Ирина Ясина - Книга волшебных историй (сборник)
Вообще, Леон был осторожен, как никогда, предупредителен «на обе стороны», галантен, в шутках на редкость беззуб, боялся сказать лишнее слово, так и сверкая своими антрацитовыми глазами то на того, то на другую, подхватывая нить разговора, торопливо смягчая ершистые реплики Айи, старательно подбрасывая натужные нейтральные темы, вроде разговоров об искусстве фотографии и красотах Таиланда… Искренне полагал, что свою партию в спектакле «очередная любовная гастроль» исполняет легко и естественно.
Дождавшись, когда Айя уйдет в дамскую комнату, Филипп сказал:
– Обидно, что ты считаешь меня полным кретином, старина.
И в округленные недоумением глаза Леона:
– Глухая… Ни капли интереса ни к твоему гениальному голосу, ни к музыке, ни к опере. Ни единого пересечения с твоей жизнью… Ничего не скажешь, идеальная пара для оперного певца.
– Филипп!
– Подожди, я не закончил.
Филипп достал трубку и неторопливо, в угнетенном молчании Леона стал ее набивать, затем раскуривать…
– Мордашка у нее симпатичная, и сложена хорошо, но худа, как ободранная кошка… И почему она все время оглядывается, как кошка на крыше: за ней кто-то гонится?
– Филипп!!!
В ярости он бледнел, наливаясь внутренним жжением.
– Вот-вот, еще одно мое слово, и ты дашь мне в морду, правда? – Добродушно и задумчиво продолжал тот. – И после этого ты что-то лепечешь об «отпускном варианте», «легкой пассии» и «недельке-другой»? Посмотрел бы на себя: ты же вылизываешь ее каждым взглядом, как корова своего новорожденного теленка! Ты истекаешь вожделением, несчастный недоносок…Нет, Леон, увы, мой диагноз суров: тяжелая злокачественная любовь, и видимо, с летальным исходом, – имею в виду идиотский брак по идиотской страсти. Я не прав?
Леон молчал, комкая салфетку.
А как вчера он выбирал ей одежду для этого ужина! как выразительно обтекает ее фигурку чудесное шелковое платье цвета вишневой пенки, с тонким бордовым ремешком на талии, со свободным двойным хомутом круглого воротника, из которого вырастает гибкая шея лани. А ее певучие брови – чуткие, дерзкие, шелковые… А удивительные отзывчивые глаза, что под бронзовыми люстрами немедленно приобрели цвет золотистого ликера, и так и мерцают вишневыми искорками… А как ее ножкам идут высокие каблуки новых «ботильонов», шнурованных сапожек до середины икры (в Одессе такие звались «катеринками») – пусть даже она становится на них чуть выше его, Леона, – плевать на самолюбие ради такой красоты!
Филипп протянул свою мягкую руку потомственного дирижера и накрыл ею бешеный кулак Леона:
– Не терзай салфетку. Просто я вижу – что с тобой стало за эти недели, и каким ты вернулся оттуда, из этого проклятого Таиланда, и что успел наворотить. На данный момент я счастлив, что она приехала, и значит, контракт с Лондоном останется в силе. Я ей готов руки за это целовать! Но ты же выжат ею досуха, болван ты этакий – чем ты петь станешь? Так что, прошу лишь об одном…
Тут вернулась Айя, и – как полагается до десерта – прибыла в руках официанта большая тарелка с разными сортами сыра, – так что, все сосредоточились на выборе: тоже недурное занятие для того, чтобы остудить «бешеного мавра», как называл Филипп Леона. Дама выбрала не слишком пахучий «фурм д'Амбер»; мужчины остановились на более крепком «мюнстере»…
Несколько минут заняло спасительное обсуждение десерта: десерт был сильной стороной здешнего меню. Непременно возьмите «Плавучий остров», дорогая, если вы еще не пробовали, горячо советовал Филипп Айе, это что-то невероятное: круто взбитые белки, плавающие в сладком английском соусе. Не бери ни в коем случае, грозно предупредил Леон, он терпеть эту бурду не может.
В конце концов, все единодушно выбрали профитроли под горячим шоколадом.
И можно бы считать, что (с некоторыми осложнениями) первое знакомство закругляется изысканным шоколадным пируэтом, но тут Филипп решил обсудить предстоящий концерт в Кембридже и деловые встречи в Лондоне (взрывоопасная тема, которую Леон отодвигал на самый последний момент).
– Ты, конечно, возьмешь с собой в Англию свою гостью? – приятно улыбаясь, спросил Филипп с едва заметным ядовитым форшлагом в конце вопроса (о, воображаю: это будет самый утонченный ценитель в зале).
Айя изменилась в лице: даже не кошка на крыше, скорее, пантера на выступе скалы.
– Чего я там забыла?… – мрачно бросила она, дернув плечом.
Филипп опешил. Кажется, он считал эту девушку обитательницей островных джунглей, а поездку в Лондон – этаким манящим призом для очаровательной обезьянки.
– Как?! – воскликнул он. – Лондон! Британский музей, Музей Виктории-Альберта, жемчужина…
– …зат-кнись! – процедил Леон по-французски, в ярости уставившись на Филиппа. – Ради бога, заткнись! Она прожила в твоей жемчужине не лучшую часть жизни.
– Так ты же не предуп… я же хотел… – Филипп бормотал растерянно и раздраженно. – Тогда объяви темы, на которые я могу с ней говорить – сколько их: две? три?
– Я не понимаю французского! – выпалила Айя по-русски, вскинув подбородок.
Леон сказал, глядя в ее глаза цвета золотистого ликера:
– Я люблю тебя. Знаешь, что я сделаю, когда мы вернемся домой? Сначала я расстегну твое…
– Но я же не понимаю по-русски! – сокрушенно воскликнул Филипп и развел руками.
– Идите вы к черту оба, – вздохнул Леон. – Устал от вас.
И все трое вдруг расхохотались…
– И отпустите меня отлить, ради бога, – взмолился Леон, – нет сил терпеть, карауля вас, как двух драчливых баранов…
Вернувшись из туалета, он застал чуть ли не идиллию: Филипп рассказывал коронные «брючные байки» своего отца, Этьена Гишара, известного дирижера – тот в молодости был к тому же недурным скрипачом, и до войны активно гастролировал…
Более всего в этих старинных гастрольных байках Леона изумляла их схожесть с гастрольными историями музыкантов какой-нибудь Адыгейской филармонии, – в свое время ими во множестве сыпал «Верный Гриша», а позже Леон и сам любил порадовать компанию анекдотами из собственной концертно-студенческой биографии.
– И вот он приезжает в Ментон… а год, скажем, тридцать пятый, тридцать шестой, селится в самом изысканном местном отеле на шестнадцать комнат, идет на репетицию, затем обедает, отдыхает… А перед выступлением открывает, наконец, чемодан, который ему всегда складывала мама – чтобы переодеться в концертный костюм…И с леденящим ужасом обнаруживает, что мама забыла положить концертные брюки! Кошмар! Тогда все было строго: музыканты выступали только во фраках. Брюки черные, с лампасами: атласной такой продольной полосой по шву…Что делать? Выход один – бежать вниз, в ресторан, одалживать брюки у какого-нибудь официанта: по странной моде того времени, официанты носили точно такие же брюки с лампасами…
Леон, вероятно, в пятидесятый раз слушал эту историю – с неизменным интересом. Филипп был незаурядным рассказчиком: ни одного лишнего жеста, ни одного лишнего слова, и при том – полнейшее ощущении чуть ли не экспромта:
– Итак, папа рысью бежит в ресторан и обнаруживает, что именно в этом заведении официанты одеты не так, как всюду, причем, странно гордятся своей trademark – брюки и жилетка в тонкую белую полоску! Ну, делать нечего, времени нет, воскресный день, все магазины закрыты… Папа натягивает штаны какого-нибудь Шарля или Мишеля, опрометью мчится в концертный зал, где играет в брючках пошлого альфонса сложнейшую программу!.. Ну, все прошло блестяще, публика доброжелательна, – аплодисменты, корзина цветов… Наутро папа завтракает в том же ресторане и читает ревью на свой концерт в местной газете. Рецензент разливается соловьем: звук, интерпретация, техника, музыкальность, ансамбль с оркестром!.. и в самом конце: «Кроме того, молодой солист привез нам из Парижа новую столичную моду: элегантные брюки, и не черные, а в деликатную полоску!»
Ну что ж, все идет прекрасно, можно успокоиться… И передохнуть, так как за этой байкой идет другая, но с теми же забытыми брюками – у Филипповой мамаши, судя по всему, был явный комплекс, связанный с нижней частью тела своего супруга. В этой второй истории блестящий Этьен Гишар выступал в Лионе с каким-то вокалистом, и тоже, как на грех, в воскресенье, так что, на сей раз, пришлось им выходить на публику попеременно: когда певец дотягивал последнюю ноту, он вбегал за кулисы и сдирал с себя штаны. А Этьен, уже стоял наготове – в подштанниках и со скрипкой, – молниеносно их натягивал и выскакивал на сцену. И все бы ничего, но певец был выше ростом, и брюки его собирались гармошкой на туфлях. Кроме того, им не удалось вместе выйти на поклоны, хотя публика хлопала очень долго…
– …Я и сам терпеть не могу Лондон, – говорил Айе коварный Филипп, попыхивая трубкой, протягивая через стол свою мягкую руку потомственного дирижера, и как бы уминая, вылепливая толстыми пальцами тонкие пальцы Айи. – Разве он может сравниться с Парижем… Антикварная лавочка, индийская лавочка, величественный табачный ларёк… А их национальная кухня – о, пощадите мой желудок!.. А-а-а-а!!! (это Айя перехватила его руку и сжала ее). Ох, дорогая, у вас совсем не женская, такая сильная рука!
