Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)
Попытка примирения — как выхода из взаимного отчуждения — выпала на долю следующего царствования. Последнего царствования имперской России.
“В России законы издает самодержавие!” (Освобождение крестьян)
“Сдаю тебе команду, но не в таком порядке, как хотел бы. Оставляю много трудов и забот”, — сказал наследнику умирающий Николай. Александру предстояло “приводить команду в порядок”, прежде всего — выполнить обещание, данное лежавшему на смертном одре Николаю: освободить крестьян.
Сама мысль о Николае как реформаторе вызывает у многих из нас, несмотря на факты, психологический протест. С Александром же дело обстоит по-другому. Судебная реформа, акцизная, масштабное самоуправление, военная реформа, освобождение печати, автономия университетов… Всего не перечислишь, и эпоха великих реформ именно такое место в нашем сознании занимает. И даже нашу нежную приязнь к террористам мы на убийц Александра готовы не распространять. “Ах, зачем вы убили Александра Второго?” — эти и подобные горестные стихи появлялись в продвинутых газетах и журналах еще на заре перестройки. Дескать, успел бы нам царь дать конституцию, не было бы последующих потрясений.
Приятно хоть раз согласиться с мнением большинства; однако тема нашей статьи требует все-таки ответа еще на один вопрос. Царь-Освободитель, его убийцы, — а был ли еще кто-нибудь, как говорится, “в этой стране”? Что делало в великую эпоху освобождаемое общество?
Вопрос об обществе в эту эпоху тем интереснее, что правительство само обратилось к нему. Царю предстояло сделать почти невозможное — наделить крестьян землей и правами, не нарушая при этом дворянских прав. Сделать это нереволюционным путем можно было лишь с согласия общества. Последнее, заметим, к тому времени не было уже чисто дворянским: развивались купеческое и промышленное сословия, они оказывали все большее влияние на прессу, существовали влиятельные межсословные объединения. Но прежде всего было важно, разумеется, мнение дворянства.
Освобождение начиналось в жанре детектива. Немногочисленные помощники царя, посвященные в его секретные планы, кружились на балах, стараясь в частных разговорах подвигнуть дворян обратиться с ходатайством к Александру. Поддакивали многие. Брать на себя инициативу не хотел никто. Чистой случайностью оказалось прошение литовского дворянства, ходатайствовавшего об освобождении крестьян без земли (это называлось “дать волчью волю”). Царь же считал: только с усадебной оседлостью и с отводом наделов на основании права пользования. Но все же схема освобождения “по почину дворянства” теперь могла заработать. И немедленно, 20 ноября 1857 года, Александр подписывает рескрипт на имя виленского губернатора о созыве дворянского комитета для составления положения “об улучшении быта крестьян” на указанных в особом циркуляре министра внутренних дел основаниях. Циркуляр был отпечатан в типографии в следующий (праздничный!) день и сдан на железную дорогу для немедленной отправки, хотя бы товарным поездом.
Так начиналась работа. Кто ее вел? В Комитете причудливым образом сошлись люди, имевшие прямое отношение к Сенатской. Главным двигателем реформы был неутомимый Яков Ростовцев — раскаявшийся декабрист, помилованный Николаем и готовивший освобождение крестьян на протяжении его долгого царствования. В прогрессивном обществе о Ростовцеве ходила нравоучительная легенда, будто он поклялся умирающему сыну искупить свое отречение от мятежников освобождением крестьян. (Не укладывалось у них в уме, что реформаторская деятельность вчерашнего революционера была как раз следствием изменения его взглядов на развитие России.) Умер Ростовцев на руках Александра, так и не успев довести дело до конца. “Не бойтесь, Государь!” — были последние слова бывшего декабриста. Сподвижником Ростовцева был Дмитрий Блудов, тоже многолетний помощник Николая. Он участвовал в следствии над мятежниками и по окончании его был “переброшен” царем на крестьянский комитет: людей, как всегда, не хватало…
Много ли об этих выдающихся людях нашей истории мы знаем сегодня? Казалось бы, вот уж годы, как все политические движения усиленно ищут себе “предков”, сегодняшние реформаторы и либералы — в том числе. Но неписаные психологические законы диктуют по отношению к двору и к обществу разные мерки, разный ценз.
Шла интенсивная работа, уже и при новом царе она потребовала долгих лет. Исследователи Великих реформ особо выделяют выдающуюся роль нижегородского дворянства. Губернатором там был Муравьев, вчерашний ссыльный декабрист, и увлеченная его речами общественность пламенно приветствовала правительственные замыслы. Потом спохватилась, прислала в Петербург двух ходатаев: замыслы государя неудобоисполнимы, покорнейше просим освободить страдающих братьев без земли… Единственным исключением на фоне общего бездействия, восторженного пустословия, явного и скрытого саботажа оказалось тверское дворянство. “Существует легенда, будто Положение 19 февраля сочинил кружок умных и честных либералов, а общество было ни при чем и скорее мешало…” — пишет автор монографии “Падение крепостного права в России” И. Иванюков. Он, разумеется, с “легендой” спорит, но без весомых аргументов.
“Этого я желаю, требую, повелеваю! <…> В России издает законы самодержавная власть!” Этими словами Александра освобождение наконец совершилось. Как отнеслось к нему население страны? Производит впечатление адрес, поданный царю фабричным и ремесленным населением Петербурга; авторы его поняли смысл происходившего несравнимо лучше, чем образованный слой. “Мы знаем, Государь, что, получая новые права, мы должны принять на себя новые обязанности, и обещаем Тебе соделаться достойными великого дара…” — говорилось в адресе. На торжествах рассчитывали нажиться винные откупщики, запасы водки, делавшиеся обычно для последнего дня масленицы, были на сей раз увеличены. Результатом стала выручка значительно меньшая, чем на масленицу в предыдущие годы: люди не желали предаваться пьянству в великий момент.
Так было в столицах; в других же местах реакция оказалась различной. Вплоть до бунтов — в знак протеста ли против “освобождения без земли”? Или в знак протеста против самого освобождения? Бывало и то, и другое; но поражает информация, никакой “идеологической” классификации не поддающаяся. Манифест и сопровождавшее его объемистое “Положение о крестьянах” забыли сшить, их раздавали в листах. И некоторым при раздаче листов… недодали воли. “Разве это воля! У нас воля 87 листов, а вот графским привезли 193 листа”. Впрочем, там, где крестьянам удалось внимательно прочесть весь Манифест, часто бывало не лучше. “Пусть они тщательно возделывают землю и собирают плоды ее…” — говорилось в нем. “Посеешь рожь — рожь и уродится, а плодов все-таки не будет. Плоды в садах, а сады-то барские: а как плоды нам, стало — и сады к нам отойдут!” — рассуждали мужики. “…Чтобы потом из хорошо наполненной житницы взять семена для посева на земле…” “Какие у нас житницы?! У нас — амбаришки…” — переглядывался народ. Значит, взять государь повелел из житницы барской, как же не послушать Царя-Отца…
Здесь была уже не петербургская Империя, с ее Романовыми, студентами, газетчиками, фабричными. Другая Россия, другая страна — ничего не знавшая о петровском творении, не имевшая с ним даже общего языка.
Перейдем к реакции петербургского и московского общества. “Напрасно мы стали бы искать в газетах того времени следы этого народного ликования и энтузиазма”. Авторы-прогрессисты объясняют это поразительное молчание “жалким, унизительным, рабским положением печати”, роковыми последствиями николаевской цензуры... Над журналистами, конечно же, тяготела цензура — давно окаменевшая цензура жестких, ненарушимых общественных запретов. Как может прогрессивный человек сказать что-либо доброе — о царе?! Вспомним, как еще в 1858-м обрушилась эта “цензура” на Герцена за его статью “Ты победил, Галилеянин!”, обращенную к Александру II.
Впрочем, общесословная Санкт-Петербургская дума приговорила: “Просить Государя Императора считать городское общество ревностнейшим и усерднейшим ценителем и сподвижником величайшего преобразования”… Ну, пусть хоть так. Похоже, однако, что обществом молчальников-сподвижников правительство было несколько ошеломлено — и начало изыскивать средства хоть как-нибудь его расшевелить. В правительственных кругах поговаривали даже об учреждении специального ордена “За свободные суждения” (вот уж мысль, которая отцу Царя-Освободителя в голову бы никогда не пришла).
