Олег Ермаков - Холст
На крик вышел человек-гусь, Богдан, он тоже купался, волосы стали темно-красными; он с любопытством смотрел.
– Что случилось?
Она торопливо одевалась.
– Да змея, что ли, – ответил он.
– Ж-жирная… ч-черная, – подтвердила она.
– Наверное, полоз, – сказал Богдан. – Не ядовит. Но кусается.
– М-мерзость.
– Вытри волосы.
Он протянул полотенце. Их пальцы соприкоснулись. И в это мгновение все совместилось. Как будто два изображения склеили. Но где-то в воздухе остался след, рубец. Ее пальцы были ледяными.
Богдан пятерней расчесал волну густых волос, сел неподалеку. Разговорились. Оказалось, что он в прошлом киевский врач, но вот уже полтора года обретается здесь в качестве объездчика, то бишь лесника, на высокогорном кордоне.
– Мы тоже на кордон.
– А, у вас другое место. У нас высокогорье… Ветерок сносит недобрые мысли. Ты не учитель? Нет? Жаль. Детей не хочется отдавать в интернат, чему их там научат. Ну, кое-что мы сами можем преподавать. Я биологию, ну, химию – с натугой. Варламов, инженер, – физику, математику. Петр – философию? Это еще рано… Ни одного профессионального учителя. А ты? – Богдан устремил на нее голубые спокойные глаза, мягко охватывая ее всю.
– Только почтальоном и успела поработать, да и то нелегально, – сказала она, краснея.
– Здесь почта – радиостанция. Ну, может, раз в месяц и закинут корреспонденцию. Нет, летом чаще. Кстати, провиантом запаслись? Там, чай, не Крещатик.
– Говорят, рыбы много.
– Ну да, в реке водится рыба, а здесь – мы, – ответил он непонятно и слегка брюзгливо. – Купите муки, подсолнечного масла, все истратьте, там деньги ни к чему. Туда бы закинуть корову. Тогда вообще ничего не нужно, почти полная автономия. У нас наверху им мало еды, трава жидкая, еле на лошадей набираем. А у вас неплохие угодья по реке. Заведете корову. Ты будешь маленькой рыжей гопи.
– Ке-эм?
– Доярочкой священной коровы.
– Не терплю молока!
– Как? – удивленно уставился на нее Богдан.
– Да-а, одна давняя нелепая история.
– Расскажи-ка, расскажи, – попросил Богдан.
Она рассказывает. Родители держали корову. В заштатном городке многие держали всякую живность. Корову звали Зойка.
– Зорька?
– Зойка, – повторила она. – Сестра эр не выговаривала, и как-то так все и стали ее звать. Ну а потом ее куда-то увели. Или увезли. Что-то такое, не знаю, случилось. Какой-нибудь недуг. Завели новую. И я перестала пить молоко, насовсем. Вот и все.
Богдан смотрел на нее почти с нежностью.
– Наверное, рыжая, раз Зорька?
– Нет, черная. Только на лбу что-то как будто брезжило.
Богдан причмокнул толстыми губами.
– Я люблю лошадей, – сказал он.
Может, он был ветеринарным врачом, кто знает.
– Жаль, что приходится их эксплуатировать, – продолжал он. – Но я свою Голубку предпочитаю водить под уздцы. Да и на крутых тропах оно безопасней. Тут водятся хлопцы-шутники, дикие инородцы. Вымажут в самом опасном месте камушек медвежьим жиром – конек на дыбки – и куча-мала в пропасть. Вообще глаз да глаз за ними. В угасающий костерок пульнуть – весело. Раньше, конечно, диче были. Заставу – там у вас в каньоне, на другом берегу, – вырезали в тридцатые годы. На экскурсию сходите. Своеобразно, конечно: пустая казарма, офицерская, кухня. Речка на перекате бурчит, голосит… Но поток психической жизни неостановим, невозвратен, как и время. Все рассыпается на единицы и снова сплетается: вот вам корова, курица или… или собака. Ну что? что? Иди, – позвал он облезлую собаку с уродливо вздутыми, будто их набили камнями, отвисшими сосками. Полакав бархатно-синей воды, она снова посмотрела на них и, услышав голос Богдана, вильнула хвостом и приблизилась. Крупная пятерня в рыжих волосках примяла ей уши, и она легла, положив морду на его ступню в песке; глубокий вздох поднял и опустил ребра, она прикрыла нагноившиеся глаза, будто он ее накормил.
Девушка встала:
– Пойдем.
– Мы могли бы побыть еще на озере, – сказал он.
Она ничего не ответила.
– Кстати, а я не знал этой коровьей истории…
Она молчала, словно бы ничего и не слышала, словно воздух между ними вновь истончился, натянулся и кое-где лопнули переплетения одних и тех же цветов, запахов и звуков. Он вдруг почувствовал, что не имеет достаточно сил – да и желания – все соединять. И он, пожалуй, не стал бы возражать… Нет! Что нашло на него. Совсем не то, не так, все как было, так и есть. И они вместе продолжат путь. Он удержит ее, хоть она слишком хрупка.
…Но на окраину ойкумены надо бы иметь мужество отправляться в одиночку. Оставив дома предрассудки, помыслы о счастье и прочей дребедени. На каком там пункте закончилась горячечная Памятка? Или Путеводные указатели для странников?
Вечером Лгун, светловолосый сутулый узкоплечий парень с синими усталыми глазами, любезно оставил комнату, прихватив с собой спальник. Но дверь в комнате отсутствовала, и все было хорошо слышно: хождения, кашель, стук – и разговоры, вдруг вспыхнувший спор о таинственном мумиё: что это? всеисцеляющая горная смола? окаменевший помет мышей или каких-нибудь неведомых зверюшек? или обыкновенная живица – сосновая смола, смешанная с чем-то?
Чей-то голос расценивал все как шарлатанство. Но другой возражал: у него тетка, то есть у его тетки что-то такое… нога перестала гнуться, и врачи… Вот Богдан, он не даст сбрехать, скажет… Да-а, на этом… на этом можно… Богдан?.. а еще если прикапывать золотой корешок… Наверно, что-то с хрящами, да? Где? Ну, в теткином колене. Колене? Колено. Богдан, там чё, ну, какая-то смазь, да? И я пошел к одному корейцу. Или китайцу. В общем, монгол. Алтаец? нет. И взял. Ну да. Обдирают. Ты послушай, а потом… Чё? Богдан, там ваш Варламов чё-то, а? конструирует, говорят? В Индию полетите?.. Ну, есть другие возможности, методы. Левитация, например. Это вы, Богдан, серьезно? Что?.. Ну. Так тетка после курса в пляс пошла. С мумия. А вот чё вещь: панты. Нет, без понтов, я сам же… Но я тебе говорю, заработать. Корешок, смола, панты. Илья, скажи. Ну, разумеется, золотой корень обладает… А, все не то. Вон Сонников грит, летим, а в долинке, б…, поле, понял? Они еще облетели пару раз, зафиксировали. Белое-белое. Ну, там кое-где фиолетовая клякса, одна-две. Где? А, так он и сказал. Вот где тыщи нерезаные, б…, без всяких понтов! Не мышь наклала. А они заявили? Ну… я… просто. Заявили? А Серега Лычаков грит, вот где полет. Китайцы торговали. Пометом? Полетом. Ух!.. ну, я готов к Мироновне. Он готов!.. Иди. Так?.. А ты так. Не даст, жлоба. Хуть бы на пузыречек… Стрельнуть у этих? Я уже закидывал, неудобно так сразу. Богдан? Митрич? Ты как врач пойми. Но, хлопцы, так вы, знаете что, никогда не прерветесь. Этот загрязняющий поток следует все-таки однажды взять и – прервать. Ну, это да. Но и ты же войди в положение как врач, доктор. Целый день, б…, бревна скоблишь, намахаесся… надо же какое-никакое послабление уму. А вы дышите глубже, оно расслабляет, очищает. Правильное дыхание, практика такая. Да кода махаешь, так надышисся, чё… Вот если бы хотя бы опять же женщину. Но эти карабинеры бьют без промашки в спичечную головку, попробуй сунься. А за этим ты на турбазу. За тремя перьями, Пашк? Один друг на Тракте споймал, так лечился, как тетка… А у ней чё?.. Чё?! Ах ты сука!.. Э! э! ребята! Хлопцы! ну! Тш! А он сам сказал. Я? Ты! Да перестаньте, ну. Вы как эти, пауки, попадаетесь в собственную паутину. Богдан, это, извините, несообразность. Это афоризм, а не несообразность, Ильюша, и ему больше двух тысяч лет. А, вы имеете в виду… Вот Лгун! забодал всех своей наукой. Сколько талдычит? да? Голова как в тумане, а он все… да, Витюш! Пошел ты!.. Э-э, не обижайся. Сейчас вон Митрич нам гривен ссудит. А, Богдан Дмитриевич? Ну, вы смешно выглядите. Кто? мы? Вы, вы. Как те хлопцы, что на берегу соленого океана утоляли жажду. Жажда жаждой не утоляется. Ну, хах, вон у нас озеро, полный ковш пресной воды. Мы о другом. Так и я о другом. Об чем? О ложных наполнителях сознания. А это суть: неведение, эгоизм, влечение, враждебность, жажда. Одним словом, аффекты. А их бы прокалить на огне. Семя после огня не даст всходов. Стойте, Богдан! Так это что, и есть ваш идеал? Уф! Витек… у меня свист в ушах. Слушай, а так чё? Мм? Ну, опередить вертолетчиков? вызнать у Сонникова где, подпоить. А думаешь, деляну другие не пасут? монголы с берданками? Я вообще уверенный атеист, но все же мне симпатичнее другой афоризм, из Достоевского… или это у Толстого? Про что? Про зерно. Короче, ясно, не видать нам гривен, эх, тоска существования! Зерно разлагается и дает росток. А у вас… Огонь – это метафора знания, вот и все, ничего такого страшного. А, это в смысле – если все узнаешь, то и не захочешь дальше?.. Просто прекратится искажающая подпитка. Митрич, а мне сейчас в голову пришло, у вас там высокогорная партячейка, в натуре. Но разве знание освобождает от жизни? Да кончайте вы эту бодягу!.. Ты нас, Митрич, избавишь или как? говори прямо!.. нет уже сил. Не кричите, люди спят. А мы? сарлыки? Витек, ты похож, чуб, харя чумазая – вылитый як. Истребитель? Сарлык. Якши вы, хлопцы, то бишь злые духи… Ну, ты… не ругайся. А толком объясни свою доктрину, доктор. Куда стремишься ты таким путем? какого состояния достигнуть хочешь? презревши счастие царя? столь верное тебе? дающее так много наслаждений?
