Борис Черных - Есаулов сад
ПИВАКОВА. А где взять Столыпиных?… Народятся? Из кого они народятся? Из вашего брата?!… А мужик… Развратили его обезличкой. Да он и не захочет состязаться с фермером, ленив. Вон молоко, сволочи, в грязном бидоне принесли. Да не брезгуй, не брезгуй! Кнут, Вася, нужен кнут.
ВАСИЛИЙ. Через кнут мы прошли. Сплошные потери. Бюрократию выкормили, да. Но экономику на страхе не поднимешь, дудки. А у нас завал. Природные ресурсы меняем на валюту. Но хватит ли на наш век? А дети, внуки…
ПИВАКОВА. Так… что же тогда?…
ВАСИЛИЙ (р ассмеявились). Ну, мы даем! Два года не виделись…
Василий открывает бутыль с вином, разливает по кружкам. Они чокнулись и пригубили. Сближают лица. Вдруг Василий выталкивает.
ВАСИЛИЙ. Я уж из дому пошел, дочурок обнял, а Лида пальцем манит и говорит: «Я знаю, ты жаждешь сильной, здоровой женщины. Я не гневаюсь на тебя. Песня моя спета. Но береги их»…
Пивакова отшатывается. Пауза. Они снова пьют вино.
ПИВАКОВА. Ты… потом… не забывай меня… Я не набиваюсь в жены. Выбор у тебя богатый. Но ты не забывай меня… Вдруг я помогу тебе с девчушками… Я вообще-то женщина – там, внутри – теплая, домашняя. Но задавила в себе доброе, омужичилась. Ты знаешь, я всю жизнь боялась маму. Мама была строгой, целомудренной, она на журналистику меня не пускала, ах, и была права… Какая это журналистика?… Проституция. Цензор в голове. Голенькая как стриптиз идеология. Обыкновенного, человеческого не осталось. Ситцевой косынки срамное место прикрыть и той не осталось.
ВАСИЛИЙ. Тяжко?
ПИВАКОВА. Хуже. Безнадега. У вас там жизнь, настоящие противники, вольное дыхание…
ВАСИЛИЙ. Брось! Никаких противников нет. Есть совестливые, они в оппозиции к бессовестным. Есть и отчаянные головы… Они погоды не делают.
ВАСИЛИЙ. У нас тоже есть типы! (Размышляет). Хотя что в нем худого? Он просто человек бескомпромиссный.
ВАСИЛИЙ. Ты о ком?
ПИВАКОВА. Историк. Учитель от бога. Ян Амос Каменский. Встал на упор. Вымел из кабинета всю агигпроповскую труху…
ВАСИЛИЙ (с улыбкой). Свой учебник не написал?
ПИВАКОВА. Откуда знаешь? Написал! Урийскую дидактику. Говорят, трактат во славу русской школы.
ВАСИЛИЙ. А ты говоришь, где возьмем Столыпиных. Да по России талантов…
ПИВАКОВА. Во-во, вот и устроили за ними облаву.
Пивакова включает магнитофон. Песня Валерия Агафонова.
ВАСИЛИЙ. А он – стоит?
ПИВАКОВА. Пятнадцать лет, даже больше. С осени 64-го. Выращивает смену. Так они и в саду не оставляют его в покое. Перерыли сливовый участок, клад ищут…
ВАСИЛИЙ. Провинциальные анекдоты, по Вампилову. Ну, а ты? Ты, Оля?
ПИВАКОВА. Я?… Я подлую роль играю в его судьбе. Которая идет под откос.
ВАСИЛИЙ. А ты не играй… подлую роль. Не за горами день, Ольга, не за горами. Этого мы пересидим…
ПИВАКОВА. Этого?!
ВАСИЛИЙ. Да не о нем речь! Он дышит на ладан. О том!
Внезапно оба смеются, пьют вино, ходят босиком по комнате.
ВАСИЛИЙ.Россия выстрадала самостийность. Не либерализм. Самостийность предъявит счет не только отъявленным негодяям, но и конформистам.
ПИВАКОВА. О-ё-ё! Кто бы говорил! А сам-то, Васенька, сам?
ВАСИЛИЙ. Я грешен, грешен. Но когда с Лидой случилась беда… меня перевернуло… Я, Оля, как Антон Чехов, выдавливаю нынче из себя раба. По капле.
Пивакова опускается лицом в его колени.
* * *Домашний кабинет отца Михаила. Библиотека, переплеты с золотым тиснением. Отец Михаила пишет за столом. Входит Михаил.
МИХАИЛ. Папа, спасибо тебе за справку. Сентябрь перекантовался, завтра еду.
ОТЕЦ (не оставляя работы). Угу.
Михаил мнется, идет к двери и от двери…
МИХАИЛ. Папа, я должен спросить тебя…
ОТЕЦ (не оставляя работы). Должен, спрашивай. В долженствовании есть элемент приближения к истине, как и в вопрошании.
МИХАИЛ. Ты все время занят.
ОТЕЦ. Когда работаешь на самого, себе не принадлежишь. Хлопотная должность референт.
МИХАИЛ. А почему он не сам?… Ведь ты, и не только ты, говоришь, – сам, у самого. Вот и пусть он сам!
Отец с любопытством глядит на сына.
ОТЕЦ. У него нет времени. Масштабы дела велики, ответственность огромная. Фактор времени нынче решающий.
МИХАИЛ. Масштабы… Ответственность… Неужели эти пятьдесят томов (показывает на собрание сочинений Ленина) тоже писали референты?
ОТЕЦ. То гений! Мыслитель!
МИХАИЛ. Да бросьте вы эти штампы. Гений! Он просто труженик и практик. А эти (кивает в сторону) с глубокомысленным видом просиживают штаны.
ОТЕЦ (оторвавшись от рукописи, пристально смотрит на сына). Есть речи – значенье пусто и ничтожно, но им без волненья внимать невозможно… Ну-с, Ленин для вашего поколения уже не гений? Любопытно.
МИХАИЛ. Не нервничай. Может быть, и гений. Я его не читал. Зададут конспектировать, я подсовываю им твои конспекты.
ОТЕЦ (раскатисто хохочет). И проходит, бисов сын?!
МИХАИЛ. По этим дурацким предметам у меня пятерки. Мою зачетку ты знаешь.
ОТЕЦ (нахмурившись). Дурацким? Что с тобой, Михаил?
МИХАИЛ. Я не виноват, что они дурацкие. Все за тебя решено. Думать не надо и даже возбраняется. А это и есть дурацкий подход. В расчете на дурака. Наш учитель хоть высмеивал нашу глупость. А тут – всерьез дураки, и умного не требуется. Умное под запретом.
ОТЕЦ (вкрадчиво). Учитель… Ты посетил его?
МИХАИЛ. Не каникулы, а сплошное посещение.
ОТЕЦ. Он не собирается вернуться?
МИХАИЛ.Куда, вернуться? На место самого?…
ОТЕЦ (хохочет снова). С тобой не заскучаешь! Но ты не первый, кто считает, что ваш так называемый учитель потянул бы на роль первого.
МИХАИЛ. Никаких ролей. Он не актер. Он был бы по праву первым.
ОТЕЦ (офицально, забывшись, что он не на кафедре). Должен разочаровать всех, кто столь самонадеян в оценке Посконина. Объективная честность, да! Способности в педагогике и литературе – но это слишком малые достоинства, чтобы претендовать на роль… на пост первого. Там требуется качественно иное. Там…
МИХАИЛ (с гримасой). Что – там? Нас силком заставляют читать все эти «Малые земли» и «Целины», в них ни одного слова, написанного им. Так что – там?
ОТЕЦ (встает). Михаил, ты подпал под дурное влияние.
МИХАИЛ (запальчиво). Согласен. Подпал (передразнивает) под дурное. А ты под чьим влиянием? Мне в глаза тычут… Твой отец написал о твоем учителе оскорбительные слова. Мягко сказано, оскорбительные. Ты написал политический донос.
ОТЕЦ (не смутившись). Посконин – троцкист поздней так сказать формации. И я с принципиальных позиций написал об этом.
МИХАИЛ. А почему Посконину – с принципиальных же позиций – не позволено возразить тебе? В той же газете… Двести тысяч подписчиков… Пусть читатели сами решат, кто прав!
ОТЕЦ. Ты превратно понимаешь нормы социалистической демократии.
МИХАИЛ. Оболгать честного человека – демократия…
ОТЕЦ. Ты не понимаешь азбучных истин. Ленина, оказывается, не читаешь в юношеской гордыне. Украл мои конспекты.
МИХАИЛ. Не украл, а взял у родного отца, мертвый капитал.
ОТЕЦ. Пора жить собственным умом.
МИХАИЛ. А ты живешь собственным умом?! Выуживаешь цитаты из этих (показывает на тома Маркса и Ленина) и подгоняешь результат. Откуда тебе известно, что Федор Иванович троцкист? Трудов Троцкого я не видел у него. Сочинения Ушинского видел.
ОТЕЦ. У него есть труды похлеще. Например, «Урийская дидактика» ревизует незыблемые постулаты Макаренко и уводит в национальные дебри. Ха, русская школа.
МИХАИЛ (выбелившись лицом). Откуда!… Тебе!… Известно?!… Его Дидактика не покидает ящик письменного стола, даже мы, ученики его не читали «Урийской дидактики»…
ОТЕЦ. А я, представь себе, читал в ксерокопии. Апологетика сознания…
МИХАИЛ. Ты… Вы… Сикофанты!… Я не могу быть сыном доносчика!
ОТЕЦ. Успокойся. Возьми себя в руки. Я вижу, ты действительно нуждаешься в промывании мозгов. Молодежный авангардизм – оселок, на котором базировал свою платформу Лев Троцкий, впрочем, одну из своих платформ. Он их менял в зависимости от погоды.
МИХАИЛ (очень спокойно). Папа, ты читал Троцкого?
ОТЕЦ (важно). Разумеется. Моя диссертация…
МИХАИЛ (спокойно). Дай прочесть своему сыну.
ОТЕЦ (замявшись). Это сложно… В спецфонде… Только докто-рам наук по особому разрешению… А неокрепшим умам…
МИХАИЛ. А что писал твой Ленин?!
ОТЕЦ (сулыбкой). И что же писал Ленин?
МИХАИЛ. Думаешь, я вконец очумел, не читаю первоисточники. Но я достойный сын своего отца. Вот смотри…
Михаил бросается к полкам с томами Ленина.
МИХАИЛ. Это, кажется, в четвертом, нет, в пятом…
Листает пятый том.
