Дельфин де Виган - Отрицание ночи
Я вспоминала, сколько долгих часов мы с Манон проводили вдвоем, лишенные маминого внимания.
Однажды мы с Люсиль встретились в кафе, и она поделилась со мной некоторыми опасениями по поводу детей. Люсиль повсюду мерещились педофилы, и каждого мужчину старше пятнадцати лет она тут же записывала в категорию насильников и маньяков. Меня немного угнетала мамина одержимость, и я не хотела, чтобы она угнетала детей. Мой разговор с Люсиль быстро перешел на повышенные тона, Люсиль вела себя агрессивно, я выходила из себя. Я точно не помню, что говорила, кажется, что-то насчет страхов, которые она переносит с себя на наших детей. Люсиль внезапно выскочила из-за стола и опрокинула стол с нашим обедом прямо мне на колени. Я сидела в модном кафе на улице Оберкампф и на виду у всего честного народа созерцала картофель фри, жареную курицу, крок-месье и салат у себя на брюках. Люсиль испарилась. Я с достоинством поднялась со стула, собрала рассыпанный картофель, подняла стол, оставила деньги и ушла, не оборачиваясь.
Мы никогда больше не возвращались к этому эпизоду. Время научило нас двум вещам: орать друг на друга и прощать друг друга.
Люсиль обожала улицу Жан-Жорес, магазины Fabio Luci и Sympa, где продавалась одежда и аксессуары – отнюдь не на любой вкус. Мама часами зависала в бутиках, разглядывая новые и старые модели, покупала себе помаду, колготки, майки, лифчики, сумки, туфли – с ее точки зрения, безупречного качества. Люсиль постоянно моталась по разным барахолкам и блошиным рынкам, где выуживала из общего бардака более или менее полезные финтифлюшки. С годами Люсиль прикипела душой к разного рода дешевому хламу, безделушкам и убогому декоративному ширпотребу.
Для внуков Люсиль откапывала на рынках удивительные презенты – бутылочки, соски, фломастеры, конструкторы, мягкие игрушки, точилки, фигурки разных зверей и птиц.Вспоминая возвращение Манон в Париж, я думаю, что эта эпоха соответствует наиболее спокойному периоду жизни Люсиль, периоду нежности, благости, приятных забот, периоду тишины перед новой волной безумия. У меня сохранились фотографии с дней рождений Люсиль – на снимках она гордо улыбается и выглядит вполне счастливой, хотя свечек на торте уже чересчур много.
Накануне шестидесятилетия Люсиль предприняла необходимые шаги, чтобы отсрочить пенсию и продолжить работу в больнице. Люсиль не хотела получать крохотную пенсию, к тому же ей нравилась ее работа, и она боялась бездействия.
Получив отсрочку по пенсии, Люсиль отправилась к врачу – у нее давно болело плечо. Врач велел сделать рентген легких.
Вскоре Люсиль позвонила мне и своим фирменным категоричным взволнованным тоном объявила, что у нее рак легких. Поскольку результаты анализов еще не пришли, я попыталась ее успокоить – мол, необходимо подождать, может, все не так серьезно и не стоит драматизировать, какого числа МРТ?
Я отлично помню, как повесила трубку и завершила разговор на мажорной ноте, хоть и понимала: у мамы рак, и она это знает.
Предыдущим летом Люсиль часто жаловалась на сильную усталость. На выходных в Пьермонте, где мы собрались вместе с детьми и Манон (Лиана охотно предоставила нам дом на время своего отсутствия), мы с сестрой списывали мамину усталость на трудовые перегрузки, нехватку сна, солнца, общественный транспорт, парижский ритм жизни и даже – на нежелание заниматься бытом. Затем Люсиль на неделю съездила к Манон в Мексику и отлично отдохнула.
Обследования подтвердили рак.
Сначала Люсиль попросила никому не говорить, посещала врачей, заполняла бумаги, сдавала анализы. Ей предстояла операция – удобное расположение опухоли позволяло удалить раковое образование целиком, – затем химиотерапия и лучевая терапия.
Люсиль предупредила семью в последний момент.
Мама расстроилась из-за реакции Лианы.
По словам Люсиль, Лиана не приняла ее болезнь всерьез.
В день, когда Люсиль положили в Институт Монсури, я обедала с ней в кафе в четырнадцатом округе. В двух шагах от квартиры на улице Огюст-Лансон (где мы жили с Габриелем), в двух шагах от парка Монсури, где мы с Манон гуляли в детстве, в двух шагах от квартиры Беренис, в двух шагах от больницы Святой Анны.
Воспоминания разворачивались в моей голове, как лоскутное покрывало, чью мозаику я никак не могла собрать воедино, а тем временем Люсиль сидела передо мной, выпрямив спину и стараясь «держать лицо». Люсиль бросила курить, ей будущее выглядело не слишком заманчиво: химия, катетеры, облучение, лекарства. Однако мама умудрялась поддерживать разговор и расспрашивала меня о новой книге, о работе, о том, как идут дела…
Люсиль прооперировали в понедельник утром.
В реанимацию нас не пустили, поэтому мы ждали следующего дня. Новости нам, впрочем, сообщили по телефону в тот же день. Операция удалась на славу, хотя хирург был вынужден удалить два ребра, на которые распространились метастазы.
На следующий день я сбежала с работы рано, чтобы навестить Люсиль. Она пребывала во власти разных трубок, дренажей, капельниц с морфином и тому подобного. Ее только что перевезли в палату, и, несмотря на слабость, она произнесла несколько слов.
Несколько дней подряд мы с Манон сменяли друг друга у постели Люсиль.
На четвертый или пятый день после операции я обнаружила Люсиль весьма возбужденной и взволнованной. Она сидела на кровати, подозрительно озираясь. Как только я вошла, мама схватила меня за руку и стала умолять отвезти домой. Она заверяла меня, что медсестры сговорились ее извести, а в доказательство продемонстрировала телевизор, на котором работал только один канал, шестой, который Люсиль ненавидела – по нему показывали тупые вредные для здоровья передачи. Мама хотела, чтобы мы с Манон устроили ей побег. Манон беседовала с Люсиль утром по телефону.
Организм Люсиль, ослабленный операцией и лекарствами, не справлялся с психическими проблемами.
Я отыскала медсестру, и та со вздохом предварила мой вопрос словами о том, что Люсиль – тяжелая пациентка. Назначения психиатра касательно возобновления лечения после операции в суматохе потерялись. На время реабилитации маму оставили без дополнительных психотропных препаратов, которые могли затруднить дыхание. А теперь Люсиль вдобавок получала огромную дозу морфина.
Медсестра пообещала поговорить с врачом. Состояние мамы пришло в норму, как только доктор отменил морфин и назначил маме ее прежние лекарства.
Люсиль выписали спустя две недели после операции. Я забрала ее на такси и отвезла к Манон.
Манон решила оставить маму у себя, пока та полностью не поправится. Я не предложила взять маму к себе домой – не только из-за отсутствия пространства, скорее – из-за отсутствия душевных сил. Я не могла выносить Люсиль больше трех дней, больна она или здорова. Я восхищалась заботливостью Манон.Я знаю, как Люсиль ей благодарна.
Окрепнув, Люсиль переехала в свою старую квартирку, где ее ждали цветы и растения, которые я регулярно поливала.
Как-то в воскресенье после полудня Люсиль пришла ко мне в гости на чай и без лишних предисловий объявила, что дальше бороться за жизнь не хочет. Моей сестре мама сообщила о своем решении заранее. Люсиль претерпела операцию, удаление опухоли, но химиотерапию выносить была не намерена.
Не могу описать, что в тот момент щелкнуло в моем сознании, какой рычаг повернулся, какая искра сверкнула, но я разрыдалась в голос. Я кричала на Люсиль, кричала, что она не имеет права так с нами поступить. Моя паника и горячность задели маму за живое, она ослабила хватку. Я убедила ее в том, что стоит еще раз проконсультироваться с онкологом (которому Люсиль ничего не сказала о своем решении), чтобы он живописал последствия отказа от химии. И если мама после этого все еще будет придерживаться своего выбора, я его приму.
Люсиль согласилась.
Спустя несколько дней мы с мамой отправились в больницу Сен-Луи, где опытный врач, видавший виды, сумел убедить Люсиль в том, что умереть она всегда успеет.Месяцы химиотерапии заслуживают отдельного повествования, хотя в наше время раковые больные повсюду. Они пережили химию, они преодолели страх, они справились.
Люсиль не облысела, но набрала вес. Она часами лежала дома на диване, сломленная усталостью, опухшая от кортизона.
Лучевая терапия заставила Люсиль распрощаться с красивой кожей.
Мы с Манон, то вместе, то по отдельности, все время были рядом. Я сблизилась с мамой, стала чаще ей звонить, чаще ее навещать.
При этом я не могла обнять маму, взять ее за руку, даже похлопать ее по плечу. Люсиль сохраняла дистанцию, держалась особняком, холодная и неприступная, будто каменное изваяние, окутанное мраком боли. Помимо коротких формальных поцелуев при прощании и расставании, Люсиль отвергала какой-либо физический контакт.
