Сергей Аксентьев - Беспокойные дали
— Вся наша беда в том, что мы, я имею людей, очень падки на лозунги. И этим ловко пользовались и пользуются политики всех мастей для решения своих узкоклановых задач. Ещё Сталин на заре революции втолковывал своим идеологам, отсылая их в массы: «Лозунг должен быть краток и понятен всем. Лозунг не надо анализировать, его надо усваивать и руководствоваться им». Вспомни: «Война дворцам!», «Мир народам!», «Земля крестьянам!» и так далее. Вспомни и пролетарский гимн «Весь мир насилья мы разрушим до основанья — Прохоров сделал акцент и на распев протянул „до…ос…но…ва…нь…я“, — а затем, мы наш, мы новый мир постоим. Кто был никем, тот станет всем…» Вдумайся-ка в эти слова…Вот на таких лозунгах штыках мы и несли в темный, замороченный народ революцию с правильными, по сути, идеями, но топорным их воплощением в жизнь. А дальше? Дальше, как говорится, имеем то, что имеем. Однако в природе существуют, как я тебе уже говорил, объективные законы, а мы почему-то возомнили, — с яростью произнес он, — что можем творить всё, что угодно, и что законы природы для нас не указ. И даже придумали на этот счет очередной лозунг «Мы не можем ждать милости от природы! Взять их у неё — наша задача!» Так вот природе, в принципе, наплевать, хотим или не хотим мы признавать её законы. Она первична, а законы её всесильны. И одним из основополагающих её законов является принцип достаточности. Суть его в том, что как только чего-то становится в избытке, то есть начинает выходить за пределы необходимого, так сразу же нарушается баланс всей системы и природа, получив сигнал неблагополучия, приводит систему в исходное равновесное состояние.
Прохоров достал сигареты, закурил и продолжил:
— А как поступает человек? Возьмем для примера то, что нам ближе — науку. В середине сороковых — начале пятидесятых годов ученых со степенями и званиями, как впрочем, и дипломированных инженеров, в стране было немного. Не было тогда и быстродействующих вычислительных машин. Да и послевоенная повседневная жизнь была далеко не комфортной. Однако, в эти годы были сделаны практически все фундаментальные открытия в энергетике, ракетной технике, авиации, медицине, генетике. Этот ряд можно продолжать и продолжать.
А что мы имели потом? Количество «остепененных» год от года росло, а количество и самое главное качество научных разработок неуклонно падало, хотя и появились быстродействующие ЭВМ
Прохоров устало улыбнулся.
— Ты спросишь, почему это стало возможным? Отвечу: потому, что в подготовке научных кадров, как и во всем хозяйстве страны, стал нарушаться принцип достаточности. Едва встав на ноги и отдышавшись от кошмара войны, мы вдруг в шестидесятых рванули в коммунизм. И даже указали точную дату — 1980 год, когда мы туда прибежим. Сейчас как раз восьмидесятый, а покажи-ка мне, где коммунизм?
Платонов слушал, не перебивая.
— А чтобы бег был целеустремленным, партийные функционеры опять подбросили лозунг: «Догнать и перегнать Америку!». — Продолжал Прохоров. — И всё–то у нас тогда стало самое, самое. Самая читающая страна. Самые гигантские стройки. Самые смелые проекты покорения (он сделал акцент на этом слове) природы. Самые грамотные инженеры. Самые умные ученые. Самые мощные ракеты. И самое главное оказывается, всего этого у нас много больше, чем в проклятой буржуйской Америке. Где уж тут печься о каком-то принципе достаточности. У нас не может быть ничего избыточного, потому что мы гигантская страна — мировой оплот социализма! Дальше пошло — поехало: встречные планы, повышенные соцобязательства, «подарки» к международным датам, а потом и к датам рождения вождей. Но, — Прохоров сорвал травинку, уставился на неё, внимательно разглядывая, потом пощекотал ею ухо собаки, и таким образом передохнув, продолжил, — мы опять наплевали на законы природы, и вскоре стало ясно, что количество хоть и переходит в качество, но вот только в какое качество? Этого наши доморощенные философы либо по недомыслию не понимали, либо, что более вероятно, понимали, но скрывали от народа. Ты опять спросишь для чего? Отвечу: для того, чтобы, охмуряя народ бредовыми идеями близкого коммунизма, отвлечь его от способности видеть, анализировать и самое главное, боже упаси, пытаться перечить произволу вождей. Ведь вот какой парадокс мы имеем: чем дальше от 1917 года, тем больше славословия и трескотни о революционном энтузиазме, коммунистических идеалах, гуманизме. И тем меньше энтузиазма, идеалов, гуманизма, как у самих вождей, так и у их паствы. В старое время не зря говаривали: «каков поп, таков и приход!». Ты знаешь, — обратился он к притихшему Андрею, резко поменяв вектор своих рассуждений. Это был его излюбленный прием держать слушателя в напряжении беседы.— «Остепенение» достигается двумя путями: собственным умом и горбом, через тяжкий изнурительный труд или просто покупается. Так было во все времена. Добро и порок на земле извечные спутники. Но если в «золотой век» честно сделанных работ к купленным было несоизмеримым, и коэффициент полезности диссертаций был около ноль восьми десятых, то сейчас это соотношение, уже в пользу проходимцев от науки. Через десять — пятнадцать лет, если всё останется без изменений, а я думаю, что так оно и будет, потому как нет и малейших намеков на отрезвление от словесного дурмана, коэффициент полезности диссертаций приблизится к нулю. Это будет означать крах не только науки, но и государства…
Прохоров жестко постучал пальцем по разделочной доске, служившей им импровизированным столиком:
— Первый безошибочный признак деградации страны — сказал он, — рост государственной бюрократии, и неприкрытая повальная продажность и произвол чиновников. А в институтах «остепененные» ловкачи будут плодить неучей. Поскольку знаний у самих-то нет как говорится «по определению», и научить чему-то толковому они не в состоянии, то процесс обучения тоже постепенно сведут к элементарной купле-продаже. Прикинь-ка к чему это, в конечном счете, приведет? «Ученых» и дипломированных будет тьма, а страна дремучая, алчная и нищая. Парадокс — не правда ли? Закон достаточности, как и любой другой закон природы, очень жесток и не позволяет никому обращаться с собою легкомысленно…
Солнце уже давно ушло за деревья. Его косые лучи едва пробивались сквозь густую листву. Лиловые тени располосовали уютную поляну. Вверху быстро густело небо. От травы потянуло прохладой — это был верный признак приближающихся сумерек.
Прохоров поднялся.
— Пожалуй, давай закругляться. Выпьем на посошок, да и в путь.
Подхватилась Дора и, оглушая лес раскатистым лаем, стала суетиться возле машины.
— Я, наверное, уболтал тебя? — дружески потрепал он Андрея по плечу. — Наболело, знаешь ли, а поговорить, высказаться откровенно не с кем. Домашним, — он с досадой махнул рукой, — на всё это наплевать. У них своя жизнь. Свои ценности. На кафедре и того хуже — пауки в банке. Изварин не зря ведь тебя предупреждал. Так что не сердись, если был занудлив, непоследователен и многословен. Вот поговорил с тобой, и вроде как полегчало.
— Ну, что вы, — возразил Андрей, — я сам давно соскучился по таким разговорам.
— Ну и хорошо от того, что всем хорошо, — скаламбурил Артем Ермолаевич. — А по поводу твоего одиночества, — он сделал паузу, — могу тебе сказать: ещё не известно, что лучше — быть одному и знать, что ты один и надеяться не на кого, или иметь семью, кучу приятелей и знать, что не нужен ты им. Вернее, нужен, пока это нужно им! Вспоминай почаще Омара Хайяма: «Ты лучше будь один, чем вместе с кем попало!..» и всё будет, как сейчас говорят, окэй.
Глава VII
Радости и печали
1
Ожидание результата прохождения работы в ВАК держало Платонова в постоянном напряжении. Разум твердил, что нельзя паниковать, нет для этого никаких причин и поводов, а внутренняя тревога, душила все трезвые доводы. Ничего подобного с ним раньше не бывало. Андрей стал раздражительным и замкнутым. Это сразу же заметили на кафедре и, зная его вспыльчивый характер, старались с ним поменьше общаться. А он, хотя и понимал, что возводит напраслину, воспринимал тактичность коллег как недоброжелательное отношение к себе.
Со своей новой бедой Андрей пытался бороться испытанным методом — работой. Работой до головной боли, до ряби в глазах, до полного изнеможения.
Ещё полтора года назад они с Прохоровым задумали учебное пособие. Оно давно значилось в планах издания, и из издательства не раз приходили строгие предупреждения, но защита диссертации всё задвинула на «потом». И вот теперь он с яростью бросился погашать долг. Этот отшельнический труд хоть и не приносил выздоровления, но, во всяком случае, притуплял приступы панического беспокойства.
…Прошло почти полгода со дня защиты, а известий из ВАКа не было. Прохоров тоже ничего определенного не сообщал. Состояние затяжной неопределенности становилось невыносимым. И вот однажды — это было в конце декабря — Платонов обнаружил в разбитом почтовом ящике невзрачную почтовую открытку.
