Грэм Джойс - Реквием
У входа в квартал перед ней оказался плакат:
«ДОЧЕРИ ИЕРУСАЛИМА, ВСЕГДА ОДЕВАЙТЕСЬ СКРОМНО».Надпись была сделана золотыми буквами на черной доске. Краска шелушилась.
«НЕ ПРОВОЦИРУЙТЕ ХУДШИЕ СТРЕМЛЕНИЯ, ЧТО ЕСТЬ В НАС».Шерон знала, что одеваться скромно — значит не выставлять на всеобщее обозрение ни коленей, ни лодыжек, ни даже рук до локтей. Она же стояла перед входом в квартал в блузке с лямками на плечах, оставлявшей руки обнаженными, и в юбке, едва доходившей до колен. Ей приходилось бывать здесь раньше, и тогда она была одета подобающим образом. Но сейчас ее охватил гнев на эту обособившуюся группу евреев, которые незаконно захватили часть Иерусалима и запугивали всех входящих в их владения своими угрозами. «Почему мы должны отвечать за то, что ваша похоть никак не успокоится? — думала она. — Почему женщины должны страдать из-за ваших демонов?»
Ее собственный демон шепнул ей, чтобы она вошла.
Меа-Шеарим был похож на съемочную площадку. Узкие улочки с десятками антикварных лавок, буквально высыпавших свои ценности на тротуары. Хасиды, шествовавшие туда и сюда в литовских сюртуках. «Я еврейка, — подумала Шерон, — я люблю эту страну, но что у меня общего с этими людьми?» Не раз она просиживала до утра у Ахмеда, споря с его друзьями, фанатичными исламскими фундаменталистами, которые были столь же безумны, как эти евреи. Мимо прошли две женщины, искоса бросив на нее взгляд. Они были обриты наголо. Шерон знала, что дома в гардеробе они хранят парики, чтобы надевать их по особым случаям. Старик с бородой Мафусаила, стоявший в дверях своей лавки, проворчал что-то, когда она проходила мимо. Может быть, он просто прочищал горло. Она остановилась и улыбнулась ему. Он опять пробубнил что-то.
— Я иду слишком быстро? — спросила она его на безупречном идише. — Или, может быть, слишком медленно?
Старик ничего не ответил, и она пошла дальше. На углу группа молодых людей обсуждала переговоры о мире. До нее донеслись слова «предатель» и «измена».
— Рабин и Арафат несут нам мир, — произнесла она громко. — Вам следовало бы благодарить за это Бога. Они рискуют своей жизнью ради мира.
Парни уставились на нее в изумлении, глаз их было не видно за запотевшими стеклами очков. Она пошла дальше, чувствуя, как их взгляды сверлят ее спину.
«Уходи отсюда, — говорил ее внутренний голос. — Чего ты ищешь здесь?»
Но она продолжала углубляться в улочки квартала. Еврейский квартал! Как странно: во всем остальном мире этим словом называли место, откуда трудно было выбраться, а здесь оно означало нечто вроде цитадели культуры, в которую не было доступа ни посторонним прохожим, ни времени, ни истории.
«Уходи, это место не для тебя».
Она прислонилась к стене, испещренной граффити, и вытащила сигарету. Когда она собиралась прикурить, что-то с силой ударило по стене рядом с ее головой. Она выронила незажженную сигарету из рук. В воздухе оседало облачко пыли, выбитой из стены, и сначала она решила, что в нее стреляли, но промахнулись. Затем она увидела камень, упавший у ее ног.
«Убирайся! Уноси ноги!»
Вместо этого она крикнула с вызовом:
— Я еврейка! Это моя страна! Вы — тоже евреи!
Обернувшись, она увидела группу молодых бородатых хасидов в очках, пронзавших ее своими взглядами. Любой из них мог кинуть камень.
«Вот, пожалуйста. Ты этого добивалась?»
Она развернулась и покинула квартал тем же путем, каким вошла.
В машине она достала носовой платок и, прижав его к лицу, заплакала. Не из-за того, что с ней случилось там, и не потому, что она была испугана — хотя она была испугана, — а из-за Тома.
Том не мог ответить ей любовью, потому что был одержим комплексом, связанным с гибелью своей жены. А комплексы, как хорошо знала Шерон, могут разодрать человека в клочки не хуже демонов. Комплексы похожи на духов — да нет, они и есть духи. Некоторые из них оказываются добрыми ангелами, другие — грязными вампирами. Они манипулируют человеком, соблазняют его, борются с ним, водят за нос.
Комплексы могут причинить серьезный вред. Любовь тоже была духом, этого никто не станет отрицать. Но никто не знает, добрый это ангел или вампир. Как еще можно объяснить человеческое поведение? Если в человеке поселяется дух любви, у него поднимается температура, его руки отказываются выполнять его приказы, он бездумно бродит там, где не должен был бы ходить. Он обманывает себя самого, так же как она обманывает себя, так же как обманывает себя Том.
В душе у Тома не было свободного пространства для любви, его душа болела навязчивой идеей. Он был подобен Иерусалиму. Этот город проповедовал любовь к ближнему с каждой колокольни, с каждого минарета, и вместе с тем в нем не было места для любви, потому что он был заражен навязчивым комплексом религиозной идеи. Он был одержим яростью и трясся в лихорадке. Стены Иерусалима кишели больными демонами, вампирами, призраками, джиннами и джинниями, взобравшимися на укрепления и занявшими круговую оборону от любого свободного проявления человеческого чувства, от любого человеческого желания близости и тепла.
И с Томом было то же самое. Он был в оккупированной зоне. Она не могла к нему приблизиться. Она не могла открыть ему свою душу, и ей оставалось только сидеть в автомобиле у стен Иерусалима и плакать.
50
— Ну вот. Наконец-то, — сказала Тоби. — Тайна раскрыта. Больше нам говорить не о чем.
Том в это время думал о другом. Он думал о том, что Шерон сейчас уйдет из центра, а у него голова шла кругом от того, что она ему сказала прошлой ночью. Утром она уехала на работу прежде, чем он успел проснуться и поговорить с ней. Том ходил на сессии к Тоби только после того, как Шерон покидала реабилитационный центр. Таким образом им удавалось не смешивать профессиональную заинтересованность Шерон в его выздоровлении с их личными отношениями. Но сохранять это положение вещей становилось все труднее. Он знал, что Тоби и Шерон обсуждают его состояние. Сохранение врачебной тайны было не в правилах Тоби. Она считала, что так поступают лишь страусы, прячущие голову в песок. Он тоже, в свою очередь, рассказывал Шерон о сессиях. Но прошлой ночью Шерон сказала ему нечто такое, что поразило его до глубины души.
— Простите, что вы имеете в виду? Какая тайна?
— Я сказала, что наша работа завершена. Вчера вы рассказали мне все, объяснили, что это Кейти делала надписи на классной доске. Что еще можно к этому прибавить?
Том посмотрел на улыбающееся лицо Тоби, чувствуя какой-то подвох. В этот день с ними были, помимо Кристины, еще две женщины — Рейчел, которую он не встречал раньше, и Ребекка, постоянная пациентка центра. У Рейчел были доброжелательные карие глаза и мягкие черные локоны. Если бы не глубокие морщины на лице, выдававшие внутреннюю тревогу, она могла бы работать моделью. Ребекку же вполне можно было принять за больную маниакально-депрессивным психозом. При последних словах Тоби три ее слушательницы наклонились вперед, словно боялись пропустить самый интересный момент. Тоби сидела, откинувшись на спинку стула, сдвинув колени и свободно сложив на них руки.
— Это почему-то звучит так, будто вы говорите не всерьез.
— Говорю не всерьез? — откликнулась Тоби. — По какой причине я стала бы говорить не всерьез? Кейти писала на доске, хотя и была уже мертва.
— Можете не верить в призраков — ваше право, но многие другие верят в них.
— Я верю в призраков, — сказала Ребекка.
— И я тоже, — сказала Кристина.
Рейчел лишь мило улыбнулась.
— Разве я сказала, что не верю в призраков? — возмутилась Тоби. — Разве я говорила такое?
— Ну да, — отозвался Том с горечью, — у вас, наверное, есть какая-нибудь четкая и надежная теория, которая допускает их существование, но не обязывает верить в них. Без сомнения, вы можете объяснить их с точки зрения здравого смысла. То, что я называю «призраком», вы называете «комплексом вины».
— Четкая и надежная теория? Дорогой мой, в моей жизни нет ничего четкого и надежного, в этом я могу поклясться. Но если вас интересует, что я думаю о призраках, то могу сказать, что все эти средневековые представления о призраках, духах и демонах смешны, не так ли? У новейшей психологии есть свои названия для всего этого: «галлюцинация», «проекция», «перенос». Это современная научная «ортодоксия» и довольно скучная «литания». Все это является порождением нашего современного тревожного сознания, согласны? Но через двести лет, возможно, откроют новую «ортодоксию» и будут лучше понимать духовную энергию и духовные силы, которые управляют людьми. И потомки поднимут на смех наши психологические теории как совершенно устаревшие и потерявшие смысл. Почему, черт побери, вы, Том, не можете допустить, что у меня есть чуточку воображения?
