Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)
Национальные проекты революционеров не ограничивались отторжением от Царства Польского присоединенных к нему Империей земель. “Временное правление долженствовало также основать новое Иудейское царство из находящихся в Польше и России жидов. „Их будет два миллиона, — говорит Пестель, — в том числе женщины, старики, дети, они даже и без вспомогательного войска могут легко пройти сквозь всю Европейскую Турцию и, выбрав место на берегах Малой Азии, завести свое независимое государство””. Сильно же революционеры обогнали свое время. Их мысли могут даже несколько удивить, если вспомнить, что сколько-нибудь значительной роли в жизни России ее новые подданные играть тогда еще не могли. Но основной манифест декабризма, “Русская правда”, предполагает жестко унитарное устройство государства, а потому пристрастный интерес Пестеля, Юшневского, Сергея Муравьева-Апостола к полякам, евреям — народам с “необщим выраженьем” лица — вполне понятен.
(Пока революционеры создавали “Русскую правду”, проклятое самодержавие разрабатывало планы широкой федерализации страны — проекты Сперанского и Новосильцева, составленные по повелению Александра.)
“Временное правление долженствовало служить переходом от самодержавия к республике, и первою мерою сего правления было бы запрещение тайных обществ и заведение искусного, деятельного шпионства, с тем чтобы шпионами были люди умные и самой чистой нравственности”. Это не из “Бесов”. Это тоже по “Русской правде”.
У общественного поведения есть свои психологические законы, и в декабризме эти законы выразились уже явственно. “Что касается меня лично, то я на словах был ультралибералом для того, чтобы добыть себе доверие моих товарищей, но внутренне я склонялся к монархии и к умеренной аристократии”, — писал А. А. Бестужев. Под ультралиберализмом здесь понимается, конечно, радикализм. “Ни одно правило не было постоянно признаваемо, и часто все, единогласно решенное, чрез несколько часов также единогласно отменяли <…> Один подал мысль о покушении на жизнь императора Александра; Никита Муравьев утверждает, что, кроме его и Пестеля, все бывшие с ними члены отвергли сие предложение как преступное <…> Но ужасное предложение <…> было снова сделано на другом собрании и принято большинством голосов”.
Ясно, что в такой обстановке все планы и решения эволюционировали в единственно возможном направлении. Читая о декабристах, убеждаешься: дух русского революционного движения был всегда один и тот же. “Стыд собственного мнения”, который объявит главной силой Петруша Верховенский, уже у декабристов был не меньшим, чем в нечаевских “пятерках”. Бессмысленно поэтому говорить о каком-либо умеренном крыле: умеренности своей стыдятся. И те, кто поначалу возражает против цареубийства, вскорости смущенно замолкают. Либо — начинают перекрикивать других, соревнуясь в кровожадности и раздувая списки обреченных членов императорской семьи. Чтоб загладить свою вчерашнюю мягкотелость.
Многое можно ко всему этому еще добавить. Как радикалы вдохновенно лгали друг другу, докладывая о несуществующих тайных обществах и рапортуя о небывалых успехах их развития. Как планировали после убийства царской семьи замочить своих друзей-исполнителей: им ведь было вполне понятно, как отнесется к злодеянию страна…
Едва отгремят выстрелы на Сенатской, революционеры начнут меняться: в заключении и позже в Сибири мы видим уже других людей. “Муравьев и Юшневский в Сибири, после каторжной работы, сами построили избу, в которой жили; к ним приезжали туда высшие сановники Сибири советоваться о делах административных, — так велико было уважение, которым они пользовались; их мнение имело вес и силу”. Это подтверждаемое и другими источниками свидетельство Герцена; ситуация кое-что говорит не только о бывших революционерах.
Но судьба декабристского дела оказалась иной, чем самих “людей Декабря”: дело победило, последствия Сенатской оказались сокрушительны. Либерализм в России с этих пор прочно связал себя, и связался в общем сознании, с революционностью. Разделяющая черта отныне проведена не между эволюцией страны и разрушительным взрывом; она проведена между обществом и властью .
Общество в России никогда уже не будет доверять власти, власть — обществу. И возвращенных из Сибири декабристов во всех городах будут встречать как героев — студенты и простые обыватели, гимназисты и славянофилы. А власть ответит на это полным отвержением общества. И когда последний русский царь объявит “бессмысленными мечтаниями” то, о чем всего веком раньше мечтали Екатерина и Александр, — недолго уже останется ждать конца.
Время у России все-таки еще оставалось, когда Николай I вступил на престол. И долгое его царствование поставило удивительный эксперимент.
Николай Павлович, или Реформы без общества
Что реформировал Николай I? Законы и пути сообщения; работу правительственных учреждений и почту; положение в стране промышленности и торговли. Кропотливые труды Николая и его приближенных создали условия для крестьянской реформы: 108 указов, облегчающих и упорядочивающих положение крестьян, были подготовлены работавшими при этом царе комитетами по крестьянским делам и приняты за период с 1826 по 1855 год. Если бы не эта правовая база, освобождение крестьян оказалось бы лишь актом революционного самодурства, пугачевством сверху.
Законность в России самим своим существованием обязана Николаю. Конечно, законов на Руси было много и ранее. Друг другу они часто противоречили: исполненные благих намерений цари издавали указы, либерализующие законодательство, но отмена бездействующих законов не производилась, сами же указы в корпус законов не включались. В результате путаница создавалась неимоверная: для примера, по смыслу указов, начиная с елизаветинских, смертная казнь была уделом лишь тягчайших преступников. По букве же никем не отмененных законов ей подлежали все дуэлянты, хотя никому бы не пришло в голову повесить дворянина за дуэль.
Какие из законов, как и когда надлежит применять? Взойдя на престол, Николай обнаружил, что он не в состоянии ответить на этот вопрос. Он потребовал ответа у приближенных, у ведущих юристов страны. Ответа не знал никто. В России давно уже все делалось, как говорится, по закону — по тому или иному, применяемому по благоусмотрению низового чиновника.
Упорядочение законодательства царь поручил Сперанскому. Великий реформатор был прежде соавтором самых смелых проектов александровского кружка. Потом, когда на горизонте замаячила война с Наполеоном, считавшийся франкофилом Сперанский был выслан из Петербурга в Нижний Новгород. Вскоре из ссылки освобожден и назначен генерал-губернатором Сибири: должность высокая, но с глаз подальше. Потом возвращен, царь чувствовал себя виноватым, но общения с бывшим другом избегал… У Николая всех этих комплексов не было. Сперанскому предстояли долгие годы работы (Свод законов Российской империи в полном объеме вступил в силу лишь в 1835 году), андреевская лента и графский титул по ее завершении. Царь полностью доверял реформатору, на всех этапах работы поддерживал его. “Другого Сперанского мне уже не найти”, — повторял он после смерти помощника.
Сперанского царь унаследовал от предыдущего царствования; кто еще были его постоянные помощники? Долголетний министр финансов Канкрин изложил свои взгляды на экономику в нескольких трактатах с основной мыслью: цель правительства — благополучие подданных, а не повышение государственного дохода. И Канкрин, и другие николаевские министры строго придерживались таких взглядов на практике, проводя линию на снятие любых ограничений со свободы торговли.
Мы привыкли оценивать деятельность русских царей идеологически, но любопытно взглянуть на нее с точки зрения экономических свобод: начиная с Екатерины русские цари почти всегда стоят на позициях, по сегодняшней терминологии, ультралиберальных. Так что резкий подъем хозяйства Империи перед ее крахом не случаен, он подготовлен полуторавековым трудом.
Николаевское царствование стало временем расцвета (до 1848 года) университетского образования. Приготовление молодых доцентов к профессорству в Германии было тогда критерием мирового класса, и русскому образованию, во многом благодаря стараниям графа Уварова, удалось мирового уровня достичь.
Однако все преобразования Николая были ограничены одним положенным в их основу принципом: обществу ничего не полагалось знать о реформировании страны . Крестьян предполагалось освободить “конспиративно”: они должны были стать свободными постепенно, так и не заметив, что их освобождают. И “крестьянские” комитеты Николая работали в глубочайшей тайне, сотрудники любого из них не знали, что делается в остальных комитетах... Царствование Николая поставило поразительный эксперимент: историки до сих пор спорят — Николай или Александр II учредил в России земства? Осторожные зародыши подобных учреждений появились еще при Николае, и процедура выборов в них безусловно оказалась репетицией земских выборов последующего царствования. Но Николаю удалось встроить эти выборные учреждения в бюрократическую, общечиновничью систему; а земства вне общественной жизни, земства без свободы — немыслимы.
