Хари Кунзру - Без лица
Корова бесстрастно взирает на него. Юноша злится.
— Бифштекс ты идиотский! Мясо вяленое! Похлебка! Я не шучу. Мне пофигу твои чертовы общества по защите коров или всякие там хиндустанские фан-клубы. Я тебя, черт побери, просто съем, свинья ты коровья.
Он будто намеревается стукнуть животное по носу, но замечает Бобби.
— Аллилуйя! — кричит он. — Хоть кто-то с голосовыми связками. Я Бриджмен. А эта скотина — срам сплошной. Слушай, а ты не знаешь, часом, где тут можно купить телку?
Бобби осторожно кивает. Лицо Бриджмена просветляется.
— Ха! — выкрикивает он, будто человек, только что сделавший особенно удачный ход в игре, и удовлетворенно шлепает корову по крупу. — Отведи меня туда, прямо сейчас, старина. Как, ты сказал, тебя зовут?
Бобби ничего пока не сказал и все еще не уверен, что собирается кого-либо куда-либо вести. Этот Бриджмен в плачевном состоянии. Несмотря на то что ему вряд ли больше двадцати, его грубая кожа после суточного пьянства приобрела синюшный оттенок, а одежды хранят воспоминания более чем об одной трапезе стоя. Даже будь он трезвым, его лицо не внушило бы никому особого доверия. В нем есть что-то тестообразное, полупропеченное, маленькие глазки и тупой нос всплывают в нем, как клецки в жирном супе. В пьяном виде вся его голова с оборкой жидких бурых волос кажется неприятно подвижной. Желеобразной. Нестабильной.
Тем не менее у него есть деньги. В подтверждение он вытаскивает пачку из кармана и размахивает ею в воздухе.
— Что, старичок, — мычит он, — устроим-ка себе праздник! Великолепный финал. Так, а куда ушла эта чертова говядина?
Он непреклонен в убеждении, что корову нужно взять с собой. Даже осознав, что животное сбежало, он все еще склоняется к тому, чтобы пойти поискать его. В конце концов Бриджмен смиряется с утратой и позволяет Бобби вести себя по направлению к району красных фонарей. При этом он извергает непрерывный словесный поток, наполняющий Бобби одновременно удивлением (благодаря объему, ловкости, абсолютному безразличию по отношению к слушателю) и вкрадчивым, безошибочно определяемым чувством фатальности.
Прежде чем они добираются до конца Эсплэнейд-роуд, Бобби узнает большую часть всего, что только можно узнать о Джонатане Бриджмене, начиная от преждевременных родов на полу почтового бунгало в Бихаре до причин столь интенсивной интоксикации в Бомбее почти восемнадцатью годами позже. Он, как выясняется, одного с Бобби — в пределах месяца — возраста и пьяница во втором поколении. Сын запойного чайного плантатора и его жены со сходными интересами, он провел ранние годы жизни в горах возле Дарджилинга, помогая отцу сколачивать кустарные перегонные кубы под пристальным взором могучих Гималаев.
После того как мать Бриджмена свалилась с веранды и сломала себе шею (событие, имевшее место, когда Джонатан был еще совсем маленьким), ее горюющий муж поклялся никогда не отправлять сына в английскую школу и вообще не выпускать единственное-что-у-него-осталось, из поля зрения. Так, к десяти годам Джонатан умел скакать на лошади, стрелять и смешивать отличный джин-тоник, но не был способен ни читать, ни писать. Это не беспокоило его отца. Грамотность, по его мнению, была коренной причиной кончины его супруги, поскольку та поскользнулась на экземпляре журнала «Блэквуд», неосмотрительно оброненном кем-то на ступенях лестницы.
Бриджмен-старший — в те моменты, когда был способен на осмысленное поведение, — направлял всю свою энергию на проект по дистилляции нового вида спирта из чайных листьев. Усовершенствованный эликсир призван был заменить шотландское виски в пристрастиях британской популяции и, таким образом, принести своему создателю баснословное богатство. К сожалению, в силу не то огрехов производственного процесса, не то исходной непригодности чая для этой цели большинство партий напитка под названием «Старый солодовый чайски Бриджмена» вызывало судороги и временную слепоту, так что их создатель в конце концов решил улучшить рецептуру, добавив туда рис.
Весьма расположенный к приступам депрессии, в ходе которых он меланхолически постреливал в работников своего имения из мелкокалиберной охотничьей винтовки, мистер Бриджмен под конец осознал, что даже рис не спасет его мечту от разрушения. Разочарование ввергло его в еще большую угрюмость, но по результатам переговоров с районным офицером (подкрепленным взводом пехотинцев-гуркха) он все-таки освободил своих заложников и позволил передать себя в руки Сестер жгучего раскаяния, заведующих незаметной больничкой в районе Калькутты. Маленького Джонатана поместили в ближайший интернат, проинструктировав о возможности навещать недомогающего родителя раз в месяц.
За первые несколько лет Калькуттская юношеская академия Брэдшоу вбила в молодого Бриджмена зачатки образования, научив его жевать с закрытым ртом, осмысленно оперировать римскими цифрами и алфавитом, а также сохранять тишину на всем протяжении даже самых длинных утренних церковных служб. Все рассчитывали на то, что он вернется в свои горы и займется чем-нибудь грубым, возможно — военным делом, и это переместит его в некую удаленную местность, где неотесанность манер и уже процветающий алкоголизм в наименьшей степени кого-либо удивят. Никто не брал в расчет чудодейственные силы целительства Сестричек и их ведущего психиатра, матери Агнес.
Агнес, дородная словенская монахиня с лицом, похожим на отполированный грецкий орех, и темпераментом вьючного верблюда, не церемонилась с сумасшедшими. Руководствуясь грубыми обычаями своей горной деревушки, она пускала в ход режим из холодных ванн, пребывания в карцере и религиозных инвектив, что давало потрясающие результаты. Ходили слухи (ошибочные), что она буквально запугивала больных обратно в здравый ум. На самом деле, когда неожиданных температурных перепадов и цветистых лекций о муках ада оказывалось недостаточно, чтобы вылечить пациента, ее последней надеждой оставалась борьба. Раздевшись догола и умастив себя маслом, она уводила наиболее непокорных подопечных на задворки монастыря и там задавала им основательную трепку, используя захваты и замки, некогда эффективно защищавшие ее целомудрие от истребления местными пастухами, одуревшими за долгие месяцы одиночества на высокогорных пастбищах.
И именно таким образом отец Джонатана вновь обрел здравость духа. Взмолившись о пощаде и пообещав никогда больше не пить, он продемонстрировал зрелищное выздоровление. Никто не ожидал, что его выпустят. Однако вскоре после пятнадцатого дня рождения сына Бриджмен-старший прибыл к школьным воротам, одетый должным образом и трезвый, и заявил, что желает, чтобы Джонатан продолжил учебу и уехал в Англию, в один из ее великих университетов. Он воистину переменился. Магистры поздоровались с ним за руку, подняли брови, изумляясь большому серебряному распятию на его груди (побочным эффектом излечения у матери Агнес стала фанатическая приверженность Римско-католической церкви), и в частной обстановке оценили его надежды на сына смехотворными. Однако Джонатан приложил все усилия, совершенствуясь в произношении различных многосложных слов, и приобрел налет сообразительности и культуры, впечатливший даже самых строгих критиков в Академии Брэдшоу.
К сожалению, годы дегустации «чайски» отрицательно сказались на здоровье мистера Бриджмена, и спустя год после освобождения из-под опеки Сестричек он скончался. При чтении завещания обнаружилось, что половину имения он завещал матери Агнес, а остальное (изрядное количество) отошло его сыну и попало в управление к семейному стряпчему Бриджменов в Лондоне, некому мистеру Спэвину.
— И вот почему я здесь, старина, — говорит Джонатан, добродушно стуча Бобби по спине. — Завтра утром я уплываю в Англию. Этот парень Спэвин должен служить моим опекуном, пока мне не стукнет двадцать один. По правде, я не знаю, что делать. Никогда его не видел. Что-то вроде друг моего деда. Я хочу сказать: а что, если он — старый тиран? Чертовски неудобно ходить и клянчить у него денег каждый раз, когда мне понадобится пара шиллингов. И, честно говоря, мне вообще не очень нравится идея вернуться на родину. Я знаю, что не следует так говорить, но я слышал, там адски холодно. Ты ведь там бывал?
— Да, — говорит Бобби. — То есть нет. Не то чтобы. Я большую часть времени жил здесь.
— Хм-м, — проницательно кивает Бриджмен. — Так и думал, что ты местный. Это всегда видно.
— Так что, у тебя вообще нет родственников?
— Таковые мне не известны, старина. Последний в роду. В любом случае, забастовка забастовкой, но у них нет шансов заставить меня провести последнюю ночь свободы, сидя взаперти в каком-нибудь отеле. Все мое барахло уже на корабле, а если я появлюсь завтра утром на медосмотр, какая разница, в каком состоянии я там окажусь, верно?
