Грэм Джойс - Реквием
Том был озадачен. Никогда еще он не слышал, чтобы Тоби бранилась и никогда прежде она не выходила из роли маленькой, доброжелательной, все понимающей старой дамы. А сейчас она, похоже, не на шутку рассердилась. Три другие женщины тоже уставились на него с таким видом, будто считали, что он совсем уж распоясался.
— Я сожалею… — на всякий случай произнес он.
— Не надо сожалеть, надо говорить точнее. Сожалений у нас тут хватает и без вас — не знаем, куда их девать.
— Воистину так, — мрачно кивнула Кристина.
— И, говоря по правде, Том, нам это начинает немного надоедать.
— Но чего еще вы от меня хотите? Вчера я рассказал вам все без утайки, честно и откровенно.
— Просто подвиг! — фыркнула Кристина.
— Да уж, — согласилась Рейчел.
Том был удивлен тем, что все почему-то вдруг ополчились против него.
— В конце концов, — продолжала Тоби, — речь идет не только о ваших чувствах. Другие тоже страдают.
«Она что, намекает на Шерон?» Прошлой ночью Шерон превзошла самое себя. Наперекор своему внутреннему голосу, она в ожидании Тома навела в квартире идеальный порядок, расставила повсюду свечи, приготовила ужин и сказала ему наконец то, что так давно собиралась сказать.
Остолбенев секунд на пятнадцать, Том спросил:
— И что, всегда?
— Всегда.
— И даже в колледже?
— С того момента, как я увидела тебя. Почти все, что я делала с тех пор, я делала для того, чтобы произвести на тебя впечатление, или быть рядом с тобой, или, наоборот, уехать как можно дальше от тебя. Ужасно, правда?
— Почему это? — оскорбился он.
— Я имею в виду все это притворство. Непрерывное. Дня не проходило, чтобы я не думала о тебе. Демонстрировала, как мне было приятно, что ты женился. Убеждала себя, что мне не на что будет надеяться, когда узнала, что Кейти умерла. Ну и все прочее в таком же духе.
— Не могу поверить, что это правда, Шерон.
— Да поверь уж. Ты не представляешь, чего мне стоило решиться сказать тебе об этом. Ты сидел у меня в печенках все это время, как мой личный демон, преследовал меня повсюду, я была буквально одержима тобой. И главное, ты в этом был нисколько не виноват.
— Я прямо не знаю, что и сказать.
— Тебе и не надо ничего говорить. И делать ничего не надо. Просто я должна была сказать тебе это, вот и все. Я должна была решиться и поставить тебя в известность.
— Тебе стало легче после этого?
— И легче, и тяжелее.
Они отправились в постель, но слишком многое теперь свалилось на них и мешало: признание Шерон, его собственные признания на сессиях у Тоби, призрак Кейти, который парадоксальным образом тем упорнее преследовал Тома, чем больше он старался отогнать его своими откровениями. У него было ощущение, что над ним нависли в темноте кинжалы, нацеленные на его голову. В результате Том оказался ни на что не способен, и Шерон горько расплакалась.
— Да-да, — подхватила Кристина слова Тоби, — другим тоже приходится сталкиваться со всякими неожиданностями.
Рейчел ласково улыбнулась и сказала:
— Мы хотим сказать вот что: предположим, мы верим в призраков, но что, если это вовсе не Кейти писала на доске?
Том переводил взгляд с одной из них на другую. Ребекка и Рейчел завороженно уставились на него. Тоби пристально рассматривала его, наклонив голову набок. Кристина бессмысленно моргала.
— Скажите нам, что там было написано, — мягко попросила Тоби.
Том прочистил горло:
— Да просто всякие гадости, какие могут прийти в голову подростку.
— Скажите нам дословно.
— Ну, вы знаете. «Учитель…». Ну и тому подобное…
— Держите. — Тоби протянула ему фломастер и кивнула на белую доску, висевшую у него за спи-пой. — Напишите это.
— Так ли уж это необходимо?
— Не бойтесь. Что бы вы там ни написали, нас это не шокирует.
— Да уж, — сказала Рейчел.
Том неохотно поднялся и подошел к доске. Прежде чем начать, он встряхнул головой, словно дистанцируясь от навязанного ему задания. Затем спокойно написал крупными буквами слово «ЕБЛЯ» и обернулся к зрителям. Тоби одобрительно кивнула ему. Он продолжил: «УЧИТЕЛЬ ЕБЕТ ЦЕЛОК».
— Вы говорили, — ровным тоном произнесла Тоби, — что это было написано почерком Кейти. Не могли бы вы воспроизвести его?
Пожав плечами, он стер фразу и написал то же самое закругленным женским почерком. Затем, уже быстрее, приписал: «КЕЛЛИ МАКГОВЕРН СОСЕТ ХУЙ МИСТЕРА УЭБСТЕРА». После этого он стал писать совсем быстро, словно давая выход своему гневу: «ОНА ЗАСОВЫВАЕТ УЧИТЕЛЬСКИЙ ХУЙ СЕБЕ В ЖОПУ, А УЧИТЕЛЬ ВСТАВЛЯЕТ ЕГО ЕЙ В ПИЗДУ». Его рука летала по доске, как сумасшедшая, заполняя буквами пустое белое пространство. Казалось, что его рука была самостоятельным существом, живущим отдельно от тела, и теперь, взбесившись, оставляет следы на белой доске, подобно бьющейся на земле птице с подбитым крылом или насекомому, ищущему укрытия. Доска заполнялась озлобленными безумными фразами. С Тома тек пот, но он продолжал писать. Когда свободное пространство кончилось, Том стал писать поверх написанного, так что в конце концов текст превратился в сплошное неразборчивое пятно. Рука Тома упала вдоль тела. Он повернулся к аудитории:
— Вы удовлетворены?
— Да, — сказала Тоби. — Вполне.
— Теперь мы можем идти? — спросила Кристина.
— Да, можете. Теперь мы все знаем.
Кристина с подругой поднялись и выплыли из комнаты с таким видом, будто, присутствуя на этой презентации, они оказывали Тому — или Тоби — неоценимую услугу.
— Что значит «теперь мы все знаем»? — спросил Том срывающимся голосом.
— Я думаю, вы тоже теперь все поняли, — ответила Тоби.
Рейчел, оставшаяся сидеть на стуле, сочувственно улыбнулась Тому.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Том.
Обе женщины молча смотрели на него. И тут он понял.
— Я-ясно, — протянул он улыбаясь. — Вы хотите сказать, что это я. Я писал все это на доске, да? Вы это имели в виду?
— Вы сами это сказали, не правда ли?
— Вы сошли с ума.
— Полагаю, что у нас у всех давно уже не все дома.
— И вы считаете, что я сам подстраивал себе все эти гадости?
— Том, посмотрите в лицо фактам. Вы чувствовали себя виноватым в гибели жены. Вы думали, что если бы вы не встречались в тот день с этой девушкой, то были бы с Кейти. Возможно, поехали бы этим утром вместе с ней в церковь. Как бы то ни было, вы вините себя и не можете себя простить, разве не так? Наверное, было бы лучше, если бы вы любили Кейти.
— Тоби, заткнитесь.
— Да, с этим труднее всего смириться. Это действительно трудно. Если бы вы любили Кейти, все было бы иначе. Вы и горевали бы по-другому. Все было бы по-другому. Что вы себе действительно не можете простить, так это страшный грех, заключающийся в том, что вы разлюбили ее. Вы думаете, что это ее и погубило. Вы думаете, что она начала умирать задолго до гибели, из-за вас. Двойная смерть. Смерть от недостатка любви. Она ведь говорила вам, что умрет, если вы разлюбите ее. Говорила ведь? Так вот, Том, поверьте мне, не в ваших силах управлять такой силой, как любовь. А вы ежедневно казните себя за то, что перестали ее любить.
— Идите к черту, Тоби.
— Распятие, Том. К этому сводятся все неистовства, которые совершаются в нашем центре. Пациенты сами себя распинают.
— Я сказал, идите к черту.
— Обдумайте то, что я сказала. Да вам ничего другого и не остается. — Тоби встала. — Ваша враждебность, по крайней мере, стала более открытой. Я оставлю вас здесь с Рейчел. Выслушайте ее рассказ.
Тоби вышла из комнаты, закрыв за собой дверь с легким щелчком.
— Вы слыхали? — заорал Том на Рейчел. — Как можно слушать эту женщину?
— Сядьте, — сказала Рейчел. — Сядьте рядом со мной. Я должна рассказать вам кое-что.
Том плюхнулся на стул в противоположном конце комнаты. Она встала и поставила свой стул рядом с ним.
— Я бывшая пациентка Тоби. Она попросила меня прийти сегодня и поговорить с вами. Я была наркоманкой. Со мной происходило все, что обычно при этом бывает, — расстройство пищеварения и прочее. А пристрастилась я к наркотикам отчасти из-за анонимных телефонных звонков. Какой-то человек стал названивать мне по вечерам, когда я была дома одна, и говорить всякие гадости. Я сообщила об этом в полицию, меняла телефонные номера, — чего я только не делала. Но звонки все равно продолжались. Затем вместо звонков стали приходить письма, и не только ко мне домой, но и к моим друзьям и знакомым. В письмах перечислялись мои самые разнообразные извращения, описанные во всех деталях и ярких красках. Я устраивала оргии, любила боль и чтобы меня хлестали кнутом. Я была копрофагом. Разумеется, все это была ложь, но представьте, что чувствовали мои родители, получая эти послания. Я уже воображала для этого анонима самые немыслимые казни — если, мол, только выясню, кто это такой. Вы уже, наверное, догадались, к чему я веду? Это Тоби помогла мне понять, что я сама посылала эти письма. Телефонные звонки, с которых все началось, возможно, были реальными, не знаю. Но звонили мне только тогда, когда никого больше дома не было.
