрались до своего автомобиля на Грэнд-Парейд и уселись в него с чувством облегчения. Эйб неподвижно глядел в окошко.
— Вот оно, то самое!
Эндрю сидел выпрямившись, все еще в нервном возбуждении.
— Надеюсь, ты удовлетворен? — продолжал Эйб.
— Более чем удовлетворен. Я ощутил себя частицей единого целого. Слился с толпой, собравшейся возле полицейского участка. Первый раз в жизни я почувствовал, что я — Африка. Они могут засадить нас в тюремную камеру, но им не сломить нашего духа.
— И дух наш шествует вперед[Перефразированная строка из стихотворения английского поэта Томаса Бишопа «Джон Браун»: «Тело Джона Брауна тлеет в могиле, а дух его шествует вперед».].
— Попробуй же понять. Сейчас не время для зубоскальства.
— Не будь сентиментален.
— Неужели ничто не произвело на тебя впечатления? Вспомни, какую дисциплину проявляли демонстранты, какую политическую сознательность…
— И какую неисправимую наивность… Неужели этот парень — как там его? — Кгосана всерьез думает, будто министр юстиции одним росчерком пера освободит всех заключенных?
— У него полное право требовать этого.
— В самом деле?
— К тому же он молод, и у него много завистников.
— Да хранит нас бог от неблагоразумия юности.
— Ты глубоко несправедлив, Эйб.
— Ради бога, выберемся отсюда!
— Я хочу еще повидать Флоренс.
— Кого?
— Флоренс Бейли.
— Это еще зачем?
— Я хотел бы ее повидать.
— А я не хотел бы туда ездить.
— Почему?
— Меня тошнит от нее всякий раз, когда она приходит плакаться к моей матушке.
— Поехали к ней.
— И она меня терпеть не может, так что это взаимно.
— Я должен повидать Флоренс.
— Ну зачем тебе это нужно?
— Хочу выяснить, что случилось с Джастином. Ты знаешь, где она обитает?
— Смутно представляю. Где-то на Арундель-стрит.
— Надо отыскать ее дом.
— Ты настаиваешь, чтобы мы туда поехали?
— Да, настаиваю.
— Хорошо, кстати, можно будет завернуть к моей матери перед возвращением. Возможно, я теперь долго ее не увижу.
Эйб вынужден был ехать сквозь толпу, запрудившую Гановер-стрит, пока наконец они не достигли Арундель-стрит.
— Ну вот и приехали, — сказал Эйб. — Где ее проклятая хибара?
— Спроси кого-нибудь, — резко ответил Эндрю.
Эйб поднял глаза, удивленный его тоном.
— Легче на поворотах! Эта твоя распрекрасная революция еще не началась!
— Ты ничего не понимаешь.
Они спросили, где живет Флоренс, и им показали на дверь, выходившую на задний двор. За дверью гремело радио. Эйб постучался с явным нетерпением.
— Войдите, — донесся ее голос.
— Войти? — спросил Эйб, брезгливо оглядывая двор.
— Иди первый.
Они нерешительно прошли через грязную кухню в спальню. Флоренс сидела на кровати, занимаясь педикюром и слушая радио.
— Да? — сказала она, не поднимая головы.
— Привет, Флоренс.
— А, это вы, — проговорила она, окидывая их беглым взглядом. — Устраивайтесь, где можете. Я слушаю концерт по заявкам.
Они сели на кровать. Она не обращала на них внимания, пока певец не допел свою сахаристо-сладенькую песенку.
— Что вам надо? — спросила она, не убавляя громкости.
— Выключи эту проклятую штуку! — завопил Эйб, пытаясь перекричать шум.
— Зачем грубить? — сказала она, но все же повернула ручку, — Так лучше?
— Сойдет. Эндрю настаивал, чтобы мы заехали сюда и узнали, что с Джастином.
— Я же рассказала тебе по телефону.
— Ну?
— Это все.
— Они что-нибудь говорили перед тем, как увести его?
— Нет, ничего.
— А хоть сказали, за что его посадили? — взволнованно спросил Эндрю, вступая в разговор.
— Привет, Эндрю. Рада, что у тебя не отнялся язык.
— Предъявили ему какое-нибудь обвинение?
— Не думаю.
— А из вещей что-нибудь взяли?
— Нет. Ты мне как раз напомнил: он тут оставил кое-что для вас. Кажется, засунул под печку. Пожалуйста, заберите все это.
— Пойди и принеси!
— Кто ты такой, чтобы приказывать?
— Иди!
— Хорошо. Что на вас обоих нашло?
Она полюбовалась ногтями, потом медленно встала и зашлепала, как была босиком, в кухню. Они не могли понять, напускает она на себя равнодушие или нет. Она возвратилась с незавязанным свертком. Эндрю вытащил из него брошюру и быстро пробежал ее глазами.
