Анатолий Агарков - Самои
— Учись, учись, Егор. Есть по кому головастым быть. Вон сестра у тебя: три класса церковной школы да курсы продавцов, а посмотришь, будто всю жизнь за прилавком простояла. План есть, недостачи нет. И себя не обидит. Конечно, деловая хватка у Александры Кузьмовны есть, крепкая, крестьянская — копейка мимо рук не проплывёт — но и работать же надо и соображать. Учись, Егор.
Александра цвела от похвал мужа.
В выходные дни после завтрака Масленников предлагал:
— А не закатиться ли нам в баню, Егор?
В бане угощал пивом, много говорил, поучая. Егорка скрывался от него в парной, где лысая голова Андрея Яковлевича долго не выдерживала.
Мелькнуло знакомое лицо. Корсак! Взглянул косо, не узнал. Егорка с любопытством наблюдал за знаменитым атаманом. На костлявом теле живого места нет — весь в шрамах. И два подручника с ним — ребята крепкие. На Егорку тоже покосились. Не признали, а может и не было их в тот памятный вечер.
Масленников, уходя в раздевалку, шлёпнул Егорку мочалкой:
— Не засиживайся, коль пива хочешь.
Егорка пену с лица смыл — перед ним Корсак, на скамью подсел.
— Знакомый? — кивнул на дверь, за которой скрылся Масленников.
— Зять.
Егорка без страха в упор разглядывал знаменитого атамана, удивляясь — чем берёт?
— Ты с Гончарки? Знаю я ваших. Приходи к базару. Корсака спросишь. Я — Корсак.
Егорка даванул протянутую ладонь, Атаман покосился подозрительно.
У буфета один из подручников подтолкнул Егорку в спину, оскалился в улыбке, подмигнул заговорщески, и троица удалилась.
Не узнали? Заманивают? Зачем он им? Егорка ломал голову, но к базару не пошёл ни в тот вечер, ни в какой другой.
Несколько раз в городе встречались с Алексеем Саблиным. К Масленниковым он не ходил: Александру не знал, а Андрея Яковлевича недолюбливал. Егорка всю зиму не был дома, а Алексей бывал в Петровке частенько да и с Нюркой переписывался, всё приветы передавал. С весны оба дружно заговорили о доме: Алексею приказ вышел о демобилизации, Егорка к экзаменам готовился. А городская весна дружно наступала. Подсохли канавы, запылили дороги, зазеленела трава, вот-вот проклюнутся тополиные почки, и развернётся лист. В выходной день Алексей затащил Егорку на стадион.
— Смотри, смотри, чё делают! — будущий механизатор увлёкся игрой и никого, кроме футболистов, не замечал. А когда чья-то фигура заслонила от него поле, не на шутку разозлился:
— Ты чё, блин, проходи!
Поднял глаза — Корсак! Стоит, ухмыляется криво. Узнал, припомнил…. Только какого — того, что в бане или у ворот?
— Здорово, кореш? — мелькнули редкие жёлтые зубы. — Друзей не признаешь?
— Да пошёл ты, друг! — огрызнулся Егорка
Корсак сузил глаза, помедлил, раскачиваясь с пяток на носки, достал из кармана опасную бритву, махнул перед Егоркиным носом:
— Щас, падла, нос оттяпаю!
Алексей попытался схватить его за руку, но не поймал. Егорка размышлял, бритва не нож, успеет только по руке полоснуть, а ему сразу головёшку заверну, как курёнку. Сунул Корсаку кулак под нос:
— Нюхни и вали, пока не врезал.
— Ну, гад! — Корсак отступил и чуть не плакал от злости. — Ты же кровушкой своей счас захлебнёшься…
— Беги, беги, а то обсерешься, — посоветовал Саблин.
Атаман и на него посмотрел жалостно и потерянно.
— Ну, гады, — злость душила его, он рванул ворот рубахи, пошёл, а потом побежал прочь.
Лишь только скрылся с глаз, Егорка заторопился:
— Пойдём, пойдём…
— Ты чего? — удивился Саблин.
— Я эту компанию знаю.
Прихватили их на выходе со стадиона. Человек пятнадцать подростков Егоркиного возраста, и Корсак, конечно, с ними. Прижали к высокому забору. Но тут же раздались милицейские трели. Шпана рванула врассыпную, Корсак замешкался. В руке атамана мелькнула бритва:
— Уйди от греха, мусор, — выдавил он. — Уйди по-хорошему.
— Дёрнешься — пристрелю, — молоденький румяный милиционер повёл стволом револьвера. — Ну-ка, брось свою железку.
Корсак пятился спиной к Егорке. Кураж ударил тому в голову. Он прыгнул на атамана.
— Егор! — услышал крик Алексея, увидел руку с бритвой, и блеск её увидел, безжалостный, холодный блеск. И чужую костлявую руку почувствовал и мышцы предельно напряжённые, и свою молодую силу, помноженную на злость и азарт. Корсак захрипел, забился в его объятиях.
Потом был отдел милиции. За дверью кто-то радостно докладывал:
— Корсака прихватили, живёхонького, только по морде раза два съездили, чтоб не трепыхался.
Протокол писал старший лейтенант. Корсак дерзил по каждому вопросу.
— Тебе, начальник, не блатных, а бабочек ловить.
Егорке:
— Запомни, падла, тебе не жить.
— Ты своё жульё на базаре пугай, а меня увидишь, беги, сломя голову, — ответил ему Агапов.
Старший лейтенант с любопытством посмотрел на него и Корсаку:
— Ты бы, Кузьмин, о себе подумал: срок тебе маячит и не малый.
Но Корсак о себе уже подумал:
— Ты мне в зенки глянь, начальник. Я ж не фраер с Гончарки, я — профессионал. Но не востри уши: на мне ничего нет, а то, что есть, ты вовек не узнаешь.
— Бандит он, товарищ старший лейтенант, сволочь и бандит, тут и гадать не надо, — горячо убеждал Алексей Саблин.
— Вот тут ты дал, в натуре, маху. Пострадавший я, как есть пострадавший, вот этих самых элементов. Напали, избили, два зуба, как не бывало. Ну, а бритва…. Так не финка ж. Я может только бриться собрался, а тут эти, налетели, избили…
— В лагерях будешь байки рассказывать, там трепачей любят, — милиционер передвинул бумагу на край стола. — Подпишитесь, товарищи.
За дверью Егорка, приостановился, слушая, как форсит Корсак.
— Папироску разреши, начальник.
— Бери, не стесняйся.
— Дай тебе, Бог. Когда по делу заловишь, зуб даю, томить не буду…
Учился Егорка легко, раскованно, экзаменов не боялся. Будь его воля, не уходил бы из училища ни днём, ни ночью, а на тракторе так и спал бы.
— Чего тебе учить-то, — завидовали перед экзаменами товарищи. — Ты ж всё знаешь.
— Пустая бочка, — стучал Егорка кулаком в макушку, а из открытого рта вылетали глухие звуки. — Не только трактор, аэроплан войдёт.
Все эти зазоры-диффузоры легко запоминались и просились на язык, лишь только преподаватель задавал вопрос. Нашлись покупатели на Егоркину душу. Хоть рабфаковцы считались вольными слушателями и освобождены были от обязательной отработки по распределению, его вместе с несколькими "дневниками" зачислили в Рождественский отряд Петровской МТС. Да он и не расстроился, хотя Масленников подбивал на бунт. От Рождественки до дома рукой подать, да и отряд-то сформирован лишь на посевную.
Лишь только когда получил диплом, понял, как сильно наскучался по матери, родным. Шутка ли, с осени дома не был. Засобирался. Отложил в сторону подаренную Масленниковым "хромку":
— Потом привезёте — налегке пойду.
— Куда ты пешим-то рвёшься? — досадовала Александра, — Вот Андрей договорится, и на выходные все вместе на машине поедем.
— На молзавод пойду, может, Фёдора застану, а нет, так с кем попутно, — Егора трудно было отговорить.
— Что ж ты диплом-то с товарищами не обмоешь? — обиженным казался и Масленников.
— А ну их.
— Вот ты какой! Лучший выпускник, победил, а бежишь, как от поражения.
В соседней комнате будто тихо всхлипнули. Масленников насторожился:
— Ну вот, Егор, племяшку до слёз довёл. Но раз решился — не оглядывайся, — Андрей Яковлевич не мог обойтись без пафосных речей, — Дорогу осилит идущий. Нелёгок путь к успеху: сплошные ухабы да повороты. И все их необходимо преодолеть, только тогда станешь настоящим человеком. Помни…
На молокозаводе Фёдора он не застал. Но попутчика до Мордвиновки нашёл: доехал в трясучей телеги, дальше пешком. Васильевку прошёл, помрачнело небо, стало накрапывать. Скоро промок и замёрз, но упрямо шёл вперёд: холод с усталостью не дружат.
Лес почти очистился от снега. На полянах сквозь павшую листву и примятую прошлогоднюю траву, пробивалась молодая зелень, белели подснежники. Просёлок на взгорках просох, в низинах затянулся лужами. Придорожные вербы распустили пушистые шарики, а под корнями прятался почерневший снег.
Лес да поляны, не видно конца дороги. Да и дорога будто не узнаваемой стала: может где свернул не там, с пути сбился? Беспокойство то уступит место мыслям о предстоящей встрече, то вновь накатит и захолодит душу страхом. Уж скоро ночь, вокруг лес да нудный дождь.
По выбитым скотом тропкам определил — селение близко. Должно быть, Перевесное: так близко к Петровке лес не подходит. Дома показались. За забором крайнего любопытный взгляд местного жителя — краснолицего мужика неопределённого возраста. Егорка подошёл поближе, поздоровался, спросил поприветливее:
