Роберт Флэнаган - Черви
Повернувшись на бок, он постепенно успокоился и задремал. Ему снилось, будто он забрался на высоченную башню, она качается под напором ветра и ему очень страшно: упадешь — разобьешься насмерть. А ветер все крепчает и все сильнее припекает раскаленное солнце. Страшное белое солнце Пэррис-Айленда, иссушающее тело и душу, расплавляющее мозг и сердце человека и валящее его с ног. Время от времени на солнце наплывает какая-то тень. Подняв глаза, он увидел, что это не тучи, а стая огромных черных птиц, слетевшихся к нему со всех сторон, кружится с криком над головой и закрывает крыльями солнце и небо.
В тот момент, когда он взглянул вверх, одна из птиц вдруг отделилась от стаи и стремглав ринулась вниз. Это был огромный отвратительный орел-стервятник с хищно изогнутым клювом, длинной голой шеей и голодными глазами, которые горели дьявольским огнем. «Лучше бы мне не видеть это чудовище, — пронеслось у него в мозгу. — Будь проклято это любопытство». Не подними он голову, хищник, может, и не заметил бы его, пролетел мимо. Теперь же он мчался прямо на голову. И зачем только он это сделал! Сидел бы да помалкивал. А теперь вот накликал беду на свою голову.
Он тщетно пытался найти какое-нибудь оружие. Платформа, на которой он находился, была совершенно пуста. Да и сам он сидел в чем мать родила. О боже! Он скорее почувствовал, чем увидел, как черное чудовище наверху расправило во всю ширь свои страшные крылья, готовясь к последнему броску. В смертельном страхе Уэйт сделал отчаянную попытку сжаться в комок, затаился, даже дышать перестал, ожидая, голый и беззащитный, того последнего момента, когда чудовищный клюв обрушится на него, размозжит голову, растерзает тело. Он уже чувствовал на себе давящую тяжесть огромной птицы, физически ощущал, как от этой тяжести сдавливается грудная клетка, сплющиваются легкие, останавливается сердце. А птица все наваливалась, она, по-видимому, не собиралась уносить его в своих когтях, не рвала ими его тело. Наоборот, она вроде бы даже начала успокаиваться, старалась поудобнее усесться на своей жертве. Вот черные крылья махнули еще раз-другой и сложились вдоль огромного тела. Вот подобрался и хвост. Уэйту даже показалось, будто он слышит в глубине ее тела какие-то жуткие вздохи, похожие на воркование. «О господи, — пронзила вдруг его страшная догадка. — Да ведь эта гадина приняла меня за яйцо. Она собирается меня высиживать!»
Если с вечера у него и начиналась лихорадка, то к утру она вместе с ночными страхами совершенно исчезла. Он проснулся опустошенный, будто выжатый. Беспокойные мысли не уходили из головы, они терзали его с той самой минуты, как он открыл глаза, не оставляли в покое, когда взвод шагал на завтрак, за столом и на обратном пути в казарму. Он пытался убедить себя, что нет никаких оснований для паники, что он больше ни за что не допустит подобных выходок и все опять пойдет по-старому. Ведь для этого надо так мало: держать себя все время в руках и не терять головы, что бы там ни случилось. Теперь, когда ему все так ясно и понятно, думал он, автоматически выполняя в то же время команды сержанта Мидберри, надо просто не допускать ненужного возбуждения, стараться не реагировать на всякие мелочи, и все снова пойдет как по маслу. Конечно, надо разобраться в том, что произошло вчера, найти тот момент, который послужил толчком к вспышке, чтобы так больше не получилось. Пусть тогда уж хоть гром греми, его это не застанет врасплох. Выходок, подобных вчерашней стычке с Филиппоне, он больше не допустит. Не имеет права допустить.
В течение всего дня он снова и снова пытался разобраться, что же все-таки происходит с ним.
Это мучало его во время занятий по тактике, потом на лекции по ночному бою и ведению разведки. Постепенно он припомнил и вроде бы очень тщательно проанализировал все случаи, вызвавшие раздражение или хотя бы острое недовольство в последнее время — жалкий юмор сержанта-инструктора на уроке дзю-до, бесконечные занятия по строевой, выстаивание часами по стойке «смирно» и отработка приемов отдания чести, хамское поведение Магвайра, его отвратительные выходки, оскорбления, расправа с Дитаром, ведро на голове Хорька и все остальное. В памяти всплывали и многие другие инциденты, одни более серьезные, другие совсем незначительные, но все одинаково возмутительные. Тем не менее, он, как ни старался, так и не смог себе ответить, почему же все это выбивает его из колеи. В чем все-таки причина? Может быть, это — Магвайр? Это был самый логичный и простой ответ. Действительно, все ведь могло происходить именно потому, что у них со штаб-сержантом не нашлось общего языка. Но тогда почему же его задевает за живое и то, к чему Магвайр не имеет никакого отношения? Может, просто нервы? Хорошо бы, если так. Но даже и в этом случае необходимо не допустить повторения вчерашнего срыва.
В конце концов, он решил, что надо поделиться своими мыслями с «эс-ином». Но, разумеется, не с Магвайром, а с его заместителем — сержантом Мидберри.
— Но, сэр, — попытался возразить он, — возьмите хотя бы этого Хорька. Его же все время бьют стеком по голове. Разве так можно?
— Ну где же по голове? По ведру. А по ведру совсем не больно. Это же не избиение, а скорее назидание, одергивание. Верно?
— Может, и так, сэр. Только ведь его лупят чаще всего за то, что он путает на строевой. А как же ему не путать, с этим ведром на голове? Он же ничего не видит. Снять бы ведро, так он, может, давно бы уже путать перестал…
— Да ты сам-то в это веришь? — как-то странно улыбнулся Мидберри. — Нет, наверно? Вот то-то и оно. Сам же не хуже моего знаешь, что этот Хорек в любом виде напортачит — с ведром или без него. Ну, куда он годится, сам посуди?
— Не знаю, сэр. Не уверен. — Уэйт вдруг почувствовал, что. теряет почву под ногами. «Легче всего, — подумал он, — свести все снова к обычным насмешкам над Хорьком». А этого как раз он и не хотел. Он знал, что если только не получит ответа на свои сомнения именно сейчас и здесь, то снова будет вынужден ломать голову ночью, метаться в постели, дрожать и мучиться.
— Хотя в общем-то, сэр, — вдруг поправился он, — я все же думаю, что у Хорька могло бы и наладиться, как у всех, сэр, если бы только ему дали хоть самый крошечный шанс. Ну, пусть бы даже полшанса.
— А ведь все это, парень, — перегнулся через стол сержант, как бы стараясь получше разглядеть своего собеседника, — вовсе не то, что тебя волнует по-настоящему. Не с этим ты ко мне пришел, верно? И ответ я тоже знаю — ты считаешь, что сержант Магвайр к вам несправедливо относится? Это ведь тебя беспокоит? Или я не прав?
— По-моему, сэр, об этом не стоит даже и разговор заводить.
Чтобы выиграть время, Мидберри принялся раскуривать большую черную сигару…
— Сержант Магвайр, — через несколько минут начал было он, однако тут же закашлялся, выпустил огромный клуб ядовитого желтовато-серого дыма. Успокоившись, строго поглядел на Уэйта, как бы пытаясь сквозь набежавшие слезы поближе рассмотреть его лицо. Но оно ничего не выражало. Солдат молча глядел куда-то поверх головы сержанта-инструктора. Мидберри положил на краешек стола дымившуюся сигару… — Сержант Магвайр, — повторил он, и в голосе его чувствовалось какое-то странное напряжение, — прослужил в нашем корпусе больше лет, нежели ты недель. Улавливаешь?
— Так точно, сэр!
— Он уже подготовил тут целую уйму таких, как вы. И все это были отличные, первоклассные взводы. Два года уже этим занимается. Семь взводов за ним. А ты тут вообразил себе, будто бы лучше него знаешь, чему и как учить людей.
— Никак нет, сэр! Этого я вовсе не воображаю. Только я не вижу смысла, зачем таких людей, как Хорек…
— Морской пехотинец должен уметь переносить любые испытания. Любые, какие бы ни пришлось! Отсюда и ведро. Сержант Магвайр просто хочет убедиться, на что все же годится этот парень. Что он может выдержать. В общем, проверить, не тонка ли у него кишка. А это, в конце концов, Хорьку же на пользу.
Уэйт почувствовал, что Мидберри начинает раздражаться. Однако он не собирался отступать, идти на попятную, пока не получит ответа на мучавшие его вопросы.
— Вы вот говорите, на что, мол, он годится, сэр. Но в каком это смысле?
— А в смысле способности выносить моральный нажим. Давление, если хочешь. И ты не прикидывайся дурачком, парень. Отлично ведь соображаешь, о Чем идет речь. Сам знаешь, каким должен быть морской пехотинец, какие перегрузки должен выдерживать. Когда человек попадает в бой, на него там сразу же такое наваливается, что только знай держись. И он должен заранее быть готовым к этому. Все выносить, а дело делать. Иначе — крышка. И ему самому, и другим тоже. Но ему-то в первую очередь!
— Это с ведром-то на голове?
Такого Мидберри никак не ожидал. Возмущенный, он вскочил из-за стола, отшвырнув стул, шагнул к солдату:
