Альберто Моравиа - Римские рассказы
Мы подошли к парапету, Лоруссо уселся на него и закурил сигаретку. Он сидел, покачиваясь, болтая ногами, и курил с вызывающим видом; в этот момент он мне показался настолько противным, что у меня даже всерьез мелькнула мысль пихнуть его, да и сбросить вниз. Пролетел бы он метров пятьдесят и разбился, как яйцо, на мостовой Муро Торто; а я бы быстро сбежал туда и забрал эти чудесные ботинки, которые меня так соблазняли. Эта мысль просто привела меня в ярость, я тут же сообразил, что сам себя обманываю, будто так уж ненавижу Лоруссо, что способен убить его. А на самом деле истинной причиной были все те же проклятые ботинки; Лоруссо или кто другой — лишь бы в ботинках — для меня было все равно.
Может, я и вправду столкнул бы его, потому что очень устал от этого шатанья, а он мне действовал на нервы. Но, к счастью, в это время мимо, едва не задев нас, проскользнули две темные фигуры: влюбленная парочка. Они прошли совсем рядом со мной; мужчина был пониже своей дамы, а лиц я в темноте не разглядел. У калитки женщина как будто стала упираться, и я слышал, как он пробормотал:
— Зайдем сюда.
— Но здесь темно, — ответила она.
— Ну так что ж?
Словом, она уступила, они открыли калитку, вошли и исчезли за оградой.
Тогда я повернулся к Лоруссо и сказал:
— Вот то, что нам нужно… Они забрались в оранжерею, чтоб им не мешали… Теперь мы явимся, как агенты в штатском… изобразим, будто требуем штраф и заберем у них монету.
Лоруссо бросил сигаретку, спрыгнул с парапета и говорит:
— Хорошо, но только девушка будет моей.
Я даже растерялся.
— Ты что говоришь? — спрашиваю.
Он повторяет:
— Я эту девушку хочу. Не понимаешь? Хочу с ней дело иметь.
Тогда я понял и говорю:
— Да ты что, с ума сошел? Штатские агенты женщин не трогают.
А он:
— Ну, а мне что до этого?
Голос у него был странный, сдавленный какой-то, и хотя лица его я не видел, но по тону понял, что он говорит серьезно.
Я отвечаю решительно:
— В таком случае ничего не выйдет.
— Почему?
— Потому что потому. При мне женщин не трогают.
— А если я захочу?
— Я тебя изобью, клянусь богом.
Мы стояли носом к носу у парапета.
Он сказал:
— Ты трус!
А я сухо:
— А ты болван.
Тогда он в ярости от любовного желания, которое я мешал ему удовлетворить, заявляет вдруг:
— Ладно, я девушку не трону… но мужчину выведу в расход.
— Но зачем, кретин ты несчастный, зачем?
— А вот так: или девушку или мужчину.
А время шло, и я дрожал от нетерпения, потому что второго такого случая могло не представиться.
В конце концов я говорю:
— Ладно… если это нужно будет… Но ты его прикончишь, только если я сделаю вот так. — И провел рукой по лбу.
Неизвестно отчего, наверное просто по глупости своей, Лоруссо сразу успокоился и заявил, что он согласен.
Я заставил его повторить обещание ничего не предпринимать без моего знака, и тогда мы толкнули калитку и тоже вошли за ограду. В углу у парапета стоял маленький вагончик, в который днем впрягают ослика и катают ребят по аллеям Пинчо. В другом углу, между парапетом и калиткой, горел фонарь, свет которого проникал через стекла в оранжерею. Там виднелись цветочные горшки, расставленные в ряд по размеру, а за горшками — несколько мраморных бюстов прямо на земле; забавно они выглядели тут, такие белые и неподвижные, словно люди, которые вылезли из земли только по грудь. В первый момент я не увидел парочки, но потом понял, что они были в глубине оранжереи, там, куда не достигал луч фонаря. Они стояли в темном углу, но на девушку все же падало немного света, и я заметил ее по белой руке, которая во время поцелуя бессильно свисала на темном фоне платья.
Тогда я распахнул дверь со словами:
— Кто здесь? Что вы здесь делаете?
Девушка осталась в углу, вероятно надеясь, что ее не заметят, а мужчина решительно шагнул вперед. Это был юноша маленького роста, большеголовый и почти без шеи, с пухлым лицом, глазами навыкате и выпяченными губами. Сразу видно, что самоуверенный и неприятный. Машинально я взглянул ему на ноги и увидел, что ботинки у него новые, как раз того типа, что мне нравятся: в американском стиле, на очень толстой подошве, простроченные на манер мокассин.
Он вовсе не казался испуганным, и это меня так взвинтило, что щека у меня запрыгала от тика хуже, чем когда-либо.
— А вы кто такие? — спрашивает он.
— Полиция, — отвечаю я. — Разве вы не знаете, что воспрещается целоваться в общественных местах? Платите штраф… А вы, синьорина, тоже подойдите… Напрасно вы прячетесь…
Она послушалась, подошла и стала рядом со своим другом. Как я уже сказал, она была повыше его, тоненькая и стройная, в черной юбке клеш до колен. Хорошенькая была девушка, с личиком мадонны, пышными черными волосами и большими черными глазами; она даже не была накрашена и выглядела такой серьезной, что я никогда б не поверил, что она целовалась, если бы сам этого не видел.
— Разве вы не знаете, синьорина, что целоваться в общественных местах запрещено? — говорю я ей строго, как полагается полицейскому агенту. Такая воспитанная барышня, стыдитесь… Целоваться в парке, в темноте, как проститутка какая-нибудь…
Синьорина хотела возразить, но он остановил ее жестом и, повернувшись ко мне, говорит нахально:
— Ах, я оштрафован?.. А ну, покажите удостоверения.
— Какие удостоверения?
— Документы, которые доказывают, что вы действительно агенты.
У меня сначала мелькнула мысль, что он сам из квестуры: я б не удивился этому — ведь мне всегда не везло. Но тем не менее я сказал резко:
— Довольно болтать… Вы оштрафованы и должны платить…
— Да чего там платить, — заговорил он уверенно, как адвокат, и было заметно, что он действительно не боится. — Агенты с такими рожами? Этот в куртке и ты в таких ботинках… Вы меня за дурака принимаете, что ли?
При упоминании о моих ботинках, которые, действительно, были такие рваные и стоптанные, что не могли принадлежать агенту, мной овладело настоящее бешенство. Я вытащил из плаща пистолет, ткнул ему в живот и говорю:
— Ладно, мы не агенты… но все равно, вытаскивай денежки, и без шума…
До этого времени Лоруссо стоял рядом со мной, не произнося ни слова и разинув рот, как дурак, каким он в самом деле и был. Но увидев, что я бросил ломать комедию, он тоже встрепенулся.
— Понял? — сказал он, суя юноше под нос свой гаечный ключ. Выкладывай монету, не то как дам по башке!
Это вмешательство разозлило меня больше, чем нахальное обращение молодого человека. Девушка, увидя ключ, вскрикнула, но я сказал ей вежливо, — я умею быть вежливым, когда захочу:
— Синьорина, не слушайте его — он дурак… Не бойтесь, вам никакого зла не сделают… Отойдите вон в тот угол, не мешайте нам… А ты убери эту железку. — Потом я обратился к мужчине: — Ну, живо, раскошеливайся!
Надо сказать, что этот юноша, хоть рожа у него и была препротивная, не трусил и даже в тот момент, когда я ткнул ему пистолет в брюхо, не выказал страха. Он полез в карман и вытащил бумажник.
— Вот бумажник, — говорит.
Кладя его себе в карман, я убедился на ощупь, что денег в нем немного.
— Теперь давай часы.
Он снял с руки часы и протянул мне:
— Вот часы.
Часы были металлические, недорогие.
— Теперь, — говорю, — отдай вечную ручку.
Он вынул ручку.
— Вот ручка.
Ручка была хорошая: американская, с закрытым пером и капилляром.
Теперь с него нечего было больше взять. Нечего, за исключением этих чудесных новых ботинок, которые мне с самого начала понравились. Он говорит насмешливо:
— Еще что-нибудь хотите?
А я решительно:
— Да. Снимай ботинки!
На этот раз он запротестовал:
— Нет, ботинки не отдам.
Тут уж я не мог удержаться. С первой же минуты меня так и подмывало заехать в эту толстую, противную рожу; хотелось посмотреть, какое это произведет впечатление и на меня и на него. Я говорю:
— А ну, снимай ботинки… Не валяй дурака. — И свободной рукой легонько стукнул его по физиономии. Он побагровел, потом побледнел и, вижу: вот-вот на меня бросится. Но, к счастью, девушка закричала ему из своего угла:
— Джино, Джино, отдай им все, что они хотят!
Он до крови закусил губу, пристально поглядел мне в глаза и сказал:
— Хорошо же.
И опустил голову. Потом наклонился и принялся расшнуровывать ботинки. Он стащил их один за другим и, прежде чем отдать мне, оглядел с сожалением: они, видно, и ему нравились.
Босиком он был совсем маленький, даже ниже Лоруссо, и я понял, почему он купил себе ботинки на такой толстой подошве.
Тут-то и произошло недоразумение… Он, стоя в носках, спросил:
— Чего ты теперь хочешь? Может, рубашку снять?
Я с ботинками в руке собирался ответить, что с меня довольно, как вдруг что-то пощекотало мой лоб.
