Умберто Эко - Таинственное пламя царицы Лоаны
Примечание к рисунку[274]
Гордон был блондинистым красавцем арийского типа. Этот необычный персонаж, вероятно, перебудоражил мое юношеское сознание. Да и с кем я до того, собственно, имел дело? В школьных учебниках, в итальянских комиксах — везде герои самозабвенно сражались за дуче и шествовали на смерть по команде фашистского начальства. В романах девятнадцатого века, полученных от деда (если я уже читал их во времена Гордона), — действовали люди вне закона, поставившие себя вне общества, как правило, ради личной выгоды или под влиянием преступных наклонностей, за вычетом разве что Монте-Кристо, да и тот мстил за личные обиды, а не за попираемое общественное добро. Если разобраться, даже и три мушкетера, которые по большому счету были хорошими и обладали чувством справедливости, действовали в интересах своей группировки (мушкетеры короля против гвардейцев кардинала) и боролись за награды или за назначение на капитанскую должность.
Гордон — другое дело, Гордон был борец против деспотизма. Вероятно, в то далекое время я прямо ассоциировал Минга с чудовищным Сталино, коммунарским кобелино, но не мог не угадывать в его чертах также и некоторое сходство с нашим собственным доморощенным диктатором, несомненно располагавшим властью над жизнями и смертями своих подданных. А следовательно, в лице Флэша Гордона я, надо думать, получил первое представление о борьбе за свободу (конечно, только сейчас я имею возможность обобщать подобным образом — тогда я ничего этого не думал). За свободу в Абсолютном Далеке, под взрывы бронированных астероидов в ненаших галактиках.
Я взял другие альбомы, во мне встрепетало крещендо таинственных пламен при перелистывании новых и новых выпусков, — вот они, герои, не входившие в программу школы. Чино и Франко (в оригинале — Tim Tyler и Spud Slavins), первопроходцы джунглей, в пастельных тонах, в голубеньких рубашках «Патруля слоновой кости», целью которого было — приглядывать, конечно, и за немирными туземцами, но прежде всего — бороться с эксплуататорами населения колоний, а именно с алчными торговцами слоновой костью и рабами. Сколько, сколько белых оказывались плохими — плохими врагами хороших чернокожих! Захватывающие погони как за мошенниками, так и за носорогами, карабины преследователей стреляют не «банг-банг», не «пум-пум», как в наших рисованных лентах, а странным образом «крак-крак», и этот «крак», по всей видимости, запечатлевается в самых потаенных меандрах лобных долей мозга, откуда сейчас я стараюсь выковырнуть присохшие туда мысли, — я до сих пор воспринимаю эти «крак-краки» как экзотические обетования, пароли для входа в сказочную страну. Опять, в который уж раз, ориентиром для меня служат не картинки, а звуки, вернее, фонетические записи звуков, они направляют, ведут меня, слабые отпечатки знакомых следов.
Arf arf bang crack blam buzz cai spot ciaf ciaf clamp splash crackle crackle crunch deleng gosh grunt honk honk cai meow mumble pant plop pwutt roaaar dring rumble blomp sbam buizz schranchete slam puff puff slurp smack sob gulp sprank blomp squit swoom bum thump plack clang tomp smash trac uaaaagh vrooom giddap yuk spliff augh zing slap zoom zzzzzz sniff…
Звуки. Я ловил глазами звуки, перелистывая брошюры. С самых со своих младых ногтей я был приучен к звуку пустому, flatus vocis. Вот прислышался мне, в воспоминании, звук «шурхх…» — и лоб усеялся каплями. Я посмотрел на руки — руки, да, дролсали. Почему? Где я вычитал этот звук? Или, может, это единственный звук не вычитанный, а реально услышанный?
После этого, знакомое-знакомое. Будто дома. Альбомы про «Человека в маске» («Фантома»), непокорного добротворца, почти гомосексуально обтянутого красными колготками, с черной масочкой на лице, через прорези пробивается яростный блеск белков, а зрачков совершенно не видно, и от этого он становится еще загадочнее. Вполне ясно, почему от любви к нему полностью сошла с ума великолепная Диана Пальмези (Диана Палмер), ей удавалось время от времени напечатлеть поцелуй, прильнув к герою и с трепетанием ощущая его крепкую мускулатуру под тугою тканью трико, с которым он не расставался никогда (даже когда с ним приключались огнестрельные ранения и дружественные дикари квалифицированно наматывали на него стерильный бинт — это тоже всегда поверх трико и колготок, непроницаемых даже для воды… не лило ведь с костюма струями, когда он выныривал после долгого погружения в теплые южные моря).
Те поцелуи обязательно были редкими — потому что всякий раз в интересный момент Диану обязательно что-нибудь уволакивало прочь, по недоразумению, по проискам коварного соперника иль по иной превратности судьбы, которая немилосердна к очаровательной заграничной путешественнице, а сам Фантом не был способен удержать ее, не мог назвать ее своей супругой, будучи связан какою-то древней клятвой и обречен служению: оборонять население бенгальских джунглей от вылазок индийских пиратов и бесчинств белых колонизаторов.
Примечание к рисунку[275]
Так-то в параллель с рисунками и с куплетами, где описывалось, как усмиряют диких злонравных абиссинцев, я наблюдал за героем, который жил по-братски бок о бок с пигмеями Бандар и с ними бок о бок сражался против агрессивных и жадных белых. Шаман Гуран был образованней и умнее бледнолицых мозгляков, в изгнании которых он участвовал не в качестве наемника, а в роли полноправного партнера, члена отряда доброкачественных справедливцев. В других героях я находил меньше революционности (если сейчас верно восстанавливаю свой политический рост в давнем отрочестве). Волшебник Мандрейк, к примеру сказать, эксплуатировал чернокожего раба Лотаря. Хотя они и были на дружеской ноге, но все-таки тот был не более чем телохранителем и слугой. Однако, что приятно, Мандрейк, заколдовывавший врагов и превращавший их пистолеты в бананы, был из приличного общества, без всяких там черных и красных мундиров, и был безукоризненно одет в цилиндр и фрак. Из приличного же общества был «Тайный агент X 9», шпионивший не за идейными врагами, а за преступниками и за баронами-грабителями, защищавший интересы налогоплательщиков, в макинтоше, пиджаке, при галстуке, с маленьким неброским пистолетиком в кармане (той модели, которая смотрится элегантно даже в руках блондинок в муаровых платьях с перьевыми воротниками, с безупречным всегда свежайшим макияжем).
Это был особый неизведанный мир, страшно вредный, надо сказать, для языка, губительный для правильной литературной речи, которую школа любыми возможными путями во мне насаждала. Да, в этих комиксах переводы с английского были топорными до карикатурности: «Это королевство Саки… Если я не ошибаюсь, мы можем найти Саки подглядывающим…» Ну и что. Тем не менее в этих безграмотных альбомах жили персонажи, не похожие на героев официальной культуры, и, может быть, благодаря тем аляповатым картинкам (неотразимым!) я причастился неклишированного представления о Добре и Зле.
Но и это было не все. После этого я приник к целому выводку «Золотых альбомов» с первыми «Мышатами» («Тороlinо»), действовавшими в таких городских пейзажах, которые никак не могли быть мне знакомы (не знаю, впрочем, умел ли я разбираться в том малолетнем возрасте — небольшой городок ли на картинках или же американский мегаполис): «Микки, помощник сантехника» («The Plumber's Helper») с участием неописуемо безумного водопроводчика Джо Пайпера. «Микки-Маус и горилла Спектор», «Микки-Маус и охота за сокровищем», «Микки и семь привидений» и вот, наконец, «Микки и клад коровы Кларабеллы» («Mickey Mouse in Races for Riches»). Вот он, наконец, прототип миланского факсимильного издания, но оригинал, как я и помню, отпечатан совсем другими красками — в охре и коричневом цвете. Дальше альбомчик «Микки-Маус и Иностранный легион» — не потому чтобы Микки был солдафоном или головорезом, а потому что по велению гражданского долга, дабы противостоять международному шпионажу, он завербовался в Иностранный легион, где его ждали ужасные опасности, в первую очередь — по милости свирепых Триггера Хокса (Trigger Hawkes) и Одноногого Пита (Peg-leg Pete).
Самый затрепанный альбом — «Газетчик Микки-Маус». Как сумела при фашизме проскочить в печать эта вещица на тему о свободе печати? Наверное, цензоры не отреагировали на сказочку о животных, сочтя ее нереалистичной, а следственно и неопасной. Где же я слышал: «Это печать, дорогой мой, это ее сила, слышишь. Против нее ты ничего поделать не можешь»[276]… Нет, это уже через много лет. В любом случае Мышка Микки подручными средствами сумел соорудить собственную газету — «Эхо мира», не беда, что первый номер вышел с кошмарными типографскими ляпсусами. Однако Микки не тушуется и продолжает бестрепетно публиковать all the news that's fit to print,[277] хотя беспардонные гангстеры и коррумпированные политики и суют ему палки в колеса. Что я мог слышать до той поры (ничего!) о независимой печати, которая сильнее любой цензуры?
