Владимир Колковский - В движении вечном

— Тебе уже в школу совсем скоро! Там тебе о многом гораздо лучше расскажут.

Первые годы она всегда говорила, повысив голос строго, когда не хотела или не знала, что отвечать ему:

— Игнат, не задавай глупых вопросов!

Позднее в аналогичной ситуации она всегда отвечала именно так:

— Тебе уже в школу совсем скоро! Там тебе о многом гораздо лучше расскажут.

Но и до школы Игнат при случае еще не раз спрашивал у взрослых: «Откуда взялся этот Мир, и все, что есть в нем?» — и каждый раз вместо ясного и четкого ответа наблюдал на различных лицах, внезапно появившееся точно такое же как и у матери, вдумчиво-растерянное замешательство.

И только одна бабушка ответила именно так, как он тогда и хотел услышать. Ответила прямо и просто:

— Все Бог! Он наш Господь и создатель. Все, все от него пошло.

— А кто, кто такой Бог? — с еще большим интересом спросил Игнат.

Бабушка тогда не могла ему ответить так, как мать, мол, в школе тебе гораздо лучше расскажут. Она хорошо знала, что тогда говорили о Боге в школе.

— Бог это Бог. Он наш Господь и создатель, и все что ни есть от него пошло… А кто он и где — это тебе, Игнатка, и самый-самый ученый на све-те не скажет! — так ответила ему тогда бабушка.

Точно так же отвечала она и впоследствии.

А в школе Игнат очень скоро узнал, что как раз никакого Бога и нет. И что в стране советской верят в него только вот такие же полуграмотные старики и старушки, как его бабушка. В школе он также очень скоро узнал и как можно совсем просто ответить на сокровенный вопрос: «Откуда взялся этот Мир?»

Да ниоткуда.

И никто не создавал его вовсе. Просто он был, есть и будет всегда.

Такое вот объяснение поначалу было совершенно невозможно воспринять Игнату. Ну как это? — вдруг ни с того ни с сего, неизвестно как, почему и зачем…

Это… это ведь Чудо!

Чудо подлинное, а чудес-то как раз и нет в этом мире. Это точно также однозначно утверждали и в школе; в этом же, осмотревшись с годами в «незнакомом лесу», давно убедился и сам Игнат.

Он понадеялся на будущее.

Была надежда, что в старших классах с изучением серьезных, фундаментальных наук многое прояснится. Но вышло в итоге как раз наоборот. Из всех известных фундаментальных законов науки однозначно следовало: из ничего Что-то никогда возникнуть не может! — и это означало в очевидности, что само существование Вселенной однозначно противоречило всем известным фундаментальным законам науки.

Но она существовала!

Существовала наяву, тем не менее, существовала во всем своем таинственном необъятном многообразии. И, просыпаясь по утрам ежедневно, Игнат каждый раз вновь и вновь убеждался в этом.

В свои первые годы, пытаясь хоть как-то сориентироваться в окружающем его удивительном Мире, Игнат готов был поверить всему тому, что скажут взрослые.

Но вот только кому было верить?

Даже в его маленькой семье у каждого из взрослых был свой особый подход к тем сокровенным вопросам, в решении которых так стремился утвердиться Игнат. Стремился утвердиться с тех пор, как перестал верить в чудеса.

И вот что еще не раз изумляло впоследствии. В его маленькой семье, как в микроскопической капельке равномерного раствора, четко и явственно отразились основные подходы к решению этих вопросов, характерные и для тогдашнего советского общества в целом. Общества «эпохи развитого социализма».

Семья его состояла из четырех человек. Бабушка, отец, мать и сам Игнат.

Бабушка, самый возрастной член семьи родилась еще до революции. И в школе она училась дореволюционной. Тогда в школе говорили, что Мир этот создал Бог, в школе изучали закон Божий, и сама школа, в которой училась бабушка, называлась церковно-приходской. И бабушка верила в Бога, верила слепо, не рассуждая особо, определившись однажды всей душой своей раз и навсегда.

— Бог это Бог. Он Господь наш, а кто он и где — этого тебе и самый-самый ученый не скажет, — отвечала она вновь и вновь на расспросы внука.

— Так они-то, ученые… Они говорят, что нет его.

— Говорят! Говорить-то они говорят в телевизоре, а после и хвать за макушку: «И Бог его знает!» — только улыбалась в ответ даже снисходительно как-то к ученым мужам старушка.

Отец родился много позже, когда в стране советской полным ходом шло строительство коммунизма. В школе тогда говорили, что Бога нет, а Мир существует по объективным законам, существует лишь строго в рамках физических законов, не имея начала-конца в пространстве и времени. И отец точно так же, как бабушка, слепо, априори раз и навсегда принял именно эту догму.

— Бог?.. Это который, Игнатка? — только посмеивался он в ответ на расспросы сына. — Иисус, Аллах, Будда?

И продолжал, словно отвечая себе же:

— Богов и нынче хватает, а были времена, когда и вовсе не счесть было. У римлян, славян, греков… Эх, Игнат, все тьма, тьма людская! Поверь мне, уйдет тьма — уйдут тогда и боги.

Мать, отцу ровесница, училась в такой же, как и он школе. Также поступила в институт, где не один год изучала и успешно сдавала в экзаменационные сессии различные «диалектические материализмы». Но… но она так и не смогла в итоге определиться, определиться однозначно и окончательно.

— Есть Бог, нет его — этого тебе все равно никто толком не скажет! — говорила она так Игнату.

И, глянув пытливо, тревожно, иногда прибавляла:

— Ты вот что! Думай-ка поменьше об этом.

В последней ее фразе как раз и заключалось то единственно общее, что хоть как-то объединяло взрослых членов его семейства в сокровенных вопросах о Первопричине всего. Не веруя-веруя слепо, или в конечном итоге так и не определившись окончательно — они все трое благоразумно и весьма успешно старались как можно меньше думать об этом, отдаваясь всецело делам земным, насущным, конкретным.

Очевидно, так и впрямь было наиболее благоразумно, но… Но для Игната извечные вопросы были словно неотрывны органически, они снисходили, витали, вставая подчас совершенно неожиданно, бередили бессмысленно душу… И даже тогда, когда, вроде бы, стало окончательно ясно.

Ясно, что простых и четких ответов нет и быть не может.

А есть только два возможных подхода, выкристаллизованных до чистоты прозрачной всей многовековой историей развития человеческой цивилизации.

И что необходимо лишь встать на один из них.

Коммунизму не нужны боги.

В особенности Бог христианский, проповедующий любовь к ближнему, благость, кротость и милосердие. Ну к чему, укажите, все эти «благость, кротость и милосердие», когда первым делом первейшим, прежде чем коммунизм строить, хорошие «бедные» должны прогнать или уничтожить плохих «богатых».

Не нужны коммунизму Боги и впоследствии.

Коммунизм убежден твердо во всемогуществе самого человека, убежден непоколебимо в том, что человек и сам способен обеспечить в конечном итоге торжество своей главной особой черты, той самой, главной светлой и доброй черты, что появилась у человека именно тогда, когда он стал человеком.

В государстве, в котором родился Игнат, коммунизм строили вот уже почти полстолетия. Так было до него, так было сейчас, и так должно было быть — в этом он даже не сомневался. То, что говорили о коммунизме в школе, писали в учебниках, книгах было красиво и величественно, Красиво и Величественно, как сама Правда.

Но окончательный его «детский» выбор в сокровенном вопросе о Первопричине всего был обусловлен вовсе не этой беззаветной верой, верой в тот коммунизм, которому не нужны никакие боги. Ведь если что-то кому-то не нужно — из этого вовсе не следует, что оно не существует, и уже тогда это было вполне очевидно Игнату.

Решающим аргументом в его рассуждениях стало полнейшее равенство обеих концепций в исходном, самом главном, невообразимом. Ведь даже если предположить, что Мир создан Богом, как тот час восстанет все тот же вопрос:

— А сам-то Бог… откуда взялся?

— Да ниоткуда. Он был, есть и будет всегда.

Вот так… знакомый ответ.

Копнули, положим, и глубже, а пришли… А пришли-то к тому же.

Так что же логичнее выбрать?

То, что недоказуемо в принципе, то, во что в его родной сторонке советской мало кто и верит?

Или же то, что существует де факто, бесспорно, вне всяких сомнений?

В детстве ответ был совершенно очевиден Игнату.

Глава вторая Начало

Для того, чтобы прямо и ясно сказать нужно чувствовать Слово. Нужна машина времени и нужны «уши».

Изобрел ее знаменитый Герберт Уэллс. Изобрел «на кончике пера» и сравнительно недавно, но вряд ли какое-либо подобное литературное открытие нашло столь широкое применение. Словно дождавшись, наконец, первооткрывателя, последователи хлынули потоком бурным, нескончаемым, путешествуя без устали во временных безграничных «темпоралях», путешествуя захватывающе, самозабвенно, маня за собой неудержимо.