Макс Нарышкин - Синдром Клинтона. Моральный ущерб
— О нашей, людей, живущих на Рублевке.
— Это, наверное, очень интересно. Академики, конструкторы… Вот здесь направо, пожалуйста…
— Нет, что вы… Простые люди. Без специальностей, образования… О тех, кто победил жизнь.
— Как приятно, наверное, с ними поговорить… Ага, вот сюда, на Стасовой…
На улицу Стасовой велел ехать Берг. Куртеев понимал, что профессор хочет вернуться в квартиру Вики, но никак не мог взять в толк, зачем. Однако решительное поведение старика выглядело убедительно, и Тихон слепо подчинялся Бергу с того самого момента, когда вдруг услышал настойчивую просьбу оставить Истасова в покое. И как не вовремя заартачился старик!.. Еще немного, и Тихон обязательно бы дожал Бориса Борисовича! Заколка была Викиной — сомнений не было! Слишком уж внушительное совпадение. Но Берг, словно упрямец, велел идти ловить попутку. Куртеев ни за что бы не послушался его, если бы не почувствовал в голосе отца Вики что-то очень напоминающее уверенность. Старик словно был уверен в своей правоте. Пусть так… лишь бы ей на пользу…
— Хотите, я и о вас напишу? Я, пока ехала, главу придумала.
— И что вы напишете? — поинтересовался Берг, добивая до нуля время их беседы.
— Глава будет называться: Don’t drop the lamp. Классно, правда?
— «Не урони лампу», — повторил Берг. — В принципе, и оригинально, и подходяще… Какова красная линия главы?
— Простая девушка ехала по шоссе в спортивном купе, ветер развевал ее волосы, она курила и смотрела, как опадает листвой луна… Она врывалась в ночь, как врывается в жизнь неприятность, и вдруг на дорогу вышел высокий, стройный молодой человек с суровым взглядом победителя… Ее сердце дрогнуло, и она всмотрелась в его черты… И с каждой секундой сердце ее наполнялось теплотой и светом… Она видела много мужчин, но этот, с небрежно заброшенными назад длинными волосами, со шрамом на лице и стальным взглядом… Она поняла, что вся предыдущая ее жизнь, все мужчины, которые вели ее по этой жизни, — виртуальные призраки, люди-тени, безмолвные и безучастные свидетели ее страданий… А он хрипло сказал: «Беби, my watch has a black face. I want nothing but facts. Вот тайм из ит?»…
— Вы забыли написать, что остановили машину, — тихо подсказал мужчина со стальным взглядом и небрежно закинутыми назад длинными волосами. — И что молодой человек со взглядом победителя вынул из кармана часы с черным циферблатом.
— Кто будет это читать? Я вижу, что у вас нет часов… Это ощущения, понимаете? Струящаяся непогодой душа, лукавые, подсказывающие правильный ответ сережки на березах… А куда на Стасовой — вверх или вниз?
— Направо, — Куртеев показал на дом, при виде которого у него замерло сердце. Когда машина остановилась, он благодарно улыбнулся и сказал: — Допишите в конце этой книги: His courage failed him. All his attempts ended in failure. Но он обязательно найдет ту, что ищет. Договорились?
— Для ездока на велосипеде у вас неплохой английский. И что это за неудача его сломила? И какие попытки закончились провалом?
— Это глава для вашей будущей книги. Не для этой.
— А как жаль, — сказала она и посмотрела на него удивительно зелеными глазами. — Быть может, если захотите стать соавтором моей книги, вы надиктуете мне пару абзацев? — И она протянула ему визитку.
— Я так и сделаю. — И Тихон, чтобы не обижать ту, что помогла, сунул карточку в карман и тотчас о ней забыл.
В квартире все было так, как они оставили: разбросанные по всей жилой площади вещи, порезанные в лапшу костюмы, разбитая рама с картиной на полу… Даже дверь и та была не заперта. Когда они уходили, им было просто нечем ее закрыть.
Обессиленно прижавшись спиной к стене, Куртеев с тихим стоном сполз на пол. Те силы, что он копил для последнего рывка, были исчерпаны.
— Она не может так поступать с нами…
— Может.
Тихон открыл воспаленные глаза и через силу рассмотрел сосредоточенное лицо Берга.
— Она должна была оставить здесь хоть что-то, указывающее на ее след.
— Она так и сделала.
Куртеев оперся рукой о пол и поднялся. Профессор сидел на столе, и консультант, добравшись до него, сел рядом.
— Вы знаете, где ее искать?
Берг хотел поправить очки, но их на носу уже давно не было. Они остались там, в салоне микроавтобуса Истасова.
— Нам нужно поговорить, Тихон.
— Как вы меня назвали?..
Изумление Куртеева было столь велико, что он даже не пытался его скрыть.
— Я назвал вас по имени. Так, стало быть, мне и звать вас отныне. Если бы у меня был хоть один друг, я бы хотел, чтобы это были вы. Друг — это мужчина, который понимает другого мужчину. Нам нужно поговорить, я и хочу, чтобы вы меня поняли. Вы способны соображать?
Куртеев был способен соображать.
— Сейчас мы расстанемся.
— Но…
— Не портите мое впечатление о вас, Тихон. Чтобы оно сложилось, понадобилось очень много времени. — Берг посмотрел на свои руки, словно сверялся по линии жизни, правильно ли поступает. — Сейчас мы расстанемся, и вы сделаете это безропотно. Меня не будет в Москве около трех дней. Думаю, этот срок вы в состоянии вытерпеть. Быть может, вас будет поддерживать мысль о том, что Вика жива и здорова.
— Почем вам знать, жива ли она и здорова ли?
— Я не знаю это наверняка, но между тем уверен в этом. Это как чувствовать разгадку задачи, но не быть в силах объяснить ее решение. Вы сейчас покинете эту квартиру и отправитесь домой. Вас там никто не будет тревожить. Истасову не до вас, у него есть чем заняться, а Лукашов завяз в разборках с Пятько. Примите душ и ложитесь спать. Так одни сутки пройдут для вас незаметно. Утром устройте пикничок на одного и как следует задайте жару вашему бару. Пейте так, как если бы мы пили с вами вдвоем. А после снова ложитесь спать. И вам всего лишь останется дождаться утра и следующего за ним вечера. Но не пейте больше. Готовы ли вы принять мою дружбу, Тихон?
Куртееву нечего было ответить. Он лишь пожал узкую сухую ладонь и молча вышел во двор. Легкий сонный ветер шевелил его длинные, зачесанные назад волосы, и он совсем не был похож на мужчину со стальным взглядом. Он был похож на влюбленного чудака, страдающего от отсутствия дорогой ему женщины. Куртеев и не знал даже, что это-то и называется любовью.
Зайдя в свою квартиру, он разделся, перекинул, сидя на кровати, полотенце через плечо, завалился на спину да так и уснул.
Глава 26
Берг равнодушно наблюдал за тем, как крыло «Боинга» приближалось к посадочной полосе аэропорта Барахос. Когда его встряхнуло, он вышел из оцепенения. Спускаясь по трапу, он ничем не выдавал в себе странного человека. Светлые брюки, яркая цветастая рубашка, сандалии и легкая белая шляпа — он был похож на синьора, на одного из сотен тысяч, прилетевшего в Мадрид отдохнуть на осенний уик-энд.
Но в музей Прадо обыкновенный синьор почему-то не поехал и такси не взял. Перекинув через плечо легкую сумку, он вошел в здание аэропорта и купил билет на рейс до Таррагоны. Два часа лета на самолете местной авиакомпании. Значит, старик приехал любоваться не реалистически-мистическими картинами Гойи. И коррида его, очевидно, тоже не интересовала. Он любил море. Старик летел на море.
Старик — и — море.
Порт под Барселоной, городок с населением в пятьдесят тысяч человек, городок, старше Москвы на полтора тысячелетия. Сердце Коста-Дорадо. Основавший его в 218 году до нашей эры Публиус Корнелиус Таррако вряд ли предполагал, что его творение вызовет неподдельный интерес русского профессора. Таррако не знал и о том, что есть русские. И на что они способны.
Берг мягко ступал своими сандалиями по брусчатке улиц и без интереса рассматривал памятники римской эпохи. Пошлый, жадный, коварный Рим поглотил все вокруг себя и везде оставил свои следы. Амфитеатр, римский цирк… «Это красивый город», — думал Берг, приближаясь к интересующему его месту и посматривая на часы.
На Рамбла профессор зашел в кафе и заказал легкую выпивку. Он так и попросил на испанском: «Чего-нибудь ветреного». Официант предложил сухого белого вина, и Берг стал тянуть из бокала, стоя у стеклянной стены кафе и рассматривая центральный вход в кафедральный собор. «Где-то там, внутри, находится гробница Дона Хуана де Арагона, — думал Берг, — а вино — дрянь. Он все-таки догадался, что я русский»
Кажется, один Берг знал, чем здесь, в Таррагоне, заняться доктору социологических наук. Он в последний раз посмотрел на часы, убедился в том, что стрелки показывают без пяти минут шесть, и вышел, оставив на стойке пять евро.
Через минуту он неторопливой походкой приблизился к кафедральному собору. Ошибиться он не мог. Вот вход с гигантской аркой. Слева переулочек с проваливающейся улочкой. А справа — старый как мир дом с покосившейся вывеской из коричневого кирпича. Все так, как было написано на картине, купленной в Мадриде три года назад. И время тоже почти совпадало: 17:59.
