Эдуард Лимонов - Моя политическая биография
Тахтоновых мы нашли без проблем. Они владели огороженным участком в конце села, целых два дома на этом участке плюс еще традиционная юрта «аил» для отдыха. Перед домом вкопаны были деревянные резные столбы — привязывать лошадей. Семья Тахтоновых состояла из Марины — начитанной, симпатичной алтайки, похожей на китаянку (она издавала в Боочи свою стенгазету!), из Артура — крепкого степенного и стеснительного мужика и двоих детей — подростка-девочки и мальчика восьми лет. Мальчик только что победил на районных соревнованиях, был признан лучшим наездником и выиграл скакового жеребца. В доме у них было светло, чисто, расхаживала барнаульская городская дама Анна, и я вспомнил почему-то Коктебель и салон Марьи Николаевны Изергиной, такая там была атмосфера.
Артур приехал на лошади позже. До его приезда Марина успела нас накормить отличным свежим отваром из баранины с овощами. Мы выложили на стол наши котлеты. (Котлеты мы втридорога купили на спортивной базе на Семинском перевале. Дело в том, что «УАЗик» наш стал барахлить, закипела вода в радиаторе, потому мы остановились остывать на перевале. Наружное наблюдение конторы занервничало, одна машина медленно укатила вперед, вторая остановилась у дороги метрах в двустах позади.) Девочка-подросток Айша взялась объяснять мне, кто такие алтайцы. Оказалось, что это калмыцкие роды, не ушедшие под натиском джунгаров (они же уйгуры) к Волге в современную Калмыкию, а оставшиеся здесь. Хотя их и называют общим именем «алтайцы», роды различаются между собой. Каждый род ведет свое начало от тотемного животного. «Наш род главный и называется «нойоны»».
Марина рассказала, что на их земле буддийские учёные нашли центр мира. Именно на их земле — на наследственной, передающейся из поколения в поколение земле Тахтоновых (Артур вам покажет), поставили буддийскую ступу. Дело в том, что земля Тахтоновых на равном расстоянии от Атлантики и Тихого океана по оси Запад—Восток, и на равном же расстоянии от Ледовитого и Индийского океанов по оси Север—Юг. «Сюда приезжал сам Далай-лама, и нас во множестве посещают буддийские делегации, здесь центр мира».
Артур неспешно ужинал, пока Марина рассказывала. Разумеется, их настоящие алтайские имена были другие, но алтайцы любят называть себя русскими именами, потому что по народному поверью злые люди могут навести на человека порчу, если будут знать имя, данное ему при рождении. Потому все алтайцы — это Лёхи, Васьки, Саньки. Чувствовалось, что Артур и Марина из высшего рода, в их поведении явно присутствовал некий природный аристократизм. Семья не пила, более того, обитатели села Боочи под их влиянием совместно объявили своё село непьющей зоной. Ведь известно, что у алтайцев, как у американских индейцев, отсутствует ген, отвечающий за расщепление алкоголя. Это их беда.
Нас поместили в старом доме. Меня в кровати девочки-подростка, охранник Михаил в соседней комнате на полу. Двери нигде не были закрыты. Проснулся я от музыки гонгов и больших труб. Прямо в окне над горами стояла медная луна. Гонги и трубы были буддийские атрибуты. Я решил, что это ночь буддийского праздника и соседи пришли к дому Тахтоновых и дудят в трубы. Звуки не умолкали, тогда я подумал, что к Тахтоновым приехали гости (они говорили, что ожидают гостей) и в их машине играет кассета с ритуальной музыкой. Друг НБП музыкант Тегин сочинял подобную мрачную и торжественную музыку, напоминающую и ужасы тибетской «Книги мёртвых» и египетскую кромешную жуть. Величественная музыка мучила меня от сорока минут до двух часов. Я было хотел встать и пойти посмотреть на источник музыки, но решил не беспокоить хозяев. Я совершенно уверен, что это мне не приснилось. Произошло это в ночь 17 на 18 августа 2000 года.
На следующее утро выяснилось: гости приехали, но тотчас легли спать; в их автомобиле нет магнитофона; никакого буддийского праздника не было ни вчера, не предвидится и сегодня; и уж тем более те несколько буддистов, что живут в Боочи, не имеют причуды ходить по ночам и играть на инструментах. Только Айша, девочка-подросток, сказала, что на их стоянке (там, где центр земли и где установлена ступа) одна женщина слышала гонг и трубы и ту музыку, которую, судя по описанию, слышал я. Тогда я стал теряться в догадках, что бы это значило. Я решил, что буддийские боги готовят нам всемирную славу и владение Евразией, и вспомнил легенду о бароне Унгерне — у него якобы было кольцо Чингисхана. Некоторую мрачность церемонии (медная луна в окне над горами, мрачные сами по себе звуки гонгов и труб на фоне ночи) я относил на счёт мрачности темы: владение Азией, древность, архаика прошедших цивилизаций, божественность послания. Увы, кажется, — на сегодняшний день, — что я неправильно разгадал поданный мне божественный знак свыше. Предпринятая экспедиция закончилась смертью для одних и тюремными стенами для других. Утром мы съездили на стоянку (домик в горах) и поднялись к ступе, к центру мира: светлого металла остроконечный шпиль заканчивался металлическим, лежащим на спине полумесяцем, а на нём лежал металлический шар. К шару были привязаны белые и синие ленты. Вокруг было очень тихо и безветрено.
18 августа мы были в Усть-Коксе. За небольшие деньги остановились на турбазе Владимира Андреевича Овсиенко. Я посылал ему в июле письмо из Москвы, где напоминал об его обещании помочь нам найти хотя бы временное прибежище, где мы могли бы пожить некоторое время. Овсиенко обещал созвониться со своими знакомыми директорами ОАО и совхозов и назавтра сообщить мне результат. «Между прочим, после вашего отъезда весной о вас тут спрашивали», — усмехнулся Овсиенко. «ФСБ, конечно?» — «Ну да…» — «И вы что?» — «Ну меня напугать трудно, — сказал Овсиенко. — Я сказал — известный человек, писатель, приехал, куда захотел. У нас есть на что посмотреть на Алтае».
На следующий день Овсиенко передал мне картонку, на которой были написаны три фамилии: Дмитрий Алексеевич Кетрарь, директор ОАО «Халзун» (село Банное), Тайка Александр Николаевич, старший охотовед (Усть-Кокса, администрация) и фамилия (запамятовал) бригадира маральника в Саузаре, а жил он в селе Талда.
Первым мы посетили бригадира, но его не было в маральнике, и мы отправились в село Банное. Кетрарь был на месте и тотчас взялся отвезти нас в дом, который он мог нам предложить. Я сел к нему в синий УАЗик (в его личном гараже мы видели три машины, включая иномарку), ребята последовали за мной в нашей белой «буханке». По дороге он характеризовал мне ситуацию. То была единственная продолжительная моя с ним встреча (впоследствии его, конечно, запугали люди ФСБ и он не рад был, что приютил нас). Он сказал, что в селе пьют. Что он сегодня только выдал им зарплату, намеренно задержав её, иначе они бы не убрали сено. Сено еще, конечно, осталось, но основную часть убрали. Что основная часть доходов на Алтае поступает с маральников. Что панты до кризиса августа 1998 года стоили очень дорого, высшие сорта дотягивали до 2.400 долларов за килограмм. Что предшественник его был очень плохой хозяин, но у него были в селе сильные корни и поддержка в районной администрации. Что очень нелегко было сместить его. Народ предложил ему стать директором. Он вообще-то чужой здесь. Только 18 лет как приехал из Молдавии. Совсем не пьет, пил когда-то, но много лет назад завязал. Здесь, если ты не пьешь, это уже огромное преимущество. Как бы иллюстрируя его рассказ, нам попадались беспредельно пьяные люди.
Он переехал речку и ввез нас в Сухой Лог — так называлось это место — длинный, действительно сухой луг вдоль отрогов гор. Старая избушка, полкрыши отсутствует, чёрные бревна и в сотне метров — новая, но незаконченная — пластик на окнах. Мы осмотрели новую избушку. В избушке была большая комната, нары вдоль стены, широкие, на четверых. «Печку можно временно взять из старой избы, — сказал Кетрарь. — Смотрите, подходит?» Я сказал, что мы остаёмся. Был август, я не думал, что мы замёрзнем. «Окна у меня есть, печник есть — я на той неделе пришлю вам рабочих», — сказал Кетрарь и уехал. Впоследствии я увидел его только однажды, в жуткий буран. Наш «УАЗик» спихнул в кювет пьяный алтаец на грейдере. Из остановившейся машины вышел тогда Кетрарь, не узнав меня. И пожертвовал нам свой трос.
На следующей неделе рабочие не появились, а Кетрарь стал нас тщательно избегать. Когда бы мы ни подъезжали к его обильному, самому деревянному, самому высокому и зажиточному дому, оказывалось, что он в отпуске или в Барнауле, или уехал в Горно-Алтайск… Теперь ясно, что он сторонился нас, не желая общаться с людьми, которых пасёт ФСБ, тогда я только предполагал, что может быть и так.
Золотарёв на Алтае преобразился. Хипповатый и не при деле в Барнауле, в горах он был суперменом. Однажды я увязался с ним собирать мумиё. Я далеко не слабый человек и неплохо хожу, но в сравнении с ним я чувствовал себя черепахой. Указав вверх, он назначил мне встречу на горном склоне. Я увяз по дороге в кустах, предположительно, дикого шиповника, они держали меня, как колючая проволока. А он, как горный козёл, уже бежал по отвесной скале высоко надо мной. Он учил нас находить ягоды, он ставил сети в горном ручье, как Чингачгук — Большой Змей, он учил нас, городских, разжигать костры, выкапывать корни и распознавать грибы.
